...
Первое, что появилось перед глазами, — фарфоровый кругляш с соломенным румянцем отсвета из кухни. Чуть позже из блёклых теней соткалась ручка чашки и пластик табуретки, черные ножки которой продолжали прятаться в сумраке комнаты.
Следом дала о себе знать затёкшая поясница, и Оля чуть шевельнулась, пробуждая покалывания в руках, шее и спине. Ни мыслей, ни вопросов — ничего. Угадывание знакомых предметов в тенях доставляло какую-то тихую радость, как и болезненные иголочки, возрождающие её тело из бессознательности небытия. Движение стало ненужным, даже в полумраке реальность накатывала избыточной волной: кто-то звал Ральфа домой, по светлой полосе от заоконной рекламы штормило тюль, из прихожей тянуло жареной рыбой. Нос защекотало, и звонкий чих разрушил безмятежность, в которой, как казалось, вот-вот должен был обнаружиться некий сокровенный смысл.
Подвернувшиеся внутрь, как у брошенной марионетки, ступни занемели, и Оля несколько долгих секунд пыталась осознать — что не так в скрадываемой тенями картинке. Очень просто — она сидела на диване в сапожках, вокруг которых на ковролине расплывалось не предусмотренное рисунком пятно. Слова по-прежнему не приходили. Ум саботировал, отказываясь облекать наблюдаемое в вербальную однозначность слов.
"Обморок? — всё-таки сложила она два и два. — Что-то я часто стала терять себя..."
— А всё потому, что совершаешь одну глупость за другой. — Эд отвечал на её мысли с кухни, не утруждая себя перемещением.
"Зачем в сапогах-то принёс? Убирать теперь...". Вместе с мыслью пришла и усталость. Она расползалась из каждой косточки и превращала конечности в желе.
— Пей. Надо, — проигнорировал он её упрёк.
— Спасибо, — вздохнула Оля, понимая, что валяться в коридоре было бы намного хуже. — Молоко?
— Да, тебе нужно. Пей.
Глоток прохладной жидкости так обжёг сладостью, что Оля поперхнулась. И тело откликнулось на движение: вздрогнули плечи, встряхнулись руки, едва удержав кружку и расплескав сладкое содержимое на пальцы. В носу тоже хлюпнуло молоком, и Оля, выдохнув ртом, рассмеялась — над своей слабостью, наверняка чумазым видом, дурацкой ситуацией, — но при этом пушистой лёгкостью во всём теле и по-детски безоблачным настроением.
— Пей.
— Кхех... умыться бы сперва. — Она посмотрела на липкие ладошки и утерла нос, размазывая по щекам медовое молоко.
Эльф там, на кухне, так ничего больше и не сказал, а спорить Оле сразу расхотелось, и она взялась за кружку.
— Всё. Выпила. Теперь можно?
— Помогу.
— Да я справлюсь... наверное.
При попытке встать лёгкость обратилась против неё — облака совершенно не хотели держать. И Эд, схвативший её как кутёнка, за шкирку, успел как раз вовремя. Так, с его помощью и пришлось умываться, а потом столь же позорным манером перемещаться на кухню.
— Рассказывай.
— Что?
Он опять промолчал. Как-то сам по себе вопрос прояснился.
Оля поставила кулачки друг на друга и опёрлась о них подбородком. Говорить не хотелось. И непонятно, откуда начать.
— Я разозлилась... подругу обидели. Несправедливо. Наверное, с этого началось.
Она помедлила, выпрямилась, сложив руки, как примерная школьница, и поменяла "показания":
— Это было бешенство. И ярость. Негодование. Чувство тёмных, да? Такое уже было со мной. Первый раз ещё в третьем классе.
Собеседник молчал, словно ждал, что она сама решит некое сложное уравнение собственной жизни.
— В школьном подвале жила кошка. Нет, не это начало. У нас работала техничкой старая и очень страшная бабка. Казалось, баб Зина всегда всё знала. Никто не видел, когда она уходила домой или приходила утром. Она всегда была на месте, и мы думали, что её боится даже директор. Старшеклассники её ненавидели, она заходила даже в туалеты и гоняла их оттуда без всякого стеснения.
Эльф внимал, никак не показывая своего отношения. Просто мраморное изваяние. Но Оле мстилось дрожащее марево у кончиков его пальцев. И она закопалась в память ещё глубже.
— Эта техничка прикармливала старую кошку. А завуч страдала аллергией на котов, и они постоянно ругались из-за этой Муськи и котят, которые несколько раз в год пищали в коробке около гардероба, пока их не растаскивали по домам школьники.
Оля мечтательно улыбнулась — скольких из этих котят она в своё время перерисовала, сидя после уроков рядом с коробкой, и, ублажая капризных моделей, угощала их утащенной из дома сметаной. Даже строгую бабу Зину бояться перестала. Родители не разрешили ей забрать себе животинку, вот и навёрстывала, как могла, просиживая часами около гардероба.
— Старая Муська не отличалась красотой, людям не доверяла, но гордо носила свою седую мордочку и поломанный хвост. — Оля выдохнула и закрыла глаза. — Я тогда задержалась в библиотеке и прошла на улицу через калитку у спортивного зала, её открывали вечером для старшеклассников. Даже не помню, сколько их было. Они поймали вечно беременную кошку, привязали к хвосту веревку и пинали её, обсуждая, как подкинут завучихе. Я ничего не могла сделать. Ничего. Стояла и плакала, казалось, что это меня пинали. Потом у меня синяк был на боку здоровый, непонятно откуда. Это был первый в моей жизни и единственный обморок. Очнулась я тогда у бабы Зины. А Муська не выжила.
Молчание не напрягало — взрослая Оля заново переживала и рассматривала эту историю и делала выводы.
— Наверное, ты прав, и мы какие-то дефектные, раз к нам даже эльфов не пускают. Всё-таки мы к тёмным ближе. Вот и я сегодня тоже озлобилась. Только с чего опять в обмороки падаю?
— Защитная реакция. Выпей еще молока. Ты опять перерасходовала свои силы.
— Но обмороки-то почему?
— Потому что я закрепил у тебя матрицу здорового состояния. Ты же просила здоровье. И при угрозе ему она тебя просто выключает. Пока не восстановишься.
— И что, я теперь как припадочная буду?
— Если не научишься управлять своими желаниями.
— Желаниями? Я думала...
— Энергией? До этого далеко. Одно радует, что ты хоть ощущать что-то начала. Так что контроль над желаниями сможешь установить. Если захочешь.
— Но это же было не желание, а злость!
— Не злость. Ты правильное определение дала. Негодование. Ярость. Возмущение. Только вслушайся, какое правильное слово.
— Возмутило? Чем правильное? Что меня мутить стало?
— Да, что муть поднялась.
— И что с этой мутью делать? Я совсем беспомощна ведь, разве нет? Чем я отличаюсь от той третьеклассницы, что могла только плакать?
— Не совсем. Ты ведь подняла защиту, я видел, как она рассеивалась, когда ты её не удержала.
— Так это всё-таки защита? Этот вихрь? Мне не почудилось?
— Нет. Ты способна установить свой порядок на том участке, который сможешь охватывать этим вихрем.
— Так он едва-едва с меня ростом.
— Пока. Больше контроля — больше размер. Помнится, во сне ты смогла накрыть чуть ли не весь город.
Воспоминание всплывало туманным, не столько сам сон, сколько ощущение счастья и спокойствия.
— Да, этими чувствами тоже можно охранять. И, поверь мне, не хуже, чем тёмными.
— И что надо сделать? Я не помню его, только смутное ощущение... Вот как вихрь появился — поняла.
— Тренироваться. Учиться. Наблюдать за собой. Начинай прямо сейчас. С вихря, раз помнишь.
— Сейчас? Как? — Оля посмотрела на подрагивающие пальцы — чашку приходилось держать обеими руками.
— Так. Если не удержишь подобную защиту при сильном тёмном — и мои установки не помешают ему тебя опустошить, потому что ты будешь открыта. Начинай.
Оля поёрзала на табуретке, поджала ноги, посмотрела на своё отражение в окне. Откладывать не имело смысла, и она, вздохнув, закрыла глаза. Представление Люси и Лёши ничего не дало. Но сама собой всплыла та давняя сцена на школьном дворе, только на её месте стоял Вадя. Желание укрыть от него жестокость, защитить — отразилось туманной вуалью перед глазами. А потом её прострелили жгуты боли. От неожиданности Оля потеряла картинку, и боль резво потекла к её "солнышку", а вуаль разъело на никчёмные тряпки.
— Держи! Отпустишь — потеряешь больше.
Дыхания не стало. Живот скрутило, и вдыхать стало некуда.
— Держи воздух и расправляй обратно.
Не давая себе выдохнуть, она попыталась вернуть защиту на место, но лоскутки ускользали.
— Их ты уже потеряла. Не дай уйти большему.
Холодные серебристые змеи боли свили в подложечной ямке гнездо и не собирались расползаться. Что с ними теперь делать — непонятно.
— Вдыхай в центр мимо них.
Аккуратно потянутый через стиснутые зубы глоток вкусного воздуха вызвал оживление в змеином гнезде. От боли Оля остановила вдох, едва опять не упустив картинку вместе с контролем.
— Приручи. Они твои, но ты потеряла над ними власть.
"Как?" — подумала она сквозь тянущую боль.
— Они часть твоего ядра.
"Часть? Как это может быть частью тёплого солнышка? — и вдруг вместо Эда напротив неё нарисовалась картинка протуберанцев при солнечном затмении. — А ведь похоже!"
Она вдохнула ещё чуть-чуть и протянула дорожку мимо серебристого клубка: "Грейтесь и возвращайтесь назад!"
Несколько змеек оплели желтый канатик, слились с ним и, моментально выпив, влились в солнышко. Зато остальные, почувствовав послабление, рванули ледяными осколками вслед рассеявшейся вуали и растаяли.
— Поняла?
Упав лицом в ладошки, Оля часто и мелко дышала — прошившие её призрачные ледышки оставили вполне настоящую боль в рёбрах. Поэтому на вопрос она только чуть всхлипнула.
— Повторяй это, пока не научишься. Ничего не даётся бесплатно. Поняла?
— Д-да. — Отняв руки, она не сразу поняла, откуда кровь, и, только увидев шлёпнувшуюся на стол каплю, зажала нос.
— Сейчас — в ванну и спать. Быстро. И вспомни про своего рыжего.
Напоминание оказалось кстати: боль сразу стала терпимее, и жалость к себе куда-то отступила. И на бледном, покрытом испариной и кровавыми разводами Олином лице протаяла улыбка.
— Вот, теперь собери это обратно в своё ядро. Иди, посиди в тёплой воде. Молоко на столе.
— Да-да, — согласилась со всем сразу Оля и поплелась в коридор — она же, наверное, пропустила смс-ку от Лёши! К её удивлению, часы показывали только начало девятого. И Лёша позвонил как раз, когда она постелила кровать и сидела в задумчивости над телефоном — боясь отвлечь его своим звонком от чего-то важного.
...
Хотя вчера Лёша ничего не обещал, Оля всё равно его ждала. Поэтому и вскочила опять ни свет ни заря. Впрочем, какая в декабре утренняя заря? Солнце забывает свою обязанность будить жителей, да ещё и вечно прячется за снежными тучами. Сегодня от неба до земли тянулись косые полосы тяжелых от влаги снежинок. Оля критически покачала головой, глядя на это безобразие. Достала пакет и натянула на тубус с рисунком, заранее выставленный в коридор.
В холодильнике нашлись сырники и овощная лазанья — мама экспериментировала, пытаясь угодить изменившимся вкусам дочери. Рядом с Эдом стояло блюдце с орехами, клюквой и воткнутыми в эту крапчатую горку веточками мяты, а он сам катал между пальцев камушек, рассматривая панорамный снимок Стоунхенджа.
— Это место далеко?
— Да, где-то в Англии. А что? — Оля высунула любопытный нос из пачки с молотым кофе. Глаза заблестели уже от одного аромата.
— Драконьи камни. А ты говорила, у вас их нет.
— Ну, я же не знала, как они выглядят!
— Можем туда съездить?
— Э? Нет, боюсь, что нет... у меня и загранпаспорта нет. А ещё виза нужна...
— Ладно, потом расскажешь. Что?
— Вчера ты не ответил. Этот вихрь — тёмный, да?
— Это была воронка энергии. Условно можно считать её тёмной.
— То есть я могу ею пользоваться?
— Можешь. Но для защиты тебе больше подходит светлая, структурная, потому что в сравнении с тёмными ты проиграешь, если будешь пользоваться их способами. Так понятнее?
Оля кивнула и залила кофе кипятком. Времени оставалось мало, Лёша опаздывал. Она только успела помыть брошенные в раковине чашки, как в прихожей раздался звонок. Кинувшись к двери, не заметила, как замерцал воздух перед эльфом.
— Папа? — Оттянув собачку, Оля так и замерла у приоткрытой двери.
— А что, не похож? Впустишь?
— Да, проходи, конечно. Только мне уходить совсем скоро...
Отец молча переобулся; не снимая куртки, заглянул в туалет, зашёл в комнату, открыл шкаф, отодвинул штору, оглядев балкон, прошёл на кухню и уставился на две чашки.
— Сегодня же четверг? — Оля поцеловала его в холодную щёку и обеспокоенно заглянула в глаза. — С мамой всё в порядке?
Отец молча кивнул.
— И почему ты звонил, а не открыл ключом?
— Боялся поставить в неловкое положение, — обронил он нехотя, присаживаясь на табуретку.
— Кого?
Искреннее недоумение на лице дочери, кажется, смыло с его плеч напряжение, и он кивнул на чашки:
— Тебя и того труса, который пьёт с тобой по утрам кофе. — Посмотрел на неё снизу вверх и тяжело вздохнул. — Или ты теперь пьёшь по две чашки? И цветы сама себе покупаешь?
— Н-нет... — Оля покраснела.
— Познакомить не хочешь?
— Я... собиралась, честно.
— Тебе-то я верю. И когда?
— В эту субботу...
— Ну-ну. Выгораживаешь, значит... эх...
Новый звонок в дверь спас Олю от необходимости что-то отвечать.
— Привет! Погода — мра-а-ак! Едва не опоздал! — Лёша потянулся к Оле, но она с виноватой мордочкой повесила голову, обхватив его локоть, так что Лёшкиным губам досталась только макушка. Зато сразу за ней обнаружился широкоплечий седой мужчина, с такими же, как у дочери, серыми глазами.
— Пап, это... — Оля запнулась, а Лёша чуть приобнял её и шагнул в квартиру, ставя у двери рюкзак и высокий серый мешок.
— Отойди-ка малость, дочка, — оттащил её отец ближе к себе.
— Алексей, — протянул Лёша руку. — Я попросил Лёлю выйти за меня.
— Вот так раз! — Хлопнул Константин Васильевич себя по бедру так, что молодое поколение дружно вздрогнуло.
— Эдак сразу — и в женихи, да? Цыц, я сказал, — предостерёг он вскинувшуюся Олю, оттесняя её плечом себе за спину. — А не молод ли ты жениться? И как насчёт разрешения спросить, познакомиться, рассказать: чем дышишь, на что живёшь? Не по-людски это.
— Решать Лёле. И мы собирались приехать познакомиться.
— Лёле, значит. — Олин отец цепко держал взглядом глаза Лёши, не давая "сверить показания". — И когда же собирались сказаться?
— Пап, ты думаешь, что я соврала? — удивилась Оля.
— В эту субботу и собирались.
— Ладно... жених. Будем знакомы. Константин Васильевич. — Он протянул Лёше руку и заметно "померился" силой, после хлопнув его по плечу. — Пей свой кофе, а мне пора. Но только чтоб в субботу был как штык. Поняли меня?
Отец оглянулся на дочь, добавив:
— Мать предупрежу. Не расстраивай её.
— Да, пап, хорошо.
— Дверь закрою, собирайся, а то и правда опоздаете. — Напоследок отец смерил Лёшу задумчивым взглядом, чуть задержавшись на повязке, закрывавшей ладонь.
Ребята отмерли одновременно с щелчком замка, но заговорить решились, только когда дверцы лифта сомкнулись и послышался треск опускающейся кабины.
