Бесконечное лето: Город в заливе

— Валялась бы я тут со всякими грубиянками, будь я полубогиней, — фыркнула Алиса. — Но если вкратце, то из-за некоторых штук в секретном лагере, о котором я не могу рассказывать, у нас образовались разные интересные способности, одна из которых — нам не может причинить вреда ни одно оружие.

— Врешь, — почти спокойно сказала Реви.

— Неа, — довольным голосом сообщила Алиса. — Потому что обещала. Не то, чтобы мы были совсем неуязвимы, но близко к тому. Никакое оружие, буквально.

— М-да? — скептически пробормотала Реви. Она была под впечатлением, но быстро искала лазейку. — А если не оружие? А если, подушка, скажем?

Послышался мягкий удар. Верное решение, я и сам за последние полчаса много раз хотел так же поступить.

— Ну, ты напросилась! — яростным шепотом закричала Алиса. Началась возня. Я был готов разрыдаться.

А вам приходилось когда-нибудь ночевать у кровати, на которой бы устраивали бой подушками две красивые девушки, и быть не в состоянии не то, что поучаствовать и пасть в этом бою, а даже пошевелиться? Настоящие адские муки, никакой Данте Алигьери даже рядом не валялся.

— Подушки, видимо, не считаются, — сделала вывод тяжело дышащая Алиса пару минут спустя. — А в остальном все верно. Плюс нам еще везет очень, постоянно. Ну, то есть это Саше везет, но это одно и то же. Так и живем — в постоянном веселом безумии.

— Удачливые разгильдяи, — подтвердила Реви. Голос ее тоже звучал устало. Интенсивные физические упражнения — залог крепкого и здорового сна, это вам любой физкультурник скажет. — Завидую я вам... немного. Столько всего получить, да за раз, да в придачу еще и...

— Не завидуй, — вдруг отрезала Алиса. Да еще головой помотала, судя по звукам, для убедительности. — Ты видишь только то, какими мы стали. Но понятия не имеешь — какими мы были.

— Но мы-то — здесь и сейчас, нет? — сонно пробормотала Реви.

Алиса ничего не ответила. Похоже, заснули они практически одновременно. И я, наконец, смог избавиться от проклятого муравья.

* * *

Хайнрих Вайтхенер, высокий прихрамывающий человек, был в ярости. На высоком лбу вздулись вены, холодные серые глаза метали молнии. Адрес его новой явки практически совпал с жильем одного из напавших на него утром — что это, случайность или предательство? Никчемный, глупый подросток, оказавшийся не в том месте не в то время, каким-то образом с первого же взгляда обнаружил его позицию на крыше, сорвал всю операцию — и вот он же, хохоча во все горло, сидит у дома, находящегося в половине квартала от его собственного нового жилища.

Возможно ли такое?

Хайнрих Вайтхенер, морщась от боли, пошевелил рукой. Действие анаболиков закончилось недавно, и тягучая, горячая боль отвлекала.

Такое возможно. Этот район считался относительно безопасным, даже респектабельным. В сущности, нет ничего удивительного, что таинственный работодатель, заказавший ему смерть сначала китайца Ченга, а затем русской Балалайки, выбрал именно эту улицу. Не исключено, что это действительно случайность.

Не исключено.

Но для себя высокий человек решил: так или иначе, а этого нахального ушастого паренька он все же уберет, хотя заказа на него и не было. Из профессиональной гордости, но не только. А и потому, что чрезмерная наглость должна быть наказана.

По заслугам.

* * *

Глава 8, где хмурое утро выходит куда мудренее вчерашнего вечера

Я тут недавно заметил, что умные мысли мне приходят стабильно перед сном и во время него. Надо попробовать спать побольше, глядишь — в гении выбьюсь.

Правда, сны меня в последнее время как-то не радуют. Не знаю, связано ли это с ночевками "на новом месте", как предположила Алиса. Мы за эти полгода на многих новых местах ночевали, и никогда такого не было. А тут две ночи — два сна, и оба из прошлой, так сказать, жизни.

Прошлая жизнь — это которая до лагеря. Это та, где я не нахальный семнадцатилетний пацан, которому, по странной случайности, начало удаваться абсолютно все. Это та, где я сначала переводчик в дышащей на ладан государственной конторе, потом безработный в несуществующей стране, горящей в огне проигранной гражданской войны, и наконец рядовой в отряде ополчения с позывным "Сенсей".

И хорошего в этой жизни было всего-то чуть больше, чем ничего.

Не хочется вспоминать, как я пытался сперва бороться мирными средствами. Как я писал и рассылал письма протеста, сидел на зарубежных сайтах, оставляя комментарии с объяснениями происходящего, ошибочно, но искренне веря, что нет плохих людей, все равно добры и справедливы, и достаточно только объяснить, что здесь гибнут невинные люди, дети и женщины, и такого не должно происходить в цивилизованной стране, живущей по законам двадцать первого века...

Все письма вернулись обратно, корреспонденты заблокировали мой адрес, а комментарии были удалены с формулировкой "хватит уже этой вражеской пропаганды, ты, чертов русский". Ощущение полной, абсолютной беспомощности, как будто на чемпионате по боксу тебе отрезали руки и ноги, отпилили голову и выставили на ринг. И всем весело. Страшное ощущение, на самом деле. Происходящее с нами никому не было интересно, нас просто вычеркнули из списков живых навсегда. Поставили крест. Мы стали мертвецами на собственной родине. А это не совсем та жизнь, о которой хотелось бы помнить.

Почему же она до сих пор мне снится?

В этот раз, правда, все было как-то смазано, такое впечатление, что я не сплю, а смотрю на происходящее из окна несущегося на бешеной скорости поезда, успевая, тем не менее, различать и запоминать мельчайшие детали. Детали, складывающиеся постепенно в целостную картину.

Мы с ребятами идем по изрытой воронками дороге. В феврале зарядили непривычные здесь дожди и все размокло к чертям, по обочинам безопаснее, но передвигаться невозможно. Дорога засыпана ветками — то ли от ветра, то ли осколками посекло. А прямо посереди полотна лежит чья-то оторванная по плечо рука. И больше ничего. Просто голая рука. Что здесь случилось, откуда этот окровавленный привет? Мы никогда этого не узнаем.

Темнота на секунду, словно поезд въехал в туннель. Или киномеханики меняют катушку с пленкой.

А вот нас подогнали помогать убирать трупы с площадей после артобстрела уродов. Стреляли неприцельно, пачками, размолотили и жилой район, и улицы, и, вот как тут, сквер. Прямо передо мной плачет и убивается средних лет женщина с перекошенным страшным лицом: "Деточки мои... детки мои..." Ей не дает пройти дальше бледный плечистый парень: "Не надо, мамаша... не надо... нечего там смотреть." Чуть в отдалении под простой клеенчатой скатертью лежит что-то непонятное, медленно текущее черным, липким по пыльному асфальту.

Темнота.

А это похороны в соседнем городке после минометного обстрела. Накрыло два дома и детскую площадку между ними. Трое дошколят, две девочки и мальчик. Девочки в платочках и белых платьицах, мальчика хоронят в школьной форме. Взрослые отворачиваются, у здоровенных мужиков дрожат лица и руки.

Темнота.

Горит целый поселок — уроды использовали зажигательные снаряды. Повезло, что жителей здесь уже нет со вчерашнего дня, кто сбежал, а кого-то просто убило. Над длинными языками пламени возвышается золотым царем купол храма. Но богу, по всей вероятности, сегодня не до своих прихожан, у него образовались другие важные дела.

Снова темнота.

А это когда мы наконец открыли все укрытия в деблокированном поселке городского типа. По домам били крупными калибрами и системами залпового огня, только что баллистики не хватало. Никаких бомбоубежищ тут, конечно, не было, все переделано в магазины и секонд-хенды. Целыми подъездами люди прятались в подвалах, вместе с кошками и собаками.

Последней по ступенькам поднимается еще одна обычная семья — рано поседевший молодой парень, девушка с навсегда испуганными глазами и девчушка лет четырех-пяти. Выбравшись из подвала, она удивленно спрашивает: "А почему тут так светло?". За долгие недели в темноте ее глаза совсем отвыкли от солнца. Обеими руками девочка прижимает к себе пушистого серого кота, на секунду зарываясь лицом в пыльную шерстку. Кот жмурит желтые глаза, человеческая ласка ему приятна.

Темнота. Темнота.

Да, всем было и остается все равно. Чье-то отчаяние и смертный ужас все так же останутся чьими-то, а чужая боль — чужой болью. И тьма прерванных жизней не помешает большинству спать крепко и без сновидений.

Тьма...

* * *

Утром Алису разбудил Капитан Флинт, который забрался на прикроватную тумбочку, и оказавшись ровно на уровне глаз спящей девушки, принялся на нее смотреть. Не прошло и пяти минут, как пришлось проснуться. Спать, когда на тебя смотрят с таким значением, довольно затруднительно.

А вот Реви оказалась умницей, так и сопела аккуратно на своей половине кровати, наверное, это морская дисциплина на ней так сказывается. Не то, что наглый Ружичка, вечно норовивший раскинуться по диагонали, еще и храпя во все горло при этом.

— Тебе чего, пожрать, что ли? — сонно удивилась Алиса, но, тяжело вздохнув и обернувшись простыней, все же опустила ноги на прохладный с ночи пол. На улице светило огромное, всходящее, в полнеба, солнце, качались на ветерке ветви деревьев, доносился негромкий, отрывистый гомон просыпающейся улицы. Царило привычное уже бесконечное лето.

Непоследовательный Ружичка, валявшийся на полу в гордом одиночестве, съежился на одном краю простыни, по-детски обхватив подушку обеими руками. Ему что-то снилось. Алиса, уже приготовившись неслышно скользнуть мимо, нахмурилась. Что-то нехорошее.

— В эту сторону, граждане, пожалуйста, без паники, — пробормотал он. — Эта сторона сейчас не опасна, время есть.

Алиса больше не спрашивала, чем парень занимался до того, как попал в "Совенок". Раньше пыталась интересоваться, но Ружичка каждый раз только приятно улыбался и говорил, что на гражданке кормился тем, что складывал буковки в слова, а потом на войне устроился писарем в штабе, и по этой причине пороху понюхать не успел.

Сны, правда, говорили об обратном.

— Маша? — спросил он неожиданно, не раскрывая глаз. Улыбнулся. — Ну зачем ты так...

Алиса поджала губы. Девушки из прошлого Ружички у нее никакого восторга не вызывали. Как, впрочем, и ревности. Хотя, конечно, если бы он сказал "Славя" или, скажем, "Лена" — особенно Лена! — скандал был бы обеспечен. Алиса обогнула разбросанные, кажется, на полкомнаты джанглы Реви и вышла в коридор. Капитан Флинт серой ртутной каплей просочился за ней.

Дверь в комнату Лены и Мику была открыта, и Алиса заглянула туда, больше для порядка. Порядок, впрочем, присутствовал, девчонки спали, обнявшись, но они всегда так спали. Славя вытянулась на полу, дисциплинированно, как солдат на посту.

— Вот почему, интересно, я не могу быть такой вот идеальной девушкой? — пожаловалась Капитану Флинту Алиса. — Пахнуть дорогими духами и туманами, читать серьезные книжки, поступать всегда правильно, размышлять о высоком и важном... еще какие-нибудь невыполнимые условия соблюдать...

Капитан Флинт многозначительно прищурился, но отвечать не стал. Только дернул своим странным, переломленным у кончика, хвостом, да невозмутимо направился к входной двери.

— Так ты не голодный? — с опозданием догадалась Алиса. И правда, с чего бы заслуженному дворовому коту хотеть есть в полном вкусных объедков доме? — Вот зараза!

Она плотнее закуталась в простыню и вышла во двор. Капитан обнаружился невозмутимо сидящим на одном из столбиков калитки, по соседству с красным стеклянным Буддой. Его мордочка ясно выражала невысокое мнение относительно умственных способностей Алисы.

— Да ну тебя, — отмахнулась девушка, подойдя к калитке. И вдруг замерла.

Ночью прошел дождь, и дорога блестела как расплавленное олово. Из-за того же дождя земля у забора осталась влажной и мягкой. И на этой земле ясно и четко отпечатались чьи-то следы.

Ночью, по всей вероятности, уже после того, как вечеринка закончилась, кто-то подходил к дому и постоял некоторое время — отпечатки у самого забора были чуть глубже, накладываясь и пересекаясь. Рассматривал. Следил. Изучал.

А потом ушел в сторону, противоположную той, откуда приходил. Пьяный турист? Обкурившийся местный? Вряд ли — промежутки между следами выглядели широкими, значит, неизвестный гость был высок. Выходит, европеец или американец. И что же ему могло понадобиться у притихшего уже, ничем не примечательного домика?

Алиса раздраженно тряхнула головой. Сейчас уже понять и сделать что-то невозможно — да и черт с ним. Просто нужно не забывать держать голову на плечах, а нос — по ветру. И чаще поглядывать по сторонам, конечно.

Девушка одернула свою импровизированную накидку и заторопилась обратно в дом.

* * *

Жизнь наша несправедлива и неправильна — я это давно просек, еще лет в семь. Уже тогда мне было ясно, что самые умные на земле должны получать больше всего ништяков, а никак не наоборот. Тот факт, что на практике такого логичного течения событий не наблюдалось, лишний раз убеждал в том, что в этом жестоком мире нужно быть готовым ко всему.

Самым умным, кстати, я небезосновательно полагал себя.

Это я все к чему — просыпаюсь это я утром, а кровать-то пустует! Ну, не совсем, конечно пустует — примерно треть ее дисциплинированно занимала Реви, повернутая ко мне спиной и прочими важными частями. Но Алисы-то, Алисы и след простыл! Конечно, такого моя чувствительная душевная организация снести не могла, поэтому я громким шепотом сказал сам себе "Я здесь власть! Хватит это терпеть!" и решительно перебрался с пола на освободившееся место.

Реви, кстати, в аспекте совместного сна очень положительно себя показала — лежала тихо, места занимала мало, не то что Алиса, которая вечно бурчала про мои неправильные, с ее точки зрения, традиции спанья. Да и вообще, повышение уровня комфорта очень хорошо сказалось на мыслительных способностях — я, например, сразу вспомнил слова бабушки Бутракхам про заметность черных машин "Отеля Москва" и их суровый демаскирующий эффект. Вспомнив же, немедленно придумал способ избежать этого безобразия. Которым, конечно же, немедленно решил поделиться с аудиторией.

— Ехали медведи на велосипеде, — нравоучительно сообщил я спящей Реви. — А за ними кот — задом наперед. Странно, что мне это раньше в голову не пришло. Наверное, я очень поумнел за последний час.

Долго, правда, мне размышлять и кемарить не дали — скрипнула и стукнула входная дверь, и, шлепая босыми ногами, в комнату проникла хмурая почему-то Алиса. И уставилась на нас с Реви.

У меня есть такая особенность — я сразу вижу, когда человек собирается орать. Это был как раз тот случай.

— Та-а-а-к, — сказала Алиса. Пока что еще вполголоса.

Многие уже заметили, что я очень силен в искусном разруливании сложных ситуаций. Не подвел и на этот раз.

— Дорогая, — сказал я со своей лучшей голливудской улыбкой. — Это не то, что ты подумала, а я, кстати, могу все объяснить.

Похоже, это были неправильные слова. Алиса стала красной, как соус в итальянском блюде "паста аматричиана".