Пастырь добрый (Главы 1-16)

— Мне — наплевать?! — вскинул голову Финк. — Чтоб этого гада поймали, хочу не меньше твоего — он, сука, меня подставил, и, знаешь, Бекер, может быть, я и не пример благочестия, но вот такое дерьмо мне тоже не по душе!

— Так помоги мне! — тем же тоном отозвался Курт, опершись о колено локтем и чуть подавшись вперед, наклонясь к приятелю. — Помоги, а не впаривай мне законы воровского братства — сейчас в этом смысла с гулькин хрен! Тебе надо, чтобы я всю ночь шатался по "Кревинкелю" с криками "а кто тут вчера зашибал с Финком"? поцапался б там с кем-нибудь? замел бы его за неуважение к инквизитору? в камеру упек — рядышком с тобой? Чтоб в вашем тихом местечке началась буза — тебе это надо? Нет, не надо, так что прекращай воду мутить и колись. Хоть одно имя, Финк, чтобы я не тыкался вслепую!

— Шерц! — рявкнул тот в полный голос и, отвернувшись, повторил — уже тихо и сдавленно: — Шерц был там со мной.

— Шерц? Он еще жив?

Ланц скосился на сослуживца, нахмурясь, и уточнил негромко:

— Еще кто-то, кого ты знаешь?

— Н-да, — криво усмехнулся Курт, потирая затылок, — еще как знаю. В день моего ареста это Шерц отпихнул меня от двери, убегая, из-за чего я замешкался и оказался последним. И проснувшийся хозяин лавки хватил меня горшком по голове. Еще один, кого стоит благодарить за то, что я оказался, в конце концов, в академии...

— Почему "Шерц"?

— Потому что болван, — неприязненно поморщился Курт. — Недотепа и тупица, но при этом невозможно удачлив в своем деле. Словом, Божья шутка[16]... Финк, неужто он с тобой?

— Он стоящий резчик, — пожал плечами тот, и Ланц снова непонимающе нахмурился.

— Кошельки, — пояснил Курт. — Умелец сможет срезать и вынуть даже тот, что завернут под ремень. У меня это всегда выходило скверно.

— Скверно — не то слово, — хмыкнул Финк и осекся, уткнувшись взглядом в Ланца.

— Еще кто-то из наших в живых остался? — отозвавшись на комплимент бывшего приятеля усмешкой, спросил Курт; тот качнул головой.

— Нет. Я, Шерц... ну, и ты.

— "Из наших", — передразнил его Ланц, когда понурого Финка стража увела обратно в камеру. — Полагаешь, тебе это поможет? Абориген, longi temporis usura[17] в случае твоего знакомства с этими людьми делает это знакомство почитай не бывшим вовсе. Знаешь, как говорят в таких случаях? "Perdudum et falsum[18]".

— Придется выжимать, что можно, из того, что есть, — пожал плечами он. — Выбора у меня нет, ведь так?

— А тебя все это забавляет, да? — усмехнулся Ланц, кивнув на закрытую дверь, за которой скрылся Финк; он отозвался столь же невеселой усмешкой.

— Начало всего этого меня не слишком веселит — я бы предпочел, чтоб этого дела не бывало вовсе, однако — да, признаюсь, при всем том, что завершение каждого моего расследования ставит меня на край могилы... Нескольких месяцев спокойной жизни для меня вполне довольно, дабы соскучиться, и от этой тихой жизни я начинаю уставать. Начинает казаться, что extremum моих дознаний — самое интересное, что бывало в жизни.

— Экстремальщик хренов... — почти с непритворной злостью заключил Ланц. — "Requiescit in extremo"[19] — я напишу это на твоей могиле через три дня. Если найду тело.

Глава 4

В отличие от сослуживцев и майстера обер-инквизитора, Курт опасался не собственной гибели в кварталах, принадлежащих местным преступникам: как было сказано начальнику, он был убежден, что на инквизитора никто из них поднять руку не отважится — в подобных местах обитали сорвиголовы, однако же не самоубийцы и не глупцы. Если же следователь Конгрегации, направившийся в их владения, внезапно бесследно сгинет либо обнаружится где-либо бездыханным, столь удобному соглашению с любыми властями настанет конец, и чтобы понять это, не следовало быть гением; в этом случае столь гипотетически существующая в упоминаниях облава станет реальностью, причем жестокой, ибо проводиться будет не магистратскими солдатами, а Инквизицией лично. Что же приключится с теми, кто в результате ее окажется под арестом по обвинению в убийстве следователя, знали все, знали с детальностями и красочными подробностями — здесь Керн говорил правду, агенты Конгрегации на пересуды на эту тему не скупились.

Главная неприятность заключалась в том, что у жителей этих подвалов и домов оставалась полная свобода в возможности отослать своего гостя по адресу весьма конкретному и неприличному, и если Курт чем и рисковал, так это потерей репутации и опасностью убраться из вышеупомянутых кварталов несолоно хлебавши, поджав хвост и — без каких-либо сведений или хоть намека на них, ибо Керн был прав в одном: его опыт общения с подобными личностями имел место давным-давно и почти не имел особенной значимости. Если доброго отношения приятелей Финка не снищет его готовность использовать служебное положение во благо былой дружбы, то более предъявить ему будет нечего.

Скрываться, пытаясь не выделиться из массы тех, с кем намеревался общаться этим вечером, Курт не стал — persona[20] его после событий этого лета и впрямь была известна многим, если не всем в городе, и пробраться по старым кварталам до полуподвала "Кревинкеля" непримеченным нечего было и надеяться. Переодеваться, дабы не вызывать неприязни внешним видом, отличным от обитателей тех мест, он тоже не стал — как и все не слишком обеспеченные средствами люди, он исповедовал в одежде принцип универсальности, и его куртка, в коей он пребывал круглый год, и без того не отличалась вычурностью, будучи приличной ровно настолько, чтобы в ней не совестно было появляться на улицах Кельна, и практичной настолько, чтобы в ней же можно было в любой момент сорваться в сколь угодно долгую дорогу с ночевками под открытым небом и прыжками по оврагам и кустам; и повышение в ранге два месяца назад на его финансовые привычки повлияло слабо. Единственное изменение, которое он произвел в своей наружности уже непосредственно перед тем, как вступить в старую часть города — это снял и сунул за отворот куртки перчатки, которые носил едва ли не круглые сутки, снимая их лишь в своем жилище, где некому было коситься на покрытые плотными шрамами ожогов запястья и кисти: там, куда он направлялся сейчас, именно на стягивающую руки черную скрипучую кожу и стали бы смотреть искоса, воспринимая как нечто обыденное собственно рубцы, шрамы, порезы, раны на любых частях тела, а то и отсутствие оных частей как таковых вовсе.

Дожидаться темноты, как то предполагали его сослуживцы, Курт тоже не стал: вопреки принятому мнению, жизнь в тех кварталах не начинала кипеть именно с приходом ночи — с приходом ночи время наступало рабочее, и большинство обитателей обретались либо на улицах Кельна, либо в лавках и домах спящих горожан. Их утро наступало ближе к сумеркам, трудовой день приходился на поздний вечер, и именно несколько часов перед закатом и были тем отрезком времени, когда их можно было застать за относительной праздностью, что он и намеревался попытаться сделать.

Его решимость и inflammatio animorum[21] в начальственном присутствии были, по чести сказать, несколько напускными, и теперь, вступая в лабиринты полупустых кварталов, Курт ощущал неуверенность и даже некоторую потерянность, тщательно скрываемую за маской безразличия, удержать каковую на лице требовало немалых усилий. Во избежание недоразумений Знак висел на груди открыто, демонстрируя миру легко и всяким узнаваемое изображение, однако он так до сих пор и не смог решить, не было ли это сделано напрасно. С одной стороны, попытка упрятать его поглубже под рубашку выглядела бы стремлением безуспешно и не слишком ловко скрыть свою должность, но с другой — не смотрелось ли столь открытое его ношение откровенным вызовом?..

Тот факт, что в этих местах майстера инквизитора не ждали, обнаружился тотчас и, строго говоря, нимало его не удивил; первый же увиденный им в одном из переулков смурый тип не шарахнулся в сторону лишь, кажется, оттого, что слишком ошалел от неожиданности и необычности подобной встречи, и Курт, уходя, ощущал на затылке неприятный, острый взгляд. Сам он на типа даже не взглянул, пройдя мимо, не замедлив и не ускорив шага и предчувствуя, что уже через минуту ему на глаза попадется не один и даже не двое местных — непостижимым образом весть о его появлении здесь разнесется быстрее ветра. В том, что сей dedecum domicilium [22] вышлет ему навстречу своих делегатов с указанием справиться о цели его визита, Курт также не сомневался и, как выяснилось довольно скоро, не ошибся: предполагаемая делегация возникла на его пути внезапно, просочившись, казалось, сквозь многочисленные щели в домах и улицах и собравшись вокруг него на почтительном, впрочем, расстоянии. Делегацию возглавлял человек столь напоминавший всем собою и своими повадками томящегося в Друденхаусе Финка, а также и каждого из собравшихся подле него, что невольно подумалось — не предрасположены ли люди подобного физического склада и черт лица вообще к правонарушениям?..

— День добрый, — поприветствовал его Финк-второй, окидывая гостя взглядом, ничего хорошего не сулящим и вовсе не приветливым.

Вынужденно остановившись, дабы не лезть прямиком на стоящих впереди, Курт мысленно дал отмашку себе самому, отмечая начало своей кампании, и отозвался — негромко и не глядя на тех, что, не скрываясь, маячили у него за спиною:

— И тебе того же.

— Настоящий? — в том же наигранном, карикатурно дружелюбном тоне поинтересовался обитатель, кивнув на висящий поверх куртки медальон на стальной цепочке, и Курт позволил себе улыбнуться.

— До сих пор не видел самоубийцы, который посмел бы нацепить фальшивый Знак, — ответил он, не кривя душой. — Знаешь ведь, что за это бывает?

— Бывает... — повторил тот, пожав плечами. — Бывает всякое. Чем докажешь, что ты — настоящий?

— С чего бы это я стал? — в тон ему откликнулся Курт, так же неопределенно передернув плечами. — На магистратский патруль вы не особо-то похожи.

— Вот потому и докажи, — наставительно пояснил кто-то слева. — Всякому тут ходить не с руки — места-то опасные, слыхал? Если ты тот, кем вырядился, тогда, что ж, придется отпускать поздорову, а нет — не взыщи, тут самозванцев и соглядатаев не слишком жалуют.

— Иными словами, — усмехнулся он, — хотите знать, есть ли у вас право ткнуть мне штырь в печенку? Не советую. О Печати слышать доводилось? — уточнил Курт, расстегнув куртку и сдвинув ворот в сторону, демонстрируя окружающим выжженную на плече эмблему академии святого Макария с его номером тысяча двадцать один. — Так вот, если найдут труп с такой вот приметой, здесь будет ходить очень много соглядатаев. В компании магистратских солдат и стражей Друденхауса. А если трупа не найдут, соглядатаев будет еще больше, ибо весь Друденхаус знает, куда я нацелился нынешним вечером.

— Я е...усь, — подвел итог Финк-второй, заглянув ему за спину с неподдельным интересом. — Так в наши края, стал быть, затесался самый натуральный инквизитор... Знаменитый Гессе, так? И что же вы у нас позабыли, господин дознаватель?

— Да вот подумалось мне сегодня с утра — а не заскочить ли вечерком в "Кревинкель".

Смех, встретивший его слова, прозвучал несколько растерянно и нерешительно и оборвался, не успев начаться; предводитель делегации, переглянувшись с приятелями, как-то даже неловко хмыкнул, отступив:

— Что-то какое-то чересчур не ваше это место, майстер инквизитор, а? Странный выбор, если задумали пропустить кружечку. Чего вам там-то нужно?

— А не многовато ли вопросов? — чуть посерьезнев, возразил Курт. — На первый, вполне понятный, я тебе ответил — я представился. Прочее к делу не относится. Давайте-ка теперь не будем усложнять, ладно?

Ответа он ждать не стал — попросту двинулся снова вперед, в крохотное пространство между любопытствующим обитателем и его сотоварищем. Как такового силового варианта исхода событий Курт не опасался — окруживших его людей было всего пятеро, а короткий, но совершенно сверхубойный арбалет на поясе и два кинжала ситуацию уравнивали окончательно; в случае подобных осложнений осталось бы лишь сожалеть о том, что после такого начала продолжение его расследования здесь стало бы, скорее всего, невозможным. Сейчас он надеялся на то, что у обитателей кельнского дна хватит ума не подписывать себе смертного приговора.

Любопытствующего Курт отодвинул в сторону плечом — несильно, однако настойчиво; краем глаза увиделось, как тот шевельнул рукой, словно желая перехватить незваного гостя за локоть, однако благоразумно остался недвижимым, лишь повернулся, проследив его взглядом.

— Дайте-ка проводим, — высказал он вслед настоятельно. — Не ровен час — заплутаете тут.

— Не трудись, — откликнулся Курт, не обернувшись и не придержав шага. — Я дорогу знаю.

— Вон как? — не скрывая удивления, переспросил обитатель, и за спиною зашуршали мелкие камешки и старый уличный мусор — любопытствующий двинулся следом. — Ну, так вы нас проводите, ладно, майстер инквизитор?

— Прямо, влево, после снова налево и направо в дверь, не заблудишься, — на одном дыхании обронил Курт, услышав позади себя неразборчивые слова, произнесенные растерянно-ошеломленным шепотом. Ничего, с нездоровым весельем подумал он, идя вперед все так же ровно и не оборачиваясь. Пускай поскрипят мозгом — им невредно. — Если напрямик через старый дом на углу — можно попасть скорее; наверняка там и побежит твой приятель, который сейчас, я слышу, сорвался, как ошпаренный, и теперь торопится сообщить в "Кревинкеле" о моем появлении.

— Бывали тут? — уже с искренним почти уважением поинтересовался назойливый обитатель; он пожал плечами:

— Доводилось.

Больше ни звука произнесено не было — лишь все так же шуршали, скрипели и трескались под ногами следующих за ним делегатов щепки, черепки, камешки, даже между собою те если и общались, то лишь взглядами, ибо ни одного слова, пусть даже и едва различимым шепотом, он не услышал.

Смотря по сторонам одними глазами, стараясь не крутить головой, оглядывая глухие двери, заколоченные и вновь разнесенные в щепки или занавешенные заново дерюгами окна, Курт подумал о том, как на удивление четко и в самом деле помнит каждый поворот, каждый дом и каждый проулок здесь; в последний раз он прошелся по этим улицам поздним вечером одиннадцать лет назад — что могло остаться в памяти на столь долгий срок? Однако же — осталось, хотя многое другое, связанное с этим городом, выветрилось напрочь. Причуды человеческой памяти...

Или неосознанное, где-то позади разума существующее сожаление о тех днях, каковое и не позволяет позабыть все это? Ланцу он сказал сегодня правду — невзирая на раны и временами смертельную без преувеличения опасность, эта часть работы притягивала не менее (или, быть может, более?..), чем impetus mentium[23] загадок и тайн самих дознаний. Духовник на подобные предположения, высказываемые уже ранее, вначале улыбался, а после грозил кулаком, веля быть осмотрительнее и не путать службу действующего следователя Конгрегации с работой солдата, патрулирующего улицы. Курт в ответ на это кивал, однако же, следовало признать, сам он по доброй воле никогда и не провоцировал случавшихся с ним несчастий либо же просто опасных ситуаций лишь из простой тяги к приключениям: всегда это было либо ненамеренно, либо по стечению обстоятельств, либо же, как это происходило теперь, по причине безвыходности.