Затем наступила темнота.
* * *
Боль.
Она растеклась по телу. Распространилась. Во вселенной не существовало ничего кроме боли. Только темнота и боль. Всеобъемлющие и всепроникающие. Вечные основы вселенной. Затем боль стала истончаться. Не уменьшаться, а именно истончаться, делиться, из одной огромной глыбы превращаться во множество мелких камушков. Камушков, которые невыносимо громко стучали по темени. По обнаженному беззащитному мозгу.
Тук-тук-тук.
Стук разносился грохотом по черепной коробке, отдаваясь эхом в ушах. Темнота тоже истончалась. Коготки света царапали веки. Стрельцов понял, что уже ощущает собственное тело, но великой радости это не принесло. Океан боли расплескался морями, озерами и прочими водоемами. Теперь он ощущал чудовищный дискомфорт в разных местах. То в голове разряд боли взорвется, то приступ тошноты к горлу подкатит, то веки заломит так, будто они состоят лишь из нервных волокон. Еще почему-то ныла спина, правая скула и запястья.
Артём попытался собраться с силами и мыслями — получилось не очень. Особенно с мыслями. В голове можно было бешбармак готовить, настолько она напоминала пустое железное ведро — внутри один грохот. Сил тоже не хватало, и шевелиться не то что не хотелось — казалось, при любом движении тело просто разорвется от боли.
В воспаленных мозгах родилась первая связная идея — для затравки открыть глаза.
Попробовал.
Тяжелые — впору домкратом орудовать — створки век медленно поползли вверх, сетчатку ожгло светом. Когда глаза привыкли к колющей остроте освещения, выяснилось, что с ориентировкой на местности дело обстоит не ахти. Видимость ограничена, осмотреться — никакой возможности. Все поле стрельцовского зрения занимал кусок, простите за скудость слога, пола, покрытый 'чудным' — в светло-бежевую крапинку — дырявым линолеумом. А разглядывать этот дивный пейзаж приходится по той простой причине, что Артём лежит мордой вниз.
Мозги постепенно заработали, вернулась способность делать примитивные умозаключения. Не минуло и столетия, как Стрельцов догадался, что лежит тут давно, поскольку правая сторона лица, которая и покоится на полу, частично онемела, частично ноет. Рисунок на линолеуме был Артёму незнаком, отчего явно напрашивался вывод, что он не дома и не в гостях у родственников и близких друзей. Хотя качество напольного покрытия и его расцветку во всех 'дружественных' квартирах Стрельцов, естественно, не помнил, но твердо знал, что подобной дешевой безвкусицей уважающий себя хозяин портить жилище не станет. Разве что человек 'опустившийся' или к интерьеру собственного гнезда безразличный настолько, что ленится залатать режущие глаз дыры.
Если память не подводила, ранее один довольно успешный предприниматель шатаниями по берлогам опустившихся граждан не увлекался. Среди знакомых пофигисты, которым до фонаря, как выглядит их жилье, тоже не водились. Есть от чего придти в недоумение. И кое-кто в него бы пришел, если бы орган, ответственный за мыслительную деятельность функционировал в нормальном режиме. А так Артём тупо смотрел на линолеум и хлопал портьерами полегчавших век. Попутно наслаждаясь яркой палитрой болевых ощущений.
Разглядывание однотипного пейзажа быстро наскучило. Артём приподнял голову, но ситуацию сие действие прояснило мало. Разве что над напольным натюрмортом обнаружились ровные прямоугольники досок, составляющие видимую часть стены.
Ничего себе, хижина дяди Тома! Как ни заторможен и не задавлен болью был Стрельцов, он слегка ошалел. Или, если хотите, ошалел окончательно, принимая во внимание не совсем адекватное похмельное состояние. До такой степени, что невольно расслабил мышцы шеи и чувствительно приложился и без того ноющей скулой к полу. Это куда его занесло? Во дворец с деревянными стенами и рваным линолеумным полом? И в каких домах подобные пикантные интерьеры водятся? Просто текст песни Высоцкого: '...Ой, где был я вчера, не найду, хоть убей, помню только лишь стены с обоями...'.
И что же было вчера?! Клавку с подружкой сценарий, кажется, не предусматривал, поцелуи на кухне — тоже. Или?.. Настя была, точно. И где она, кстати?..
Вопросы возникали из пустоты, роились пчелами, назойливо жужжали и оставались без ответов. Взывания к памяти не приносили результата, она зияла сплошными лакунами в области касающегося вчерашнего. Или позавчерашнего. Или еще более раннего дня. Последнее более-менее отчетливое воспоминание было связано с посещением кафе. Там Артём набрался, потом, вроде бы, они сели в машину. Или нет? Еще мелькала перед внутренним взором какая-то наглая харя, словно срисованная с второсортного и не очень положительного кинематографического персонажа из фильмов эпохи застоя, нечто а-ля молодой Михаил Кокшенов, но это уже полный декаданс.
От активизации умственной деятельности голова затрещала еще сильнее. Изнасиловав несчастные мозги, если аморфный, неприспособленный к мыслительной деятельности и пропитанный алкоголем студень можно так назвать, вдоль и поперек, Стрельцов сообразил, что, валяясь на полу и разглядывая щели на стенах и дыры на линолеуме, он во времени и пространстве не сориентируется. Да и не факт, что вспомнит нечто существенное.
Надо вставать, как ни крути. Абстрагироваться от приступов боли, сотрясающих тело, и подниматься. Артём сконцентрировался, напряг волю и вялые мышцы и потянулся вверх, опираясь... нет, ни на что не опираясь. Для принятия вертикального положения рефлекс требовал помощи рук, однако ее не последовало. Вместо того чтобы облокотиться на руки и встать Стрельцов совершил странное извивающееся движение, похожее на змеиное.
Так вот почему у него ноют запястья! Руки находились за спиной, и опереться на них сумел бы разве что акробат, работающий в жанре 'каучук'. Артём акробатикой никогда не увлекался, поэтому сподобился изобразить лишь жалкое подобие змеиного танца. Но Стрельцову было не до жалости. Он не владел руками! Его парализовало? Или он связан?
Мгновенно зародившийся и выросший до исполинских размеров ужас заставил позабыть про боль, про похмелье, про незнакомый пол, вообще про все на свете. Только бы не парализовало! От одной мысли, что он проведет остаток жизни в инвалидной коляске, и за ним будут ухаживать, помогать одеваться, подниматься по лестницам или спускать штаны для отправления естественных нужд, Артёма едва не вырвало. Вознося невразумительные молитвы небесам, и потея от дурных предчувствий, он попробовал пошевелить пальцами.
Почувствовал!!! Слабо, но никаких сомнений — пальцы шевелятся, наверное, просто затекли, онемели от долгого возлежания. Стрельцов принялся лихорадочно разминать их, сжимать и разжимать. Постепенно кровообращение восстанавливалось, к коже на ладонях и пальцах возвращались осязательные способности. Когда после пары десятков упражнений для кистей рук без эспандера прикосновения пальцев друг к другу стали вполне ощутимыми, Артём нащупал веревочные узлы на запястьях и понял, что связан. И искренне обрадовался — слава богу, дело не в парализации.
Несколько минут протекли в размышлениях на скорбные темы. К ранее существующим безответным вопросам добавились поистине гамлетовские. Типа: кто и почему меня связал? и как я докатился до жизни такой? И вразумительных объяснений своего незавидного положения Артём придумать не сумел.
Попутно выяснилось, что ноги тоже не совсем свободны, но неведомый супостат связать их крепко не удосужился — оставил определенный люфт между икрами. Да и колени сгибались, правда, лишь попарно. И Стрельцов предпринял еще одно поползновение встать и осмотреться. Поползновение, в прямом смысле слова — без помощи рук.
Удалось. С третьего раза.
И то не полностью — не на ноги, в привычном понимании, а на колени. Но и этого хватило. Голова закружилась, и снова замутило. Надо думать, не от высоты, а по причине похмельного синдрома, который ненадолго отодвигался на второй план.
Открывшееся с 'новой высоты' зрелище не вдохновляло. К ранее изученному до дыр 'крапчатому' линолеуму и деревянным доскам на стене добавилась соответствующая по убогости обстановка: две железные панцирные кровати, ветхий деревянный стол, заставленный разнокалиберной посудой, в основном — кастрюлями, кондовая деревянная тумбочка неизвестного происхождения и непонятного назначения, притулившаяся у обитой кусками войлока двери. Одна из кроватей прогибалась под весом беспорядочно наваленного на нее хлама, по большей части — макулатурно-тряпичного. Вторая, расположившаяся под единственным в помещении узким окном с запыленными стеклами и ситцевой занавесочкой в стиле 'ох, моя деревня!', напротив, красовалась обнаженной сеткой. Низкий деревянный потолок, из которого вырастал шнур провода с загаженным мухами патроном электрической лампочки, полуразвалившийся ящик с металлическим хламом и брошенный у порога домотканый круглый коврик дополняли картину. Из ряда вон выбивался довольно приличный — не перекосившийся и не облезлый — шкаф, украшенный резьбой и массивной фурнитурой. Шкаф, на первый взгляд, даже претендовал на статус подлинного, а не мнимого антиквариата. Артём явно находился на какой-то даче. Не самой богатой.
Сам собой напрашивался нехитрый вывод: воспользовавшись его полубессознательным состоянием, неведомый злоумышленник или, скорее, злоумышленники связали Артёму руки и приволокли 'бренное тело' на дачу. Чтобы проверить собственное умозаключение, Стрельцов изогнулся и совершил короткий неуклюжий прыжок в сторону окна — с грацией ставшей на попа сосиски. Затем дважды повторил эксперимент. Обошлось без падений.
Грязь столь глубоко въелась в стекло, что вид из окна, как говорится, оставлял желать. К тому же, изрядно мешала занавеска, одернуть которую не давали веревки на руках. Не зубами же ее отодвигать, во рту и так ночевал эскадрон, а то и полк кавалеристов, возможно даже — гусар. Сквозь пыль Артём разглядел лишь высокий дощатый забор, кусты крыжовника и лопухи возле него и грандиозный памятник деревянного зодчества, предположительно — сарай.
Дача. Сомнений нет. И чья, неизвестно.
Спрашивается, зачем его сюда притащили? Требовать выкуп? Глупо и необдуманно, Стрельцов — далеко не Билл Гейтс и не Рокфеллер, и выкуп за него платить никто не станет. Мать, учительствуя в уральской деревне, не бедствует, конечно, но в большей степени благосостоянием она обязана помощи единственного сына. Друзья или приятели? Не смешите! Заплатить выкуп за себя любимого способен один человек — непосредственно Стрельцов Артём Вячеславович. Поэтому версия, в которой причиной лишения его свободы передвижения являлось желание неведомых злодеев потребовать выкуп, в качестве рабочей даже не рассматривалась. Иначе — это очень тупые, ни на что ни годные злодеи, какие водятся исключительно в сказках.
Однако кто-то его все же похитил. Веревки на запястьях и ногах однозначно убеждали в том, что злоумышленники — реальные люди и к сказочным персонажам не относятся. И цель у похитителей имелась. В голову лезли разные глупости. Глупости пугающие — в духе заголовков желтой прессы: про насильственную трансплантацию внутренних органов, про незаконные медицинские опыты над людьми, про подпольные плантации наркодельцов, где используется дармовой труд рабов. Даже про инопланетян мыслишка проскользнула, но была тут же отброшена как совершенно невменяемая.
Или это 'шуточки' в связи с отказом от великолепного предложения господина Мамаева?
И не узнаешь, пока нос к носу со злоумышленниками не столкнешься.
'Сволочи! Могли бы хоть не на пол бросить, а на кровать уложить', — попенял похитителям Артём. Он почему-то полагал, что злодеев, пленивших его, много Если бы он этих гадов сейчас увидел, то сказал бы все, что думает о противозаконном поведении отдельных субъектов. Хотя ни встречаться, ни, тем более, общаться с разными отморозками не хотелось абсолютно. А хотелось проглотить горстку спасительных таблеток и проснуться. Желательно — в своей постели, с любимой супругой под боком. Забыть, как дурной сон, и веревки на руках, и грязный дырявый пол на неизвестной даче и адскую головную боль.
Но сон не проходил, кроватей имелось в наличии целых две, но назвать своей постелью любую из них — язык бы отсох. И где, черт возьми, Настя?!
Вспомнив о жене, Артём еще более усугубил свое, прямо скажем, плачевное состояние. Ему стало совсем худо. Не физически (куда уже хуже?), а морально. От одного предположения, что его беременная супруга тоже может находиться в подобном положении — со связанными руками или взаперти, — он едва не взвыл. Это же какой стресс! О более страшном Стрельцов старался и не думать. Еще где-то на задворках сознания бродила глупая мысль о том, что, если Настя не вернулась домой вовремя, то Чапа обгадила полквартиры, но размышления о нелегкой собачьей доле Артём отгонял. Не до собаки, узнать бы, что с женой.
Только бы с ней все было в порядке! Пусть его на части режут, опыты бесчеловечные ставят, почки вынимают и по кускам продают, лишь бы ей не угрожала опасность. Господи, пусть с Настей ничего не случилось! Артёма так проняло, что к горлу подкатил противный колючий ком, желудок содрогнулся в конвульсиях и исторг содержимое непосредственно на ситцевую занавеску. И до того небезупречная в плане чистоты деталь интерьера превратилась в тряпку, которую не то что трогать — разглядывать стало омерзительно.
Легче не стало, но вместе с желудком слегка прочистились мозги. По крайней мере, показалось, что высшая нервная деятельность активизировалась. Артём срочно занялся обдумыванием планов побега из негостеприимного дачного домика, одновременно старясь сохранить равновесие путем балансирования возле окна. Упасть мордой в заблеванную шторку было бы... неприлично. А падать мешком на спину после того, как приложено столько усилий для подъема, чудовищно обидно.
Очевидно, балансирование отнимало слишком много энергии и для серого вещества ее катастрофически не хватало — планы освобождения получались убогими, куцыми и фантастическими. Самыми реалистичными выглядели намерение вышибить головой дверь, наплевав на то, что она может быть заперта, а за порогом притаился десяток вооруженных до зубов головорезов, и желание разбить окно и осколками разрезать веревки. Такие детали, как хороший слух предполагаемых головорезов и недостаток акробатических навыков для разрезания веревок за спиной, во внимание не принимались. Прочие задумки колебались в диапазоне от абсолютно безумных до идиотических, вроде поэтапного разгрызания веревочных пут на руках — ногах и выпрыгивания в злосчастное окно. Иные идеи воспаленные похмельные мозги не посещали.
Справедливости ради, стоит отметить, что времени для долгих и продуктивных размышлений дачному узнику не предоставили. Едва он решил предпринять попытку выйти, прикинул пару оптимальных маршрутов 'допрыгивания' или 'доползновения' до порога, как дверь распахнулась, и в импровизированную тюрьму заглянул шкафоподобный мужик, про таких говорят — мордоворот. Одет он был в курортном духе: белые шорты, майка и сланцы. Короткую мощную шею змеей обвивала толстая цепь из желтого — понятно какого — металла. Поневоле вспоминались нетленные строчки Александра Сергеевича '...златая цепь на дубе том...'. Если бы Стрельцов читал произведения знаменитого итальянского криминалиста Ламброзо, то он, несомненно, отнес бы 'дуба' к категории людей, склонных к совершению антиобщественных поступков и преступлений. Признаки налицо: приплюснутый скошенный череп, низкие надбровные дуги, тяжелая челюсть, узко посаженные глаза. А если добавить кривую зловещую ухмылку, спортивную стрижку и взгляд 'хозяина жизни', то ошибка исключалась — в гости заглянул типичный 'браток'. И, учитывая ситуацию, совсем не анекдотичный. Артём трудами классиков криминалистики не увлекался, но, будучи человеком опытным, сразу понял, что за фрукт перед ним. Даже в заторможенном и проспиртованном состоянии для него не составило труда сопоставить явление мордоворота со связанными руками. Несомненно, 'браток' причастен к дачному плену. Тем более его довольная щекастая ряха навевала какие-то смутные воспоминания.
