— Я тебя спрашиваю, что тут происходит? Почему оружие на полу валяется?!
Дядя Коля с нескрываемой злостью смотрел на Скрипача.
— Ты отвечать будешь, гнида?!
— А ты не видишь? — обозлился в ответ Скрипач. — Что? Человеку плохо!
— Почему он без штанов? — заорал старший караванный. — Ты оглох?! Он без штанов, и у него ноги в крови! Отвечай, что тут творится?!
— Давай считать, что я его изнасиловал, — ледяным голосом сообщил Скрипач. — Еще что-то рассказать?
— Вот что, падла, ты у меня под суд пойдешь, и срал я три кучи, гость ты там какой-то или хрен собачий! Что с ним в результате?!
— Я не знаю, — ожесточенно ответил Скрипач. — Чем стоять, лучше помог бы!
— Как?! — заорал в ответ дядя Коля. — Как я помогу, когда ты не знаешь, что с ним?!
— Может, на улицу? — робко предложил из угла Ванечка. — Там воздуха побольше.
— Давайте, — распорядился дядя Коля. — Ну-ка, живо, помогите кто-нибудь... да помогите же руки ему разжать, сильный, сволочь... черт, да что ж такое!..
В шесть рук Ита выволокли из связки и положили на песок. Он продолжал хрипеть, по телу пробегала дрожь.
— Задохнется сейчас, — констатировал кто-то, невидимый в темноте. — Кажись кранты.
Скрипач сел на колени рядом с Итом, запрокинул ему голову, зажал нос и попробовал вдохнуть — ничего не получилось, сжатые в спазме мышцы просто не пропускали чужой вдох. Он подождал несколько секунд, поймал момент, когда Ит попытался вдохнуть сам, и уже на этом вдохе сумел загнать тому легкие немного воздуха.
— У вас лекарства есть? — спросил он в пространство.
— Димедрол, анальгин и но-шпа, — ответил старший караванный. — Ну, нашатырь еще был.
— О боже... тащите, что есть, может хоть что-то сработает, — взмолился Скрипач. Снова нагнулся к Иту. — Держись, слышишь? Не смей! Ит, не смей! Дыши, давай!..
Свет фонариков по песку, кто-то тащит аптечку, от одного вида которой разом накатывает безнадега и мысли о тщете всего сущего.
— Сейчас... — бормотал дядя Коля. — Внутривенно не получится, темно слишком... Ладно, черт с ним, попробуем в мышцу... Вань, посвети мне.
— Через сколько это действует? — спросил Скрипач.
— Что? — не понял караванный.
— Что ты ему сейчас вколол? Через сколько это действует?!
— Димедрол? Да должен вроде быстро, — отозвался дядя Коля. — Если вообще получится. Понимаешь, если это что-то типа истерики, то может и сработать. А если нет...
По телу Ита прошла судорога, он затрясся, конвульсивно задергался — и вдруг с хриплым стоном вздохнул. Закашлялся, захлебываясь новым стоном, и вздохнул снова. Скрипач подсунул ему руку под спину, прижал к себе, одновременно запрокидывая голову.
— Давай, родной, давай... давай, дыши... — бормотал он. — Все, все, все, тихо... ты только дыши, не останавливайся... Вот так... вот и хорошо... вот и молодец...
— Может, обратно его? — спросил кто-то.
— Пока не надо, пусть в себя придет, — попросил Скрипач. — Ну все, все... Всё, Ит. Все всех простили... дыши, родной... Коль, обезболивающее какое-нибудь есть?
— Я ж сказал, анальгин. Думаешь, надо сделать?
— Сделай. Я же ему плечо... того... связки порвал.
— Еще и плечо? Совсем охренел, урод?!
— Так получилось.
— Что еще у тебя, блин, получилось?
— Коль, давай завтра про это поговорим? — предложил Скрипач. — Сейчас помочь как-то надо, а не трепаться.
Ит вдруг поднял искалеченную руку, и что было сил вцепился Скрипачу в майку. Тот перехватил его поудобнее и прижал к себе еще сильнее.
— Я здесь, все хорошо... спокойно, я никуда не денусь, слышишь?
— Да он под димедролом не соображает ничего, — пояснил дядя Коля. — От него мозги сносит только в путь.
— Все он соображает. Народ, принесите воды кто-нибудь, — попросил Скрипач. — И одеяло тоже.
— А одеяло тебе для чего? — недоуменно произнес Ванечка.
— Хочу с ним еще часок посидеть на воздухе, — пояснил Скрипач. — Я его потом сам до комнаты дотащу, без проблем.
— Так, ладно. Все, мужики, концерт окончен, расходитесь, — решительно приказал дядя Коля. — Давайте, давайте, двигайте! — прикрикнул он. — В шесть утра выходить, спать надо. Кому сказал, разошлись, живо! Тут вам не цирк с конями, блин! Человек чуть дуба не дал, а вам лишь бы пялиться! А ну свалили все быстро!
— Спасибо, Коль, — серьезно сказал Скрипач, когда за последним водителем закрылась дверь в связку. — А то действительно...
— Если бы тебе завтра не надо было за руль, я бы тебе сейчас все ребра за такое пересчитал, — с ожесточением ответил караванный. — Думал, нормального водилу беру, а не ублюдка-садиста, черт возьми... ну ты меня и подвел...
— Я все объясню, клянусь. Завтра объясню.
— Хорошо, тогда завтра и послушаю, — процедил караванный. — А чтобы ты еще чего не натворил, пойду на твоей машине, сволочь. Тем более что ты своей же милостью остался без напарника.
* * *
Утробное низкое гудение двигателя — где-то внизу. Гудение и вибрация. Мир вокруг слегка покачивается, и это хорошо... да и вообще хорошо лежать вот так, в полусне-полуяви, и слушать гудение движка и чей-то неспешный разговор... А, нет. Не чей-то. Скрипач и дядя Коля... что он забыл в нашей машине?..
— А все-таки, почему ты именно это сделал? Можно же было поговорить как-то, объяснить?
— ...потому, что я мудак, Коль. Да и с разговорами не вышло. Думаешь, я не пробовал говорить? Еще как пробовал! Так он разворачивался и уходил... это, знаешь, уже просто от отчаяния получилось, наверное...
— По мне, так ты все-таки перегнул, — осуждающе, но в то же время с сочувствием. — А если бы он кони двинул? Соображаешь?
— Соображаю, — тяжелый вздох. — Да, дела... Как теперь со всем этим разобраться? У нас же еще и дома получилось... — Скрипач снова горестно вздохнул. — Понимаешь, как он вот так ушел, планету, на которой мы живем, тут же на карантин закрыли. Сразу. Долго объяснять, почему, но, в общем, так положено после такого вот воздействия. Так какая-то добрая душа все-таки успела нашей жене и сыну сообщение сбросить, что он погиб. Представляешь?
— А у тебя сын есть?
— А как же, — усмехнулся Скрипач. — Только не у меня. У нас. Фэб-младший, от Орбели-Син и нашего мужа... ну, который умер, я тебе говорил. Мы же не люди, и семья у нас немножко иначе устроена.
— И сколько лет ему?
— Двадцать три, он уже почти взрослый парень. Рвется в нашу же официалку, а мать и мы оба против... в общем, пока что уговорили на дипломатический отдел, но он хочет как мы, в агенты...
— Ну а чего нет? — удивился дядя Коля. — Пусть идет. Чего вы ему не разрешаете, раз большой уже?
— Чего не разрешаем? Коль, вот ты своего родного ребенка добровольно на каторгу бы отдал? — возмутился Скрипач. — У нас работа, мягко говоря, непростая и тяжелая. Да и опасно. Нет, уволь, но к нам его ни в коем случае нельзя. А он хочет... теперь боюсь, как бы ни пошел — династию поддержать, блин. Нас-то нет, за руку ухватить, если что, некому... Он же с детства это все видел, как они с мамой приезжали к нам. Контролирующие, официальная, транспортники... романтика, понимаешь? Брак наш с Орбели-Син, разумеется, был по договору с ее стороны, несмотря на всю любовь с нашей, но мотались они к нам за милую душу, по три-четыре раза в год, и жили по месяцу, а то и больше. У нас хорошо, дом огромный, сад... для мальчишки вообще раздолье. Он смешной такой был, маленький. — Голос Скрипача потеплел. — Приходим мы, допустим, с задания... а там, на задании, полгода отработки. То есть эти полгода мы спали урывками, жрали, что попало и когда получается, работали в личинах, если вообще не черт-те кем... да и подставиться удалось каждому, и не по разу. И вот после этой очередной мясорубки можно, наконец, дома расслабиться. А расслабиться — это в первую голову, конечно, выспаться. Едва не неделю потом спишь, добрать как-то надо, ведь выдрать на следующую отработку могут в любой момент...
— А что за отработки? — спросил караванный.
— Да много чего попадается. Агент — это, считай, как шпион, если по-вашему. Ну, вот. Спим мы, значит. Кто где, как получится. А по утрам... у нас обычай есть, мы каждое утро птиц кормим... кормили... ставишь на окошко блюдечко с семенами, они прилетают, и можно посмотреть, они же красивые. Птиц нашими стараниями вокруг дома живет очень много... — Скрипач печально усмехнулся и снова вздохнул. — Одним блюдечком дело не обходится. И вот утром спишь ты, значит, и сквозь сон слышишь — крадется. На цыпочках, как мышка. Сопит от усердия, но старается прошмыгнуть так, чтобы не разбудить — ну, правильно, мама же сказала, что папы спят, потому что устали. Лежишь, смотришь... вида не подаешь, чтобы не разочаровывать... ставит блюдце, и обратно, так же, тихонько — а потом в коридоре во весь голос и на весь дом — "Мама, я их не разбудил!", — Скрипач засмеялся. — Из него, Коль, получился замечательный парень, очень похожий на Фэба, такой же добрый и большая умница... повезет кому-то. Жаловался пару лет назад, что гермо проходу не дают. Ну, правильно.
— Красивый?
— Очень. Высоченный, черноволосый, глаза зеленые.
— Покажешь потом?
— Покажу, конечно. Понимаешь, Коль... Ит, он, видимо, подсознательно понял то, что я, придурок, только сейчас начал понимать. Та жизнь, она для нас кончилась. Фэб умер, сын вырос, Орбели нас бросила... мы снова остались одни. Он тогда понял — мы похоронили не только Фэба. Мы похоронили вместе с ним почти все, чем были на тот момент. Да, конечно, работа... но что — работа? Работа работой, а с душой как быть? Знаешь, я когда его увидел в институте... помнишь, я тебе про нашу прошлую инкарнацию рассказывал?
— Помню. Страшновато, — признался караванный.
— Ну вот. Я его увидел и оторопел. Потому что это не Ит был. Это был Пятый, только волосы черные. Я понял, что он сдался, понимаешь?
— Понимаю. — Легкое осуждение в голосе. — Это я понимаю, но не понимаю, кой черт тебе понадобилось его насиловать?
— Да такой черт, что я решил — раз он умирает, да еще и вот так, то пусть сначала меня прикончит! Повод хотел дать. А может... думал, что если он хоть что-то чувствовать начнет, то сумеет... как-то...
Скрипач не договорил, осекся.
— Хреновые у вас дела, ребята, — резюмировал караванный. — Ты хоть понял, что с ним было? Он вообще оправится?
— Не знаю, — горько ответил Скрипач. — Ничего я теперь не знаю. А что было... я же не врач. Но если учесть, что он больше года в коме пролежал до этого...
— Чего?!
— Того. Головой приложился так, что...
— Твою мать! И ты молчал?! Рыжий, ты, ей-богу, совсем оху...
— Да не ори ты так! Да, молчал! — приглушенный до шепота крик. — Потому что если бы я сказал правду, ты бы не позволил его с собой взять.
— Охренеть... ну, ты даешь...
Сон постепенно отступал, сознание потихонечку прояснялось. Ит вздохнул поглубже, слабо шевельнулся, попробовал подвигать правой рукой. С удивлением понял, что во рту что-то мешает. Поднял руку, и обнаружил, что между зубов вставлен деревянный шпатель, обмотанный марлей. На марле обнаружились пятна засохшей крови. Ит с недоумением посмотрел на шпатель, потом перевел взгляд влево. Ага, все правильно. Койка в кабине, точно. Линялая ситцевая занавеска, отделявшая койку от остального пространства кабины, слабо колыхалась от движения. Он попробовал приподняться, но тут же зашипел от боли в левом плече.
— Эй, ты тут? — позвал Скрипач. — Проснулся? Ты в порядке?
За занавеску просунулась рука, и Ит тут же схватился за нее здоровой правой, стремясь, как вчера, прижать к себе и не выпускать, не отпускать, ни за что на свете... Рука дернулась, но Ит держал крепко.
— Так... Ит, послушай. — Скрипач говорил медленно и неторопливо, давая Иту возможность осознать каждое слово. — Отпусти, пожалуйста. Я веду машину, и если ты будешь меня держать, мы уедем в море и потом за груз никогда в жизни не расплатимся. Отпусти руку. Мы сейчас сменимся, и я к тебе приду.
Ит неохотно разжал ладонь.
— Коль, поведи, а? — попросил Скрипач.
— Подожди минуту. — Из-за занавески показалась голова караванного. — Ну, чего? Очухался?
— Да, — хрипло ответил Ит.
— Дай-ка я тебя послушаю... сейчас дышать трудно? Не молчи, отвечай, давай.
— Нет вроде. — Ит, опираясь на здоровую руку, попробовал сесть, но тут же лег обратно.
— Хорошо. Переворачивайся, надо посмотреть, чего там...
— Не надо, — испуганно ответил Ит. — Пожалуйста...
— Коль, на самом деле не надо, — попросил Скрипач. — Ничего там нету, кроме синяка на копчике, честное слово. Клянусь чем хочешь. Не надо, серьезно.
— Ладно, — сдался караванный. — Черт с вами. Меняемся.
Через минуту Скрипач кое-как пролез за занавеску. Ит с трудом поднялся и тут же буквально повис у Скрипача на шее, а тот обнял его. Несколько минут они так и просидели, молча, скорчившись на узкой койке.
— Ты как? — спросил Скрипач с тревогой.
— Нормально, — ответил Ит. — Слушай, я бы того... сходил кое-куда, что ли. Сколько времени?
— Час дня. Пошли, провожу.
— Не надо, сам дойду.
— Угу, сейчас, дошел один такой. — Скрипач с упреком посмотрел на Ита. — Только честно — голова кружится?
Ит прислушался к ощущениям, нахмурился.
— Кружится, — признался он. — Сильно.
— Это димедрол. Ладно, пошли. — Скрипач слез с койки, помог Иту встать и тут же подхватил под здоровую руку — того шатало. — Коль, мы того, прогуляемся...
— Идите уж, инвалидная команда, — проворчал караванный. — Поосторожнее только. Смотри, чтобы он за леер не свалился.
— Будет сделано, — ухмыльнулся Скрипач.
* * *
— Ит, ты сумеешь меня простить?
— За что?
— За то, что я вчера сделал.
— Рыжий, ты все правильно вчера сделал. Нет, серьезно. По большому счету, надо было сделать гораздо хуже... в ответ на то, что сделал я. Так что я, считай, еще легко отделался.
— Прекрати бредить. Совсем с ума сошел. Сказал тоже, правильно...
— Может, я и правда с ума сошел, а? — жалобно спросил Ит.
— Я так не думаю, — серьезно возразил Скрипач. — А вот то, что ты до сих пор болен, факт. Ладно, попробуем как-то выкрутиться.
Между кабиной водителей и второй, подсобной, было небольшое пространство, метра два в длину и чуть больше метра в ширину, огороженное леером. Вдоль общей стены рыжий еще пару месяцев назад соорудил что-то типа длинной лавки — наварил три уголка, а потом стырил где-то три крепкие доски, прикрутил к уголкам, и лавка была готова. Сейчас оба они расположились на этой самой лавке, под козырьком кузова. Рыжий сидел, а Ит лежал, положив голову к нему на колени. Разговаривали они уже второй час и все никак не могли остановиться. Коля несколько раз звал их из кабины, но рыжий в ответ только махал рукой — подожди мол, не до тебя. Колонна шла по высокой дамбе, и вокруг, сколько хватало глаз, простиралось море — огромное и спокойное. Солнце палило нещадно, но под козырьком было вполне сносно, да и ветерок дул, ленивый, неспешный...
