Семейная сага (роман-коллаж) часть 3.

И тает явь. И ярче грёзы.

Опять, как прежде, я в Литве.

И вешним ветром веют грозу,

И радость всё, и всё привет...

* * *

Я вернулся в свою треклятую Ригу. Моя жизнь в очередной раз показалась мне никчемной шуткой... Я был разбит... Я устал ото всего... Мне казалось, что жить было незачем...

В тот же вечер я послал Марии свое очередное стихотворение...

Я ждал тебя всю жизнь — и долгими ночами,

И днями, полными ненужной суеты.

Я ждал тебя всю жизнь.

Душа жила в молчанье.

Жизнь таяла, как на морском песке следы...

Мария. 1954, 10 августа

Михаил продолжает писать. Теперь он присылает не только стихи, но вкладывает и небольшие записочки. Он пишет очень аккуратно, просит, чтобы я не сердилась на его настойчивую переписку, что для него это единственная отдушина в жизни.

А стихи у него такие, что каждый раз я реву, как сумасшедшая, читая их, и Ларисе стоит немалых трудов успокоить меня.

Я всегда любила творческих людей. Внешность мужчины мне была безразлична, хотя и первый мой муж, и второй — оба с завидной внешностью и очень нравятся женщинам. Да и про Михаила другого не скажешь: он очень видный, привлекательный мужчина. Видимо, в меня просто влюбляются красивые мужики, сама-то я их не ищу. Одним словом, совсем запуталась! Хотела я сказать только одно: мне суть человека важнее, чем его облик, хотя...

Но с Михаилом мне, как это ни грустно и как это ни больно, надо кончать. Нужно, наверное, прекратить отвечать на его письма... Смогу ли я? Мне ведь и самой это жизненно нужно... Нужны его письма, его стихи, нужны эти его безумные поездки из Риги в Каунас, чтобы повидаться со мной каких-то двадцать-тридцать минут...

Михаил. 1954, 20 августа

Вот и осень... В юности меня угнетала весна, теперь все время кажется, что осень — именно эта вот осень, которая сейчас на дворе — последняя моя осень... Наверное, это ненормально. Меня же все считают таким жизнелюбом! Да и сам я о себе ныл всегда такого же мнения. Но вот теперь в голову постоянно лезут глупые, а вернее — страшные мысли... Но что с собой поделаешь?

Мысли о Марии неотрывно преследуют меня. Я стал буквально больной: я ложусь с ее именем на устах, я просыпаюсь с ее образом в глазах... Что со мной творится? Мои сверстники долдонят о притуплении чувств, о появлении безразличия ко многим проявлениям жизни с возрастом. А у меня всколыхнулось чувство несоизмеримое и с первой моей юношеской любовью. Меня это даже страшит: вынесу ли я этот груз, который одновременно и сладостен и непомерно тяжел?..

Осень яркой свечкой тает.

Жизнь пошла на убыль.

Потянулись к югу стаи.

Рек сомкнулись губы.

Как распятья, сеют трепет

Леса голые стволы.

И бредут в унылом небе

Туч усталые волы.

Время жаркой свечкой тает.

Жизнь пошла на убыль

И безжалостно листает

Нелюбимых губы.

Я распят, как на Голгофе,

Стигмы кровоточат...

Твой в туманной дымке профиль

Сердце болью точит.

Мария. 1954, 15 сентября

Я нашла повод по работе поехать в Ригу. Всего на день: мой обратный поезд был вечером того же дня. Я не могла не поехать: я хотела увидеть Михаила и по-честному, глядя в его глаза, сказать о своем решении. Надо смириться с судьбой, нельзя ставить под угрозу существование семьи. То, что я не абсолютно счастлива с Аркадием, это еще не аргумент вести двойную игру, изводить Михаила, к которому я так привязалась... Что за глупые слова! Да не "привязалась"! Я его по-настоящему сильно люблю. Но, тем не менее, продолжать все это нечестно, нечестно по отношению ко всем и, в первую очередь, по отношению к Михаилу.

Я не сообщила ему заранее о своем приезде. Я фаталистка, я решила, что если я его не застану, то значит, это судьба... Тогда я напишу ему последнее, прощальное письмо... Я позвонила с вокзала из автомата. Набрала номер с бешено колотящимся сердцем. Когда я услышала голос Михаила, у меня перехватило горло каким-то нервным спазмом, и я не смогла произнести ни слова...

— Алло. Алло... Мария?.. — Почти с надеждой, как мне показалось, спросил Михаил, видимо, каким-то непонятным чутьем поняв, что это звоню я.

— Да... Это я... — Смогла, наконец, промолвить я.

— Ты приехала? — Почему-то без колебаний спросил он меня.

— Да...

— Жди меня около справочной у входа в вокзал. Я буду максимум через десять минут. — И он, не дав мне ответить, повесил трубку...

У меня было десять минут, подумать, собраться с мыслями, успокоиться. Как я все это ему скажу? Моя решительность куда-то пропала. Я не могла думать ни о чем, кроме как о том, что вот-вот я его увижу...

Он приехал раньше. Я видела, как он, сунув купюру таксисту, метнулся в сторону вокзала. Я вышла ему навстречу. Он подбежал, схватил меня в охапку и закружил так, что с моей головы свалилась моя беретка. Он не поцеловал меня,

хотя мне этого очень хотелось: он был слишком деликатен, чтобы целовать меня на улице, под посторонними взглядами. А зря! Ведь могли же мы быть мужем и женой для всех этих безразличных куда-то спешащих людей?

Мы пошли пешком по направлению к той организации, в которую я приехала. Это было буквально в пятнадцати минутах ходьбы.

Дело у меня было пустяковое, всего часа на два: нужно было согласовать какие-то пункты совместной работы и завизировать окончательные документы. Михаил сказал, что он подождет меня на скамеечке в парке около здания.

Когда я, наконец, вышла, было всего около полудня.

Михаил сказал, что время обедать, но если я могу еще полчасика потерпеть, то мы сможем пообедать в Юрмале в уютном ресторанчике на берегу моря. Я с радостью согласилась, и мы поехали на электричке. Я все никак не могла начать этот решающий разговор, трусливо откладывая его на потом.

Пообедали быстро, поскольку в обеденное время ресторан работал в режиме столовой — обед был хоть и комплексный, но очень вкусный. В Риге вообще с едой хорошо, мы своей родной "кое-какошной" культурой еще не испортили до конца обаяния Прибалтийских республик.

Потом мы долго ходили по берегу моря, сидели на дюнах, глядя в серое северное море. С погодой нам повезло: дождь не моросил ни разу и даже большую часть времени светило скупое рижское солнце. А я все так и не решалась начать тот разговор, ради которого, как я себя убеждала, я и приехала в Ригу. Михаил вел себя так, будто он просто наслаждается жизнью. Он был весел, ироничен и, как всегда, легок в общении. Опять он отдал инициативу в мои руки, не пытался ни обнять меня, ни поцеловать. И это было хорошо, ибо я была так взволнована мыслями о предстоящем разговоре и так боялась его начать.

Когда стало попрохладнее, и солнце спустилось уже довольно низко, он накинул на меня свой пиджак и предложил поехать город.

Чтобы согреться, Михаил предложил зайти в кафе

"Луна" на площади Свободы рядом с "памятником свободе", как шутят латыши. Он рассказал мне, что эта стилизованная женская фигура, держащая в вытянутых вверх руках три скрепленных звезды по числу исторических латвийских провинций — Курляндии, Латгалии и Видземе, символизирует первое в истории существование независимого государства Латвия.

Мы зашли в уютное кафе, сели за маленький столик и заказали кофе и миндальные пирожные. А кофе в Риге, а особенно в этом кафе, исключительно вкусное! После кофе по телу побежали приятные теплые струйки. Момент для того разговора, который я собиралась начать, был совсем неудачный. Получилось, что я добилась прямо противоположного результата: Михаил может подумать, что я не смогла удержаться и приехала повидаться с ним... Ну, что же, в некотором смысле так оно и было!

Когда мы вышли из кафе, Михаил повел меня на площадь перед Домским собором. Михаил говорил мне как— то, что в каждом городе, где он жил, у него всегда было место, которому он как бы доверял свои самые сокровенные помыслы и мечтания. В Риге таким местом для него была эта площадь.

Все же, наконец, собравшись с духом, я начала что-то говорить о неразрешимости ситуации, о сложности и двусмысленности своего положения, о том, что я много думала... Слава не складывались, речь моя была сумбурна и вряд ли понятна вообще. Я замолчала, а Михаил шел, будто погруженный в свои мысли. Мне показалось, что он понял, о чем я пыталась ему сказать...

Вот мы и вышли к собору, который появился совершенно неожиданно, когда мы вышли на площадь из какого-то кривого переулочка. Уже наступили густые сумерки, и флюгер-петушок почти сливался с темным небом. Я шла, задравши голову и глядя на купол собора, придерживая одной рукой беретку. Вдруг я споткнулась об один из камней, которыми вымощена площадь, и едва не упала. Михаил ловко подхватил меня одной рукой под локоть, а второй поймал меня за талию, не дав упасть.

Я оказалась лицом к лицу с ним... Мне ужасно хотелось, чтобы он меня поцеловал. Но он, вместо этого, будто ответил мне на те мои невысказанные сомнения:

— Мария, а почему бы тебе не выйти за меня замуж?

Он продолжал держать меня и смотрел мне прямо в глаза. И я поняла, что это не случайно вырвавшиеся слова, что он и имеет в виду, именно то, что я услышала. Я ничего не ответила, он поставил меня на ноги. Я поправила в очередной раз беретку, и мы пошли.

Это было так неожиданно! У меня мелькнуло в голове, что это, и правда, может быть выход в создавшейся ситуации. Я никогда о таком варианте и не думала. Да у меня и не было такой возможности: я не принимала всерьез ухаживаний Михаила. Я чувствовала серьезность своих чувств и опасалась этого. А Михаил... Он ведь никогда до сего дня не говорил мне о своих чувствах.

А стихи? Ну, а сколько поэтов выдумывало себе муз? Как сказал однажды мой друг, "каждому Петрарке — по Беатриче!" Но ведь ни один из изнывающих от любви поэтов не хотел бы получить мечту, воспетую в стихах, себе в руки: о чем тогда стонать? Нет, тут же подумала я, по отношению к Михаилу мой сарказм не проходит: не я для его стихов, а его стихи для меня!

Времени оставалось как раз столько, сколько было нужно для того, чтобы не спеша дойти до вокзала.

Мое желание продолжать мною начатую тему пропало.

А ответить сразу на предложение я не могла. Мы оба сделали вид, что то, что было им сказано — было сказано, но что это был не прямой вопрос, а некое вырвавшееся восклицание. Итак, неопределенность сохранилась. Ответом на вопрос Михаила могло быть только действие... Но на такое действие я была совершенно не готова.

Михаил проводил меня до моего вагона. Я села в свое купе. Он стоял на перроне около моего окна, пока поезд не тронулся медленно-медленно. Михаил шел вровень с поездом, но вот он стал отставать, отставать... И пропал... И я пропала...

Михаил. 1954, 27 августа

Этот приезд Марии в Ригу позволил мне окончательно понять, что она мне нужна, нужна, как воздух... Конечно, она приезжала именно для того, чтобы сказать мне то, что так сбивчиво пыталась выразить, когда мы шли из кафе к Домскому собору. Но ведь до этого было столько удивительных часов душевного слияния, какой-то умиротворенной духовной близости, которые просто так из жизни не выкинешь! И потом, когда у меня так неожиданно вырвалось это мое предложение ей выйти за меня замуж, она ведь не отказалась. Мне показалось, что своим молчанием она говорила мне: "Подожди, подожди немного! Не гони лошадей!" Значит, я ошибался, когда думал, что во мне она увидела просто очередную жертву, очередного барашка для заклания в угоду своих страстей. Да и все ее поведение, даже ее редкие и скупые письма, да и сам приезд в Ригу — это подтверждение того, что у нее это была не игра, а тоже серьезное чувство!

Я нутром чувствую, что что-то в ее жизни не так. Она мечется, она в нерешительности. Ведь не случайно же она не сказала "нет". А может, все это — мои домыслы, попытки обмануть самого себя? О, если бы она решилась на этот шаг! Я понимаю, как это трудно, особенно для женщины с ее характером и с ее чувством ответственности решиться на такое... Но вдруг? Но вдруг?..

Утекают года.

Как меж пальцев вода...