"Днем казак,ночью-волк" Роман.Приключения.

Как выяснилось, Хмелецкий привез казацкому гетману предложение о начале переговоров. Посовещавшись с полковниками и старшиной, Тарас ответил согласием.

Переговоры проходили трудно. Тарас требовал убрать ограничения казацкого реестра, как это было при Сагайдачном, Конецпольский соглашался лишь на увеличение его до восьми тысяч. Причем, кого принимать в казаки, а кому отказывать, должна будет решать специальная комиссия из реестровиков и запорожцев. Поляки требовали также выдачи Тараса Федоровича, но это предложение было сразу отвергнуто.

Тем не менее, представители реестровой старшины Ильяш Караимович, Роман Пешта, Иван Барабаш и ряд других согласны были на реестр в восемь тысяч человек. Реестровые казаки также поддержали их. В результате, в июне 1630 года было заключено переяславское соглашение, с которым Тарас не согласился и ушел со своими сторонниками на Сечь. С ним вместе на Запорожье возвратился и Иван Серко.

Часть вторая. Возмужание.

Глава первая. Домик в дубраве.

Пока запорожцы вместе с Тарасом возвращались на Сечь, реестровые казаки выбрали себе нового гетмана, Семена Перевязку. Его кандидатуру поддержал и польный гетман коронный Станислав Конецпольский. Перевязка выражал интересы большей части казацкой старшины, тех, кто являлся сторонником переяславского договора. Увеличение реестра до восьми тысяч и гарантирование старинных казацких вольностей их вполне удовлетворяло. Однако, в восстании Тараса, уже получившего в народе прозвище Трясило, участвовало около тридцати тысяч человек и значительно больше из них, чем восемь тысяч, хотели быть зачислены в казацкий реестр. Наряду с этим оказалось, что запорожцы и простой народ, сыгравшие ключевую роль в восстании и фактически одолевшие коронные войска, вообще не получили никакой выгоды от этой победы, плодами ее воспользовалась только верхушка реестрового казачества.

Укрепившись на Сечи, Трясило начал готовить новое восстание. На Запорожье стали стекаться его сторонники, верные своему гетману и также, как он сам, не приемлющие переяславского договора. Собрав около пяти тысяч казаков, Тарас уже был готов к выступлению, но тут на Запорожье явился Семен Перевязка. Он стал убеждать Трясило и его сторонников не начинать новой войны с Польшей, ссылаясь, в первую очередь, на то, что реестровики вынуждены будут принять сторону коронных войск.

-А зачем нам братоубийственная война?— с хорошо разыгранной патетикой обращался он к собравшейся сечевой раде.— Неужели мы, дети одной матери, плоть от плоти земли русской, обнажим друг против друга сабли? Не будет ли правильнее объединиться и вместе выступить против басурман?

Многих запорожцев убедили слова гетмана реестровиков. Даже сам Трясило, после некоторого колебания, согласился временно отказаться от идеи войны с Польшей и совместно с реестровиками выступить против татар, особенно памятуя свою неудачную попытку взять Перекоп.

Возвратясь к себе, Перевязка стал готовиться к походу вместе с Трясило в Крым, но он не учел изменчивости казацких настроений. Когда сразу после перяславского договора в свои имения, города и местечки начали возвращаться поляки, убежавшие в Польшу во время восстания Тараса, реестровые казаки стали винить гетмана в предательстве их интересов. Понимая, что ему грозит войсковой суд, Семен Перевязка прибегнул к защите Конецпольского , а затем скрылся в Великой Польше, где его уже не могли достать бывшие братья по оружию.

На его место реестровики выбрали Тимофея Михайловича Орендаренко, бывшего войсковым есаулом при гетмане Тарасе. Он являлся одним из тех, кто подписывал переяславский договор и был противником продолжения смуты и войны с Польшей. Реализуя договоренности Семена Перевязки с Трясило, Орендаренко отправил на Сечь всех реестровых казаков, желавших присоединиться к морскому походу.

Серко по возвращению на Сечь стал обыкновенным войсковым товарищем, то есть казаком, занимавшим прежде старшинские должности, но в силу тех или иных обстоятельств утративший их. Молодого парня изменение его статуса ничуть не огорчило, тем более, что войсковых товарищей его возраста на Запорожье можно было по пальцам пересчитать. Приготовление к морскому походу он принял без энтузиазма, но не потому, что его перестала увлекать романтика дальних странствий, а потому что последнее время у него все более крепло желание побывать дома, повидаться с родными и близкими.

Федор Богун, которому он доложил, что намерен уехать в родные края повидаться с родителями, приобнял его за плечи и с теплотой в голосе сказал:

-Поезжай, сынку! Чай не последний поход, сколько их еще будет. А вот родителей повидать надо.

Куренной погрустнел, задумчиво глядя куда-то вдаль и Иван догадался. что мысли его витают далеко отсюда— там, где у него остался двенадцатилетний сын, которого Федор не видел уже несколько лет.

Трое суток спустя Иван был уже далеко от Запорожья, в верховьях Базавлука. Отсюда начинался печально знаменитый Черный шлях, по которому полтора столетия совершали свои набеги на земли Литвы и Польши крымские татары. Этой же, вытоптанной миллионами конских копыт дорогой, почти ежегодно они угоняли в Крым многотысячные полоны из русских, поляков, литвин, молдован. Сейчас, в конце июля, когда стояла удушливая жара, а степь местами полностью выгорела, татарских чамбулов здесь не должно было быть, а встречи с мелкими разъездами конных степняков Серко не особенно опасался. Поэтому он ехал не торопясь, придерживаясь берега Базавлука, где было достаточно и зеленой травы для коня и воды, где в тенистой дубраве можно было переждать пик дневного зноя. Здесь в широкой, привольной степи, пересекавшейся многочисленными речками, речушками и их притоками, водилось множество всевозможной водоплавающей птицы (от гусей до чирков), перепелок, куропаток. Можно было встретить и дроф или дудаков — этих великанов между птицами, размером с крупного индюка и весом пуд с четверью, мясо которых считалось деликатесом у польской знати. Не раз испуганная перепелка вспархивала прямо из-под конских копыт, или дремавший заяц вдруг очумело выскакивал из-за ближайшего куста и мчался куда-то в степь. Водились здесь звери и не столь мирные, как зайцы. Каждую ночь то издали, то вблизи раздавался вой волков или хортов, как их называли в Южной Руси. Правда, звери в эту пору голодными не были и сами избегали встреч с людьми, да, по правде сказать, волков Иван и не боялся...

Вечерело. Багровый солнечный диск скатился к самому горизонту, от реки уже потянуло вечерней прохладой. В последних лучах заходящего солнца облака окрасились в кроваво-красный цвет, что очень не понравилось Ивану. "Похоже, ночью разразится гроза"— подумал он. Перспектива провести ночь под проливным дождем не прельщала казака, надо было где-то искать укрытие. Приподнявшись в стременах, он стал осматривать степь, но признаков человеческого жилья нигде не обнаружил. " Надо найти какой-нибудь байрак, на дне которого можно будет укрыться хотя бы от ветра",— решил он, продолжив путь. Действительно, проехав с полверсты, Иван заметил глубокий овраг, поросший густым кустарником. С противоположной стороны к нему примыкала густая дубрава. Иван остановился, раздумывая спускаться в байрак или попытаться укрыться на ночлег в дубраве, когда вдруг в сгущающихся сумерках ему показалось, что где-то там вдалеке среди высоких дубов мелькнул огонек.

Углубившись в дубраву, он понял, что не ошибся. Свет шел из подслеповатого оконца какого-то здания, стоящего между деревьями. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это покосившийся деревянный дом, к которому примыкала какая-то пристройка. На корчму или постоялый двор это здание было мало похоже, так как, во-первых, стояло вдалеке от дорог, а во-вторых, нигде поблизости не было видно не только просторного двора для возов, но даже и обыкновенной коновязи. Между тем, уже стемнело, небо затянуло тучами, на горизонте вовсю бушевали зарницы. Первая крупная капля дождя скатилась по щеке Ивана, за ней другая. Серко спешился и, ведя коня на поводу, подошел к двери. Дубовая дверь, хотя выглядела такой же старой, как и весь дом, оказалась достаточно крепкой. Постучав несколько раз по ней рукояткой нагайки, Иван стал ждать ответа. Прошло несколько минут, когда, наконец, из-за двери глубокий женский голос спросил: " Кто там в такую погоду?"

-Казак с Луга,— ответил Иван обычным паролем запорожцев.

Прошло еще несколько минут, дождь усилился. Иван уже хотел было стучать еще раз, когда дверь распахнулась и на пороге появилась высокая женская фигура с факелом в руке.

Оглядев казака и коня, женщина, лица которой Иван не сумел разглядеть, с едва скрытой насмешкой в голосе сказала:

-Запорожец, значит. Ладно, ставь коня под навес и заходи в хату.

-А где тут навес?— не понял Серко.

-Заверни за дом, увидишь. Там и сено есть — ответила женщина и захлопнула дверь.

Действительно, завернув за угол дома, Иван увидел там огороженный навес со старой коновязью на десяток лошадей. Приглядевшись он понял, что лошадей здесь не привязывали уже давно. Немного дальше в углу навеса стояла копна сена. Разнуздав и расседлав коня, казак привязал его к коновязи и бросил в кормушку охапку сена. Достав из переметной сумы овес, он отсыпал в кормушку добрых пять фунтов, после чего из другой переметной сумы достал корец горилкы и приличный кусок копченого свиного окорока. Закрыв дверь навеса на засов, Серко отправился в дом. Дождь уже заметно усилился, падая крупными каплями, развесистые молнии перекраивали небо почти каждую секунду, раскаты грома, подобно орудийным залпам, не стихали ни на минуту. Едва Иван успел вскочить в оставшуюся незапертой дверь, как после особенно сильного раската грома, с разверзшихся небес хлынул настоящий водопад.

Изнутри дом выглядел несколько приличнее, чем снаружи. Прямо из сеней дверь вела в просторный зал, к которому примыкало несколько комнат. В центре зала стоял широкий стол, на котором уже было несколько блюд с закусками. Хозяйка вышла навстречу Ивану, приглашая его к столу. Теперь он ясно сумел рассмотреть ее в свете нескольких ярко горящих свечей. На вид женщине было лет сорок, лицо ее сохранило следы былой красоты, а стройной фигуре с тонкой талией и высокой грудью могла позавидовать не одна Иванова сверстница. Жгучие черные глаза хозяйки этого странного дома, казалось, проникали в самую душу Ивана, как бы намереваясь прочитать все его мысли, но внезапно ожившее подсознание казака выставило мыслеблок, не давая проникнуть в его голову чужому разуму. Обостренным чувством Серко понял, что для женщины это явилось неприятной неожиданностью, она удивленна и растеряна. "Ого, -подумал Иван.— да, похоже, она не из простых, надо будет держать ухо востро!"

Ужин проходил в молчании. Хозяйка, назвавшаяся Горпыной, не отказалась пригубить чарку горилкы из корца предложенную Серко. Сам он выпил целый ковш, закусывая предложенной гостеприимной хозяйкой едой, состоявшей в основном из нескольких куропаток, грибов,овощей и фруктов. На вопрос о том, давно ли она здесь живет, Горпына дала расплывчатый ответ, из которого Иван понял только, что у нее здесь нечто вроде корчмы. Для себя же он сделал вывод, что здесь разбойники и конокрады, которых немало скитается по степи, прячут угнанных лошадей, чтобы затем их перегнать на Запорожье и выгодно продать.

После ужина Горпына показала Ивану комнату, в которой он должен был устроиться на ночлег, и ушла, оставив ему в плошке огарок свечи.

Иван с плошкой в руке внимательно осмотрел комнату, но ничего подозрительного не обнаружил. На двери изнутри имелся засов, который он задвинул, изолировав себя, таким образом, от возможных неожиданностей. Достав из ножен саблю, Иван положил ее на кровать справа от себя и улегся сам, загасив свечу. Войдя в состояние мысленной концентрации, а затем, погрузившись в транс, он как бы отделил свое сознание от тела и мысленно осмотрел весь дом. Не обнаружив никаких признаков присутствия в нем посторонних людей, кроме хозяйки в соседней комнате, он погрузился в сон, однако, как учил его Киритин, оставил в своем мозгу своеобразный бодрствующий маячок, участок мозга, который не спал.

Сколько прошло времени, когда бодрствующее подсознание, подало ему сигнал к пробуждению, Иван не знал, однако, открыв глаза, понял, что за дверью кто-то возится. Гроза давно прекратилась, и свет полной луны лился в комнату через окошко в задней стене комнаты. Вечером в темноте и блеске молний Иван подумал, что оно закрыто слюдой, но сейчас понял, что окно стеклянное. В свете луны казак ясно рассмотрел, как засов на двери, закрытой им лично вечером, медленно сдвигается в сторону. Нащупав рукоять сабли, Иван с любопытством ожидал, что будет дальше. Засов медленно сдвигался, и он вдруг вспомнил, как год назад таким же образом усилием мысли ему удалось сдвинуть засов на двери турецкой башни.

Наконец, засов сдвинулся до упора, дверь медленно открылась, но в комнату вне ожидания никто не вошел. Хотя нет, опустив взгляд ниже, Иван увидел огромного черного кота, который неторопливо перебирая лапами, медленно приближался к его кровати. От неожиданности и внезапно охватившего его ужаса, волосы на голове Ивана ощутимо поднялись дыбом. Глаза кота горели зеленым светом, усы топорщились, зубы оскалились, словно, в усмешке. Внезапно кот прыгнул на кровать и, поднявшись на задние ноги, замахнулся передней лапой с длинными острыми когтями, целясь в лицо Ивану. В то же мгновение свистнула казацкая сабля, и быть бы коту без головы, но в последний момент тот сумел увернуться от удара. Только кусочек передней лапы с когтем упал на кровать. Сделав чудовищный прыжок, он с громким душераздирающим "ммяуу" выпрыгнул прямо за дверь, которая так и осталась открытой.

Достав кресало и трут, Серко высек огонь, зажег огарок свечи и стал внимательно осматривать постель. Искать ему пришлось недолго, в ногах кровати лежал отрубленный окровавленный палец.

Глава вторая. У чаровницы.

Подняв палец, Иван внимательно осмотрел его. Палец явно был женским, скорее всего, указательным, но к удивлению казака выглядел так, словно, был пальцем древней старухи, а не молодой сорокалетней женщины. Завернув его в платок и спрятав в карман, Иван , взяв в одну руку плошку, а в другой держа саблю, направился в комнату хозяйки. Как он и ожидал, дверь оказалась открытой, женщина в длинной белой рубахе сидела на кровати, правая рука ее была обмотана тряпкой.

Когда Серко вошел, она подняла голову и недобро усмехнулась:

-Что ж, я в твоей власти, можешь меня зарубить!

-Зачем ты хотела меня убить?— спросил казак.— Разве я тебе сделал что-то плохое?

-Я потомственная ведьма в десятом поколении,— ответила она с вызовом,— по-другому я поступать не могу. Каждый, кто переступил порог этого дома, обречен...

-Ну, положим, не каждый,— усмехнулся казак.

-Да, с тобой ошибка вышла, — не стала спорить ведьма,— слишком поздно я поняла, что ты тоже из наших.

-Ну, не совсем из ваших, — поправил ее Иван,— положим, я душу нечистому не продавал.