1.Край твоих предков

В безмолвии слышалось шипение вод, буйство горной стремнины, клёкот купели Эливагара, древнего Бурного Моря. Высокие, страшные, сокрушительные валы стремились на берег. Мир дрожал от корней до кроны. Голову пронзила боль. Черно-пенная волна шла, корёжа и разрывая всё, не оставляя ничего. Я пытался защититься от неё: рука моей возлюбленной Митрун в моей руке, вкус свежего верескового пива, тень Старого Балина в жаркий полдень. Сам Балин, раскинувшийся над степенными водами Андары — владыка и защитник, вечный, грозный, принимающий подношения и хулу одинаково гордо... Волна потускнела, но не утихла. А люди всё так же сидели в оцепенении, только сердца стучали, словно грохочущая по щербатой дороге телега.

И, думается, не деньги свои боялись они потерять!

Да и, пожалуй, не жизни.

— Не хотел бы я оказаться на месте того, кто стал бы их разнимать, — прошептал Эльри, и я кивнул.

Ибо нет уж среди Двергар настоящих волшебников.

Вдруг дверь упала с петель.

В трактир вошли трое и стали между колдунов.

— Похоже, вот и безумцы, — пробормотал я, и теперь кивнул Эльри.

* * *

Древний воин, что неусыпно несет стражу перед боргом Норгарда, рассмеялся в морду старому злому ветру с вершин Гнилых Зубов.

— Не в трактирах должно героям сходиться на поединки, не на потеху глупцам должно твориться чарам — есть на то хольмганги на холмах и островах, есть на то капища и священные места на берегах рек и озер, в лесах и горах, — сурово прогудел Старый Балин. — Близок Час Волка, и это истина, однако не сказано, что это будет час ликования шелудивого пса! И пока я здесь стою, ни помойный пёс, ни подлая росомаха не возликуют на этих землях!

Ветер злобно взвыл, ибо не досталось ему лакомой добычи. Вой его затихал, удаляясь к северу. Старый Балин смотрел на хмурые полуразваленные клыки северных гор, приглаживая бархатную бороду веткой. Он хохотал, но немного радости было в том смехе.

6

Трое их было, тех, кто решительно встал между двумя страшными противниками. Невдомек было мне, какого они роду-племени. Ростом высокие, куда выше и Корда, и южан-вердов, уже не говоря о нас, Двергар. Мужчина — бронзовокожий великан, бородатый, в черных дублёных шкурах. И две женщины, похожие как мать и дочь, стройные, смуглые, в клетчатых плащах. У старшей из-под капюшона выбивались седые пряди. У младшей из-за плеча выглядывало серое оперение стрел и перевязь колчана. Все трое были зеленоглазыми. Только если у женщин глаза мерцали потаённым, внутренним светом, словно самоцветы, то глаза-крыжовники мужчины, слегка навыкате, выплескивали пламя просто в лицо. Он грозно смотрел исподлобья на бойцов, опираясь на посох-корягу, однако молчал.

— Ох, испортят мне бой... — проворчал Этер. Однако я чувствовал, что он рад. Облегчение сквознуло в его голосе.

А враги не обратили внимания на вошедших. Холодный северный ветер, дыхание равнин бога смерти, колыхал полы фиолетового плаща Унтаха, и трепетали во мраке крылья чудовищ, и вились знамена над обреченными городами... Унтах поднял меч, и темно стало в трактире. Свет потускнел, приугас. И раздался властный голос чужака:

— Покажи-ка монеты, которые ставили на нас! Не стесняйся, трактирщик!

Этер не постеснялся. Но, увидев монеты, ужаснулся.

Все они были черны.

И сочились жидкой грязью, похожей на смолу или дёготь.

И точно такая же грязь полезла вдруг из углов трактира, а точнее — из-за спины каждого, кто поставил хоть ломаный эйрир. Из глаз, из сердец, сквозь одежду и плоть сочилась призрачная густая гадость, словно пивная пена из бочки. Потоки мутной дряни затопили пол, лезли на потолок, сливаясь воедино. Огромная трёхстворчатая пасть на тягучей шее свисала с потолка, стремясь поглотить Корда.

— Смотри, друид! — говорил Унтах печально и торжественно. — То, о чем я говорил — черный огонь! Это не я, это они. Убить, отнять, сожрать — и заснуть на тысячу лет... Отнять не жизнь, не древо рода — им нужен огонь, жар родового очага...

Но ветер слабел, и тяжелел меч в руке Унтаха, и мерзкая пасть не спешила смыкаться над Корд'аэном. А тот стоял, как ни в чем не бывало, и прятал взор.

А потом шагнул вперед.

Серп сверкнул в его руке, взрезал ладонь, и брызнула кровь, превращаясь в огонь. Жидкая грязь пошла пузырями и опала, исчезла. Струя пламени ударила в лицо Унтаха, но старшая женщина отклонила огонь ладонью, а бородатый исполин сжал порезанную руку Корда, останавливая кровь.

Младшая же направила стрелу в грудь свартальфа. Стрела превратилась в цветок и вросла в плащ.

И закончился тот страшный бой...

А противники заметили новых гостей.

— О, привет, — бросил Корд бородачу и поклонился седовласой, — моё почтение.

Когда кланялся, у него хрустнула кисть: исполин всё ещё держал его, и держал крепко.

А свартальф поклонился юной лучнице и рассеянно пробормотал:

— Благодарю.

Та отстраненно улыбнулась в ответ.

Старшая же сдвинула капюшон, открывая лицо, однако не сняла совсем. Легкие морщины не старили госпожу, но подчеркивали её благородные черты лица, её неизреченную мудрость. Лицо её было исполнено покоя и мира, на сухих губах искрилась льдом отрешенная улыбка. Но взгляд был тёпл и сердечен.

— Думаю, — тихо молвила она, — между вами более не будет вражды. Лучше бы вам подать друг другу руки.

— Мне будет трудно это сделать, — заметил Корд.

— Пусти его, Кеарб.

Бородач нехотя повиновался, проворчал:

— Плетей бы обоим всыпать, да солью с уксусом натереть, герои зелёных земель, чтоб вас... Ещё и место нашли...

— А позволь спросить, — невежливо перебил Этер Хольд, — на что это ты намекаешь, достойный герр лофье?..

...Никогда не устану удивляться нашему трактирщику! Откуда он узнал, что эти поздние посетители — Лофьескор, Лундар, Лесные люди? Говорят, когда-то они жили и в наших краях — да только уже во времена Нори Большого Башмака мало кто этому верил. Лудны, лофье, скоге, — так их зовут у нас. Всякое говорят о них, и доброе, и не очень. Но все сходятся, что лофьескор — хранители леса, и коль скоро кто-то играет в их роще с огнивом, то мало удачи это ему принесет. Я слыхал, Лесной Народ живет нынче на востоке Альвинмарка, в Мидерине и Лагендейле, да ещё, кажется, где-то на Юге. И редко покидают они свои владения.

Что же толкнуло вас в дальний путь, хранители леса?..

— ...и чем тебя не устраивает это место? — булькал Этер.

Наверное, не мог иначе выразить облегчение и радость...

— О, нетрудно сказать! — прогудел Кеарб. — Слишком уж много жертв для жертвенного костра! Слишком щедрое подношение!

— А вам, простите, что за дело? — поинтересовался Унтах. — С каких пор Лесной Народ обеспокоен судьбами краткоживущих хальков, чужаков, как вы их зовете? Как вы зовете всех вообще?..

— Что до меня, — сказал Кеарб, — то я полагаю, что пусть бы вы все сожрали друг друга. Да только мне слишком нравится окрестный лес, чтобы позволить вам сжечь его до корней, высушить живую зелень, отнять стол и кров у птиц и зверей. И так немало мест, где сотни лет ничего не вырастет в мёртвом прахе...

— А ведомо ли тебе, мой лесной друг, — прошипел Унтах, — что ложью оскверняют уста лишь рабы? Впрочем, быть может, ты и не лжешь... Я понял тебя. И цели наши совпадают. Поверь, тут не случилось бы ничего... хм... непоправимого.

Затем учтиво обратился к Корду:

— Благодарствую за беседу, ардин Корд'аэн О'Флиннах.

— Взаимно, ардин Унтах, — они скрепили мир рукопожатием, и друид добавил, — я почел бы за честь биться с тобой в одном строю.

— Вряд ли это суждено, — заметила пожилая скоге.

— Хе! Это и всё, что ли? — воскликнул Этер. — Значит, таки ничья?

— Тебе-то что? — спросил Эльри. — Ставки же не возвращаются?

— Нетрудно понять причину беспокойства доброго хозяина, — Унтах обвел взглядом руины зала трактира. — Я хотел бы остановиться здесь на пару дней, ну, и заодно покрыть убытки...

И он швырнул Этеру тугой кошель.

— Червонного золота где-то на тысячу ваших гульденов.

Потом снял с пальца красивый белый перстень с самоцветами и протянул Гербольду:

— Это вергельд за голову твоего человека. А крови прочих на мне нет, и это тебе скажет любой законовед, коль надумаешь мстить. Мы в расчете?

— Будь ты проклят, — выдавил из себя купец, принимая кольцо, — и ты, и всё твоё языческое племя!

— Не тебе меня проклинать. И помни о том черном огне, что видел сегодня, герр Скавен.

— Да ты богач! — бросил Эльри.

— Уже нет. Это были мои последние деньги. Но тот, кто идёт на верную смерть, не слишком радуется блеску ложа змея, и тебе это ведомо. Не так ли?

И ушел наверх по обожженной, шатающейся лестнице.

— Эй, эй, герр Унтах! — закричал Этер. — А как же вы станете тут жить? Вдруг всё завалится?..

Но Унтах лишь безразлично махнул рукой.

Эльри стоял бледный, как свежий воск.

Этер считал деньги. За этот вечер он выручил почти две тысячи гульденов. К слову, построить трактир заново обошлось бы не дороже пятисот. Если очень шиковать.

А Гербольд Скавен промолвил мёртвым голосом:

— Да уж, хозяин, нигде не угощали меня таким пивом, как здесь! Только, знаешь, вряд ли мне захочется ещё...

Вдруг у порога скрипнуло.

В проеме показался одинокий дверг. Он был не старым, но уже совершенно поседел. Одет кое-как, непричесан. Но самое главное — его взгляд. Он стоял и смотрел на нас своими большими пустыми глазами, склонив голову набок, как сова. Потом кивнул, словно узнав кого-то. Отвернулся и зашагал дальше.

То был Ловар Ловарсон, местный сумасшедший и бывший глава артели лесорубов. Почему-то я совсем не удивился, что он пришел. Всё словно стало на свои места. Словно иначе и быть не могло.

Впрочем, даже если бы тут объявился сказочный великан Маркенвальд, что живет за Восточной Чащей, я бы тоже не стал удивляться. Может, даже предложил бы ему пива.

Верескового...

* * *

Наши гости из Лундар и Корд уселись за чудом уцелевшим столиком и о чем-то беседовали на незнакомом языке. Народ потихоньку расходился. Гюсманы Этера вытаскивали на задний двор трупы людей Гербольда. Я поймал себя на том, что мне их ни капельки не жаль. Конечно, Унтах — чудовище, и я бы первый отдал голос на тинге за его смерть. Но ведь он всего лишь защищался. И — его лицо, где льдом застыла грусть... Всё это было выше меня.

Потом вспомнилось, что Корд сегодня уезжает. Надо бы принести его вещи (если, конечно, верхние комнаты уцелели!) — а то ведь сам забудет забрать, великий маг и чародей... А потом кто-нибудь найдёт, дотронется — и всё, прощай жизнь молодая! Конечно, можно бы ему просто напомнить, но не хотелось прерывать его разговор. Он страшно не любил, когда его прерывали. Кроме того, мне не тяжело.

Наверху оказался такой же бардак, как и внизу. Крыша держалась, что называется, на честной руне. Надеюсь, никого не придавило. Идя назад с Кордовым сундучком, я заглядывал в открытые комнаты — мало ли, может, кто-то спал, или не успел выскочить, или ещё что. Но, к счастью, везде было пусто.

В последней комнате оказался Унтах. Он сидел за столом и что-то спешно записывал в толстенную книгу. В скупом свете огарка я заметил, как блестящая дорожка медленно пересекает его лицо. Он замер и бережно снял слезу кончиком пера. С удивлением глядел на неё, словно не веря, что ещё может плакать. Тут бы мне отвернуться и незаметно улизнуть. Но в тот миг я лишь пожалел, что не умею слагать элегии.

А Унтах сказал:

— Доброй ночи, рыжий безумец.

Я покраснел. Тот, кого я бы хотел видеть мертвым, говорил слишком тепло. Как друг или родич. Не предо мною держать ему ответ.

— Доброй ночи, человек тени, — сказал я и поклонился.

Корд'аэн, увидев свой сундучок, улыбнулся, преклонил колено перед дамами, пожал руку их могучему спутнику, потом взял у меня свои пожитки, снова улыбнулся, и мы пошли на причал, к Мысу Эльдира.

* * *

— Все вопросы — потом! — приказал Корд. — В другой раз. Я понимаю, что тут слишком многое случилось для одного вечера, и говорить о том будут самое меньшее до осеннего праздника жертвоприношений, а ты имеешь право на правду, но будь добр — прояви хладнокровие и невозмутимость.

— Сказать по чести, это не достоинства моего народа, но коль скоро ты просишь, я постараюсь. Но ты хотел о чем-то переговорить?

— Снорри, друг мой, честно говоря, у меня в голове сейчас такая каша, что лучше отложим на другой раз. Я вернусь дня через три-четыре. Тогда и потолкуем.

— Хэй, Корд! — окликнул я его, когда он уже взошел на борт.

— Чего?

— Жаль ты его не убил! Я потерял десять гульденов!

— А приобрел самое меньшее четыре сотни! — весело рассмеялся друид.

Кстати, да, я теперь один из самых богатых горожан. Но от этого не легче.

— Погоди!

— Ну? Быстрее, Снорри, ты задерживаешь!..

— Давайте там быстрее, влюбленные! — раздался крик ладейщика.

— Будет ли рассвет?

Корд'аэн О'Флиннах помолчал, и весь мир внимал его молчанию. А потом сказал:

— Рассвет будет, Снорри сын Турлога. Но трудно сказать, увидим ли мы его.

И отвернулся.

Ладья уходила на юг, во тьму летней ночи, унося в неведомое друида и его пророчество. Ветер дул из-за пределов мира, холодный ветер, что несет на крыльях перемены.

Было лето, самый конец. День ото дня холодало. Спели яблоки и хмель. Наступит осень. Мы с Митрун поженимся. Будет много работы в саду. И видят боги и Предки, мне ни к чему перемены на когтях и крыльях запредельного ветра. И слышать ничего не хочу.

Я запрокинул голову к небу и прошептал:

— Вы слышите меня, асы и ваны, дисы и фюльгъи?..

— Снорри, тебе мало пользы от дружбы с этим фокусником. Сам с собой разговариваешь?

— Митрун, ты что тут делаешь? Уже поздно!

— А ты не рад мне?

Я хотел было обнять её, чтобы она сама рассудила, рад я иль нет, но она вдруг решительно отстранилась, отступила. Луна светила сквозь рваные тучи, превращая мою Митрун в привидение. Ветер развевал её волосы и подол платья, а холодный свет пронизывал их насквозь. В горьком сиянии старого, умирающего месяца её лицо было бледно-желтым, и таинственно темнели глаза.

— Снорри, проводи меня.

Она позволила взять себя под руку. Мы шли по берегу. Звенели комары, бурчали жабы. А мы молчали. От реки веяло холодом, и мы свернули на дорогу, утоптанную за сотни лет. Дорога изгибалась между дворов, подходя к самому трактиру. Там ещё суетился народ, лаяли собаки.

— Что там произошло? — спросила вдруг Митрун, и голос её почти не дрогнул. — Тут всё ходуном ходило. Думали — землетрясение. Правда, что чужеземцы устроили драку, и был там один, который всех зарубил?

— Нет, — ответил я холодно. — Никто никого не рубил. Ну, то есть тот чужеземец... Унтах. Он никого не убил. Я только сейчас это понял.

— Как это? Были ведь убитые, многие их видели!

— Ну да, убитые были, и драка была. Но самое жуткое, что они порубили друг друга. Этот чужак — чародей, Митрун. Как наш Корд. Хорошо, что тебя там не было.