Четырнадцатое, суббота

— Ты прав, конечно, встречаться лично с... (в дальнейшем я, по возможности, буду пропускать это не слишком короткое имя собственное) у меня нет необходимости, но добиться правды у чиновников, сами понимаете, не так легко. Конечно, я начну с канцелярии, но, чтоб добиться своего, придется двигаться и дальше, вверх по лестнице, до самого...

— Понятно! — поспешил я перебить Леву.

— И потом, до Даймондтауна, столицы долины, мы же все равно доедем вместе.

* * *

Деревню Нидвораево мы миновали околицей. Выглядела она еще печальнее, чем Николаево. — покосившихся домов больше, больше росло лебеды и крапивы, а культурных растений — меньше, и живности меньше. Зато посередине деревни высился огромный терем, почти вровень с колокольней.

— Это что, дача министра или дворец деревенского старосты? — спросил я.

— Какой там старосты, — ответил Лева. — В этой деревне сборщиком налогов служит некий Макс Лютов. Это его хоромина-огромина! До нитки весь народ обобрал, вот и стараются они и скотины держать поменьше, и вообще жить впроголодь — какой смысл вкалывать, наживать добро, если один хрен обдерут.

— А местный староста куда смотрит?

— Ему какое дело? Он вообще в городе живет.

— Да, ветром демократии тут у вас и не веет. Впрочем, и у нас не лучше. Но почему бы вашему Бэд... э э... правителю не снизить хотя бы налоговое бремя, чтобы оживить торговлю? Магазины-то, лавки тут у вас есть?

— Не-а. Раз в месяц базарный день. А так, если кому чего надо, молока, там, сыру, соли или, скажем, самогону — сами знают к кому идти и стараются тайком, чтоб омоновец не прознал.

— Ага, он, значит, самовольно ввел налог с продаж. Понятно.

Тем временем, дорога привела нас в лес. И мы угодили в ловушку!

Глава 6. В ПЛЕНУ

Лешек ехал впереди. Внезапно его пегая остановилась как вкопанная, словно наткнувшись на невидимую преграду. Преградой оказалась пеньковая веревка, натянутая примерно в метре над землей.

— Назад! — крикнул Лешек, осаживая свою пегую.

Но, оглянувшись, мы увидели, что и сзади, и по бокам — везде, откуда ни возьмись, появились натянутые меж деревьев веревки. Мы оказались словно внутри боксерского ринга.

— Лешек, — сказал я почти шепотом, — ты можешь сделать так, чтобы деревья разорвали веревки?

Но Лешек уже выполнял какие-то пассы руками и при этом чертыхался.

— Не могу. Кто-то защитное поле, типа, установил. От колдовства.

Стрела просвистела у меня перед носом и воткнулась в дерево, излучая звонкие затухающие звуковые колебания. По сторонам ринга появились зрители. Хотя нет, не зрители, главные действующие лица. Лица были не самой приятной наружности, наружностью они напоминали неандертальцев: низкие лбы, выступающие надбровные дуги, нечесаные длинные волосы, украшенные пирсингом носы, уши и губы. На сутулых фигурах мешковато сидели топорно сшитые наряды из звериных шкур. Их вооружение составляли короткие луки и каменные топоры на длинных топорищах.

Пока каждый из нас напрягал извилины, пытаясь сообразить, как нам выпутаться из этой ситуации, просвистел аркан. Веревка натянулась и скинула с серого в яблоках жеребца огромного серого волчару. Опять я проглядел момент, как Вольф меняет свой облик! Вольф упирался как дворняга, которую поймали живодеры. Стало быть, вися на аркане, он не мог совершить процесс обратного превращения. Следующий аркан сдавил мою шею. Я не успел и ойкнуть, как с ускорением "g" помчался навстречу пыльной дороге. Аналогичная участь постигла и Льва, и Лешека.

Нас подняли с земли, построили гуськом, связали нам троим за спинами руки одной длинной веревкой, и мы, как альпинисты в одной связке, двинулись в путь. Впереди два неандертальца тащили на растяжках волка. Еще двое упирались ему в шею рогатинами, чтобы он не пустил в ход зубы. Двое первобытных тащили нашу связку, а всю процессию конвоировали человек пятнадцать лучников и "топористов". Далее четверо дикарей вели в поводу наших скакунов, замыкал шествие несколько выделяющийся из общей массы наших похитителей индивидуум, вполне современный гуманоид, я бы даже сказал, хомо сапиенс, правда, заросший бородой, длинными патлами и одетый в лохмотья. Кто он у них, идейный вдохновитель. вождь, шаман или такой же пленный, как и мы?

Нас вели больше часа через чащобу, пока мы не вышли в долину небольшой речушки. О, Боже, какой вид! И есть же, черт побери, на свете такие чудесные, живописные места! С пригорка нам открылся изумительный луг, где паслись лошади, коровы и овцы. Из распадка меж холмами вытекала сверкающая на солнце речушка. Вдоль ее берегов раскинулось поселение первобытных людей: хижины, кострища, приспособления для сушки рыбы, какие-то коптильни и прочие примитивные сооружения. Ниже селения река была запружена, в небольшом пруду плавали гуси и утки, плескались ребятишки. А кто постарше — бродили по колено в воде, ловя руками не то раков, не то пескарей. Да, первобытные-то первобытные, а домашнюю птицу и скот уже держат.

Меня, Лешека и сборщика налогов поместили в клетку, сплетенную из прутьев и напоминающую гигантскую перевернутую корзину. Волка поселили в отдельную корзину, размером поменьше. Слава Богу, нам развязали руки. Прежде всего мы попытались разломать нашу тюрьму. Но это оказалось довольно трудно, почти невозможно. Когда мы подустали и прекратили попытки освободиться, к нам подошел цивилизованный в лохмотьях.

— Do you speak English?

— Yes, I do, — ответил я.

— Черт! — выругался цивилизованный. — Зато я — ни бум-бум!

— Ну, тогда let us speak Russian, — предложил я ему.

— О, давай! Давай по-русски. Меня тут приставили толмачом быть при вас, а я забоялся, вдруг языка вашего не разумею. Они же меня с дерьмом сожрут!

— Им что, мяса не хватает? — спросил побледневший Лев Зайцев. — А для чего ж они тогда овец, да коров держат?

— Да я не в этом смысле. Не боись, они не людоеды. Просто замумукают и в пастухи разжалуют. Или жену отберут, да мало ли что взбредет им в голову!

— Тогда, позвольте вас спросить, какова цель нашего пленения?

— Цель очень гуманна, — ответил толмач. — Вас принесут в жертву.

Первым дар речи обрел сборщик налогов.

— А... когда?

— Завтра на рассвете.

— Прикольно, да? — пришел в себя Лешек. — И чего ради?

— Ради победы!

— То есть, вы хотите сказать, нас принесут в жертву для того, чтобы победить в войне? — решил уточнить я.

— Нет, в войне мы уже победили. Мы одолели племя Буа-Бао, жившее в верховьях Лихолески. Они долго досаждали нам набегами, грабили нас и уводили наших женщин. Но сегодня этому наступил конец. Рано утром пришли наши воины и, как говорится, со щитом. Кого не поубивали, тех в полон взяли. Вождя ихнего на кол посадили, ужо теперь, видно, вороны его доклевывают, а семерых его жен нашему вождю в гарем привели. А у того своих уж пять имеется.

— И на радостях ваш атаман, — донеслось из волчьей клетки, — настолько сдурел, что решил отблагодарить богов человеческими жертвами?

— Да с какой радости, ни Боже ж мой! Ему теперь с двенадцатью женами управляться надо, а возраст-то, уж поди не юноша. В его годы нормальные-то люди на пенсию выходят, с одной-то женой поврозь спят. Вот ему шаман и посоветовал, в течение трех дней с восходом солнца приносить в жертву богу любви Диньдиню молодого мужчину, предварительно его оскопив. А этими... его достоинствами украшать изголовье супружеского ложа. Если это не принесет должного эффекта, то на четвертый день надо съесть печень оборотня, тогда уж точно все получится.

— Чепуха! — сказал я, пытаясь не выдавать ни волнения, ни испуга. — Это ему не поможет.

Наш собеседник изобразил ухмылку щербатым ртом.

— Все так говорят. Все приговоренные. Но идут на жертвенник как милые послушные овечки. Не переживайте, — он сложил ладони перед грудью и закатил глаза к небу, став похожим на пастора. — Все там будем!

— Собственно говоря, — продолжал толмач, я для того к вам и явился, по-христиански исповедать вас. Кроме того, каждый из вас имеет право на последнее желание. Будет исполнено все, что в наших силах (кроме свободы, конечно). Можем привести вам сюда по куртизанке, прикатить бочку вина, зажарить быка...

— Я хочу говорить с вашим шаманом! — воскликнул я. — Вот мое желание. Хочу говорить с ним с глазу на глаз, без свидетелей. Мои друзья, разумеется, не в счет.

— Как же вы будете говорить с ним без толмача?

Черт! Об этом я не подумал...

— Я знаю язык Туа-Тао, — сказал Лева.

— Вот, видите! Пожалуйста, приведите шамана. Всего на два слова.

В подкрепление просьбы, я достал из кармана штанов золотой рупь и протянул его толмачу. Рупь мгновенно исчез в недрах надетых на него лоскутов. Также мгновенно исчез и он сам.

Час-другой прошел в томительном ожидании. На безопасном отдалении от нашей клетки собрались ребятишки. Они указывали на нас пальцами и что-то выкрикивали. У молодых женщин тоже нашлись какие-то дела в разных концах деревни, как предлог продефилировать мимо нашей тюрьмы и бросить беглый взгляд в нашу сторону. Наконец, появился шаман. То, что это он, было нетрудно догадаться по истатуированному лицу, особо изощренному пирсингу и куче навешанных на него побрякушек из костей каких-то животных и блестящих камушков. Он произнес что-то типа "Талапупа на балуту". Лева перевел:

— Ты звал меня, чужеземец?

— Я хочу спросить, уверен ли ты, о великий шаман племени Туа-тао, на все сто процентов в эффективности завтрашнего культового обряда?

Лева затормозил.

— Ты чего?

— Никак не могу вспомнить, как по-ихнему звучит "эффективность".

— Переводи своими словами. Когда потребуется дословный перевод, я тебя обязательно предупрежу.

— Акупа апата лопата на фигата, — пробубнил Лева.

Шаман задумался и что-то проговорил.

— Он сказал, — перевел Лева, — на все воля богов. Но боги бледнолицего пришельца, наверное он имел в виду нашего толмача, очень благодушны после такого ритуала.

— Паразит! — снова раздался голос из волчьей клетки.

— Это ты не переводи, — предупредил я Леву. — Скажи ему вот что: у меня есть средство, которым я излечил множество мужчин от мужской слабости, и действует оно безотказно уже сотни лет.

Лева перевел.

— У них лунный календарь, — пояснил он мне. — Я сказал: столько лун, сколько звезд на небе.

— Молодец! Ты прямо поэт.

— Мабута батута киргуду бамбарбия, — после небольшой паузы произнес шаман.

— Он говорит, дай свое средство, если жертвоприношение не подействует, они испробуют его.

— Блин! — сказал Лешек.

Мне тоже хотелось сказать нечто подобное, но я решил не поддаваться эмоциям.

— Скажи ему, это средство заколдовано, оно будет действовать, покуда его хранители, то есть мы, живы.

Шаман произнес свою абракадабру, из которой следовало, что ему надо посоветоваться с шефом, с вождем, то бишь. Совещание было недолгим, вскоре он вернулся со словами:

— Великий вождь Туа-тао хочет испробовать твое средство.

Что ж, это шанс. Теперь мне надо достать пузырек с пантокрином, подаренный таежником. Если местное население еще не разворовало нашу поклажу, он скорее всего цел. Я обратился к Леве:

— Скажи ему, пусть принесут мешок, привязанный к седлу каурого мерина.

Когда мой рюкзак доставили к нашей клетке, я попросил вынуть из него круглую жестяную коробку из-под кинопленки, которая использовалась под аптечку.

— Пусть шаман откроет, — сказал я. — И достанет вон тот стеклянный пузырек с белой пробкой.

— Нет, не тот, — шаман потянулся к перекиси водорода. — Ага, вот этот. Скажи ему, вождю нужно выпить... Как сказать чайную ложку?

— Скорлупу ореха, — подсказал Лешек.

— Во-во! Скорлупу ореха этого зелья. И пусть отправляется к своим женам.

Шаман недоверчиво посмотрел на флакон и что-то проталалакал.

— Он опасается, что это яд.

Черт побери, ну что за народ, а?! Как можно не верить честному шарлатану?

— Пусть даст сюда.

Шаман просунул пузырек между прутиков. Я открыл пробочку, капнул капельку жидкости на палец и слизнул.

— Переведи, Лева, что больше мне нельзя. Иначе я сломаю клетку и изнасилую все племя. И пусть не боится, в конце концов, мы всё еще пленники. В крайнем случае выберут нового вождя. Впрочем, это можешь не переводить.

Началось долгое ожидание. Подействует или нет? И принесет ли шаман этот пузырек вождю? И не опередит ли его интриган толмач и не зашвырнет ли мой пузырек в чистые воды Лихолески? Такие мысли терзали нас до заката. Вечером молоденькие неандерталки принесли нам какую-то еду — миску баланды, похожей на распаренную в жирном бульоне мякину, да пресные лепешки. Вольфу кинули несколько костей. Он брезгливо закопал их в углу своей клетки.

Всю ночь мы, не смыкая глаз, просидели в форме трехлучевой звезды, прислонившись друг к другу спинами, слушали песни дикарей под бубны и барабаны и вопли танцующих у костров. Народ Туа-тао обмывал победу над племенем Буа-бао. И как в такой обстановке их вождь может выполнять свой супружеский долг перед двенадцатью женами?! К рассвету костры погасли и наступила зловещая тишина...

Вот первый луч осветил верхушки деревьев западного леса. Сейчас к нам приведут конвой и кому-то из нас придется отдать свою жизнь и мужское достоинство во благо повышения потенции вождя племени Туа-тао. Запели петухи, в лесу замолкли ночные птицы, их сменили своими голосами другие пичуги. Где-то вдалеке свиристела малиновка и какая-то птаха спрашивала: "Витю видел?". Мычали коровы и блеяли овцы. Вроде бы тихое благостное утро, тем не менее селение наполняла какая-то недобрая, можно сказать, зловещая тишина. Закуковала кукушка. Даже бессмысленно было спрашивать ее о сроке нашего существования в этом мире.

А вот и конвой. К нашей тюрьме приближались шаман, цивилизованный толмач и еще пять воинов в полном вооружении. Стало быть, на алтаре уже все готово к предстоящему жертвоприношению. И все равно в душе теплился слабый огонек надежды, один малюсенький шанс, один шанс из тысячи, может из миллиона. Вдруг мой заветный пузырек попал, все-таки, к вождю, а не лежит на дне Лихолески, вдруг вождь его, все-таки, соизволил испробовать, и вдруг, о чудо, он оказал положительное воздействие. И этот шанс...

Шаман и его свита приблизились к нашей клетке.

— Акуна матата таталата, — произнес шаман.

Не поручусь, что привожу дословно эту абракадабру.

— Вас хочет видеть вождь, — перевел толмач.

По его виду можно было подумать, что его мучает зубная боль, мигрень и колики в животе одновременно. Не то он прибыл из деревни Большие Бодуны, не то чем-то сильно расстроен. Нас конвоировали (и что порадовало, не связывая рук) к самой невзрачной хижине селения.

— Наш вождь очень скромен и не любит выделяться роскошью, — передал через толмача шаман, поймав наше недоумение.

Внутрь пригласили меня одного, мои спутники остались снаружи в компании воинов. Шаман и толмач вошли следом за мной. Вождь восседал на куче козьих и овечьих шкур в окружении двенадцати разномастных и разновозрастных красоток и курил кальян. Красотки, на первый взгляд, были вполне всем довольны, картина представлялась вполне идиллической. Вождь был не так уж и стар и внешне походил, скорее, не первобытного человека, а на представителя одной из южных народностей нашей необъятной Родины. Он сказал что-то по-тарабарски, толмач перевел: