— Почему не убила?
— Я не собиралась тебя убивать. Это ты хочешь, чтобы темный огонь сжег Асталу.
Повернулась и пошла прочь. Больно ей было, наверное — но шла прямо.
В бассейне с теплой водой сидел долго — целителя звать не хотелось, а теплая вода успокаивала боль. Но гордость ничем нельзя было успокоить.
Очнувшись от оцепенения, увидел, что вода в бассейне красноватая, но из раны кровь уже не течет. Потянулся за мыльным отваром — казалось, пыль тех камней не смыть с волос никогда.
Флакон был почти пустым.
Кайе кликнул кого-нибудь из слуг. Появилась девушка с новым флаконом, хорошенькая и кудрявая. Он ее не помнил — кто-то из свиты Киаль? Девчонка присела на край бассейна, протягивая флакон. Она улыбалась, но от нее веяло страхом. И жизнью — в противовес тем камням. Пальцы юноши сжались вокруг ее щиколотки. Она ахнула — и через миг полетела в бассейн.
Кайе подхватил ее, прижал к бортику. Смотрел в упор, но не ее видел. Совсем не ее, другую. Тонкая ткань подалась под пальцами, словно паутинка.
Девушка-служанка молчала, но он чувствовал ее дрожь. Это лишь подстегнуло. Отпустил девушку только тогда, когда понял — она потеряла сознание. Если бы не держал, упала бы и захлебнулась.
Вытащил, положил на бортик.
Ушел.
— Тебе мало тех, кого можешь взять в городе? Мало Чиньи? — впервые Киаль кричала на него, развалившегося на пятнистой шкуре. — Ты чуть не убил эту девочку!
— Служанка... полно, сестричка! Не так тяжело найти другую.
— Моя служанка! Она была под моей защитой, верила нашему дому, но ты...
— Лава вулкана не разбирает, что у нее на пути. Жива же осталась! — коротко рассмеялся. Сестренка швырнула в него головным обручем. Он поймал золотой обод, сжал в кулаке налобный цветок его. Золото смялось. Разжал пальцы — испорченное украшение упало на шкуру.
Киаль задохнулась и выбежала из комнаты.
**
Тейит
К Тейит привык незаметно — она не ошеломила яркостью так, как когда-то Астала, да и Огонек пришел сюда отнюдь не перепуганным ничего не знающим зверьком. Он сам хотел на север... сейчас казалось странным, что сумел уговорить и Седого придерживаться северного направления. А здесь слышал в голосах пренебрежение, когда говорили дикарях. Хоть и не за себя, но стыдился этого — разве не Белка совала ему в руку вкусного по ее мнению жука или съедобную шишку? Разве не Седой поделился шкурами — своей добычей? Разве не кормили его остальные?
Жуки...
Здесь была иная еда, нежели на юге. Много злаков... густые и жидкие каши, супы из вареных зерен с добавлением пряных трав. Питательно, хоть и не так вкусно. Впрочем, напиток чуэй был точно такой же, и мясо птицы, и еще был тростник с мягкой сладкой сердцевинкой. А вот плоды тамаль, к которым привык на юге, составляли нечастое лакомство — деревья тамаль росли во влажных низинах.
Он привык просыпаться от солнечного луча, падающего на льняную подушку. Привык шагать по каменным улочкам, уступами перепрыгивающим одна в другую. Привык слушать стук молоточков, скрип резцов, вдыхать запахи пыли и влажной глины, видеть пятна краски на руках красильщиков и как давно известное принимать, что черную делают из дерева хумату, красную — из ашиота, да мало ли красок! Красочными делали шионте, а простую одежду не красили, оставляли серой.
В Астале постоянно видел грис, смешных и мохнатых, а тут их почти не было — большие стада держали внизу, и одежду шили в основном из ткани, созданной из волокон растений. Но шионте — всегда из шерсти.
Сам удивлялся порой, как снова все изменилось. Засыпая, еще мог вспомнить, как сворачивался калачиком на земле, а до этого — недолго — считал своим домом тот, просторный, с широкой верандой, выходящий в сад с огромными бабочками. Здесь не видел таких...
А там, в племени Седого, разве не принимал он как есть сон среди остро пахнущих шкур и вороха трав, которые сам же и собирал?
Есть ли я вообще? — спрашивал себя порой. Так много всего... и все проходит сквозь меня, словно свет через неглубокую воду, не задерживается.
И возражал сам себе: но я нашел место, где меня любят, где принимают таким, как есть, где я по-настоящему нужен. Радушие Шима, Сули и прочих грело. Но он не понимал, каково его место. Слабенький целитель? Забавный полукровка? Источник баек о дикарях и лесе?
Я хочу быть собой. Я хочу быть нужным, быть другом... я сумею, — повторял, словно заклятье — не вслух.
Несколько дней прошло. Огонька по-прежнему навещала Атали. И просто так, и учила входить в транс, пробуждая память. Что-то изменилось в ее поведении, и однажды девочка проговорилась, что приходит тайком от Лайа. Ей Огонек поверил, но в незнание Главы Обсидиана — нет. Почему-то терпит пока, надо будет — всерьез запретит, и Атали не пикнет. Она хоть мнит о себе много, не сможет пойти против воли тетки и матери.
Про дикарей ей больше не было интересно; снова и снова расспрашивала о жизни южан — Огонек уже взмолиться был готов, он устал говорить, что, не считая прииска, прожил у них от силы две луны — и не упускала случая вернуть возмущение ими. Да если бы свое... Бесконечные девчонкины "Лайа считает, аньу правильно говорила..." досаждали хуже зудения комара над ухом.
— Ну скажи, чем они насолили тебе? — не выдержал он однажды. — Ты прямо как... пересмешник: чужие слова, а в голове пусто!
— Неужто?! — злясь, она становилась очень красивой.
Но полюбоваться Огонек не успел — его скрутила липкая, тошнотворная волна ужаса. Хотелось спрятаться под кровать... нет, еще хуже — прорыть нору в земле...
— Ну как, понимаешь теперь? — слегка покровительственно произнесла Атали.
— Что это было? Ты же айо, — пробормотал мальчишка, приходя в себя. — Ты не можешь...
— Со мной занимаются, — Атали поджала губы, вскинула подбородок... но честность оказалась в ней сильнее самолюбия. — Хотя если по правде, это все он...
Указала на браслет, украшавший запястье. Тисненая кожа, золото, солнечный камень — и пара цветочных венчиков из обсидиана и какого-то незнакомого темно-синего камня.
— И Соправители, и их наследники с детства учатся — кто Внешней, кто Внутренней Силе вдобавок к природной. Еще Лайа будет учить меня оставлять тело... но мать против, — вздохнула девочка, перевела взгляд на браслет, огорченно сказала:
— Я почти выпила золото...
— Буду впредь с тобой осторожней, — сказал Огонек не то в шутку, не то всерьез. — Расскажи об уканэ, про их Силу я не знаю почти. Только не показывай на мне! — прибавил поспешно.
— Одни могут... читать души людей, но не мысли. Другие видят прошлое, говорят с местом, где что-то случилось. Еще реже появляются сновидцы. Очень редко, но рождаются те, кто может предвидеть будущее. Особое искусство — набрасывать на место или вещь невидимый полог, который вызовет страх или радость. Могут запечатать и память... и раскрыть ее. Из таких Лайа.
— Но другие... кому такое понравится? Их должны ненавидеть!
— А их и не любят куда больше айо, — серьезно произнесла Атали. — Только уканэ рождаются редко, и сильных среди них — мало. Те, про кого знают, носят серебряные браслеты — замкнутое само на себя серебро не дает возможности пользоваться Силой... Только высшие и их доверенные лица свободны.
— Но они могут... подчинить своей воле всех!
— Нет. Это редкий дар. Обычно все, что может и сильный — воздействие временное. Личность стереть и переделать нельзя... разве только заставить забыть, — Атали покосилась на Огонька. Тот кивнул, внимательно слушая.
— Около ста сорока весен назад родилась девочка... о ней до сих пор говорят с ужасом. Она была... чудовищем. Она могла стереть саму суть человека и создать заново что угодно... — Хмыкнула: — Да, тебе есть с чем сравнить: тот, у кого ты жил на юге, точно такое же чудовище, только он айо.
— Ну... с ней-точто было? — вернулся к прежнему Огонек.
— Она играла со своим даром, толком не умея им пользоваться... но была слишком неосторожна. Поэтому ее смогли убить — в девять весен. До сих пор Сильнейшие вздрагивают при попытке представить, как могло бы сложиться, окажись у девочки опытный и хитрый наставник. Даже родители ее были рады смерти дочери... а вот почему живет тот, на юге? Неужто им нравится сидеть у жерла проснувшегося вулкана?
— Отстань, не знаю, — с досадой, и спросил: — Уканэ — это чаще женский дар?
— Не только, но женщин больше.
— А кто мешает нескольким таким сговориться и объединить усилия?
— Ты не понимаешь, — Атали глянула привычно-снисходительно. — Если ворон, цапля и попугай закричат одновременно, это будет просто гвалт, а не одна большая цапля. Вот айо могут при должном умении объединить усилия... и делают это.
— А подчинять своей воле исподволь?
— И такое было. И не раз, кажется... Но в прежние времена. Плохо закончилось, и не только для зачинщиков. Пойми, обладающий достаточной Силой чувствует, когда подвергается чужому воздействию. Другой вопрос, что не всегда может этому противостоять. Но если вдруг — сможет? Тот, кто пытался, уканэ — считай, выдал себя.
— Щит, — вполголоса проговорил Огонек.
— То есть?
— Щит от чужой Силы...
Тот, на Юге, его не ставил... во всяком случае, не всегда. Обмолвился как-то, что достали упреки брата.
Здесь, в Тейит, он много наслушался о том, кто Кайе на самом деле. Хотя и в Астале уже понял... Но одно дело понять самому, другое — слушать чужих, которые наслаждаются рассказами всяких ужасов — и тем, как надо бы избавиться от подобного существа. Поначалу злился и старался уйти или хоть не обращать внимания — пусть говорят... Потом смирился. Только вот до сих пор никак не желал складываться воедино образ резкого, грубоватого, но в целом доброго и веселого товарища, который так много дал Огоньку, ничего взамен не прося, кроме дружбы, и жестокой неукротимой твари, сжигающей леса и убивающей людей проще чем комаров. Нет, он знал, что это так и есть. И шрамы на боку напоминали — всё так. Только вот...
— Ты что, заснул? — донеслось обиженное.
Атали, девочка с длинной косой, узким и острым личиком. Он чувствовал ее Силу — иную, чем у южан. Сила эта перекатывалась бусинами-каплями, казалось, ее можно перебирать в пальцах, как ожерелье.
— Ты сейчас стал таким... Порой я тебя боюсь, — сказала она, и глаза ее, неподвижные в моменты тревоги, казались непомерно большими.
— Меня? Но почему, Атали?
— В тебе горит темное пламя, хоть и небольшое... вот такое, — она показала кончик мизинца, — Хоть ты и не хочешь признать этого.
Нашла, кого пугаться, в мыслях невесело говорил подросток. Если бы увидала его... Испугалась бы, да, а потом? Надеюсь, не попыталась бы нападать. Бежала бы или поставила эту вашу защиту. Но он сминает любые щиты, сносит их одним не ударом даже — касанием. Он действительно жестокая тварь, Атали. Но он подарил мне — меня.
Побывав в квартале гончаров, загорелся идеей: видел у них в изобилии фигурки животных. Приволок в Ауста большой комок глины, размял его и теперь пробовал свои силы в лепке. Не сказать, что хорошо выходило: грис получилась похожей на четырехногую индейку, туалью — на дохлый моток веревки... Атали зашла, когда он вдохновенно лепил припавшего на передние лапы энихи, прокралась в уголок и сидела тихо. Честное слово, зверь удавался... движением пальца чуть закрутил вбок его хвост, опустил голову... определенно, этой работы можно было не стыдиться. Зверь из темно-коричневой глины стоял на доске, как живой, только маленький — будто Огонек смотрел издалека. Вот-вот, и прыгнет... на кого?! Противный липкий комок пополз от желудка к горлу; одним движением Огонек смял в кулаке остаток глины, потянулся было к фигурке — и руку отдернул.
Атали изумленно смотрела, как счастливая улыбка сменилась на лице Огонька страхом и неприязнью. А тот угрюмо поднялся, убрал в сторону доску и глину, ополоснул руки. Вопросительно взглянул на Атали.
— Послушай, — она заметно смущалась. — Можно тебя спросить?
— Ну, спрашивай.
— Я не могу понять одной вещи. Тебя подобрали у дикарей, сбежавшего с юга. Голодный грязный оборванец, который все равно предпочел полуживотных южанам. Ты же порой говоришь о том... человеке так, словно он тебе чуть ли не другом был.
— Что? — в первый миг Огонек искренне удивился.
— Лицо у тебя застывает, словно уносишься мыслями далеко-далеко... ты же должен его ненавидеть.
— Да ну тебя, — сказал мальчишка; за шиворот ему словно сунули улитку.
— Знаешь, даже когда ты молчишь о нем, это весьма выразительно выглядит! — заявила девчонка. — Разве он стоит привязанности?
— А ты всегда знаешь, что ее стоит?
— Знаю, конечно! — с вызовом сказала Атали. — Любой разумный человек знает, отчего возникает привязанность и почему она проходит.
— Я и забыл, что северяне знают про все на свете!
— Да ну тебя! — возмутилась девчонка теми же словами. — Ты сейчас скажешь, что лучше всего во всем разбираются твои дикари. Споришь со мной просто для того, чтобы спорить!
Огонек взобрался на подоконник, на место Атали, оперся подбородком о колено.
— Знаешь... я не стану тебя разубеждать. Думай, как хочешь.
Девочка привычно покусывала кончик косы, и губу заодно. Подошла, стала рядом:
— Я тебя обидела? Прости. Я забыла, что южный Путь — на крови, и связь возникает помимо воли. Но это ненадолго, иначе все в Астале ходили бы друг за другом хвостами.
Огонек спрыгнул с подоконника, протянул руку:
— Пойдем вниз.
Напоследок бросил взгляд на вылепленную фигурку, подумал, что вернется — надо ее уничтожить. А то ведь... права Атали.
**
Астала
— Потрясающая идея! — Къятта редко говорил с таким сарказмом, обычно не требовалось, но сейчас злость мешалась в нем с редким чувством — полной растерянностью. — Ты меня убедил, что так будет лучше, а теперь этот подарочек бросил вызов Шиталь. Очень было разумно после всего, что Кайе вытворил, привести в наш дом девчонку, чтобы что? В этих стенах, — он описал рукой полукруг, — даже я не смогу ее уберечь.
— Сможем совместно. Будь Этле красива, то есть в его вкусе, я бы опасался вспышки желания, но она противоположна всему, что ему нравится. Он даже из простой злости или мимоходом ее не тронет, как ту беднягу... — морщины на лбу Ахатты стали глубже.
— Это верно, — согласился Къятта, слегка остывая. — Тощая, блеклая... и нос как клюв цапли.
— Ну уж, зачем девочку обижать. Так или иначе, что сделано, то сделано, обратно к Дому Звезд отправить Этле невозможно. Я понимал, что это риск. Думал — только забрав к себе девочку мы можем показать — ничего не произошло, просто близнецы знакомятся с нашими семьями, а мы присмотримся к ним... взять ее на одну луну, может, меньше. Потом передадим другим.
