Восстановляшка2

— Нам бы схемку, как и что делать — авиатехники у нас опытные.

— Это есть — все протоколы обслуживания, инструкции, всё разжёвано по максимуму. В грузовике есть инструкции — примерно полтонны документации, из них обслуживание немало занимает.

— Понял. Тогда я просто не буду мешать — где документация?

— В первом грузовике, там найдёте картонные коробки — в них документы. А пока что полетать на самолёте хочу я. Мы вам не помешаем.

— У нас сегодня полётов почти нет, только вечером запланированы очередные испытания мига, а так — можете сколько угодно. Лётчик-испытатель ваш собственный?

— Да, полетаю я. С вашего конечно позволения. Ну и обслуживать придётся мне — никто здесь с конструкцией не знаком.

* * *

*

Оказывается Лаврентий Павлович не стал особо сильно разбираться — и приказал выдвигаться для изучения целой когорте авиаконструкторов и товарищу Люльке, который экспериментировал с первым советским реактивным двигателем РД-1. Я слышал, что он уже почти изготовлен — война помешала его проекту.

Однако, обо всём этом я узнал уже после того, как влез в самолёт и взмыл в небо. Шум реактивного самолёта тут наверное очень сильно вновинку — поэтому немало людей вышли посмотреть, а я решил немного похулиганить. Маневренность у самолёта была очень и очень хорошая — хотя не идеальная — но ключевую роль играли два мощных двигателя. Самолёт разгонялся очень быстро — а ещё мог преодолевать звуковой барьер — расчётная максимальная скорость — два маха ровно. И начал программу испытаний я с измерения скороподъёмности — по времени набора максимальной высоты — максимальная высота полёта — тринадцать тысяч метров — но при измерении мне удалось взлететь на шестнадцать двести — после чего самолёт перешёл в сваливание. Но на такой высоте это не страшно.

— Приём, меня слышно?

— Слышу, Саш, что у тебя? — мгновенно и почти без паузы отозвался старлей. По всей видимости — он дежурил за радио, которое было в машине. В одной из машин была радиостанция для таких случаев. Связь с диспетчерской не держал — всё равно пока что в этом смысла нет — они дали мне два часа полётов и чистое небо, — Саш, тут к тебе ломятся приехавшие инженеры, хотят поговорить.

— Подождут, я ещё не наигрался. Возьми где-нибудь карандаш и запиши — при наборе высоты самолёт переходит в сваливание на высоте шестнадцать двести. Скороподъёмность двести восемьдесят метров в секунду на высоте до пяти километров, двести сорок — до восьми, двести — до десяти, и дальше снижается пропорционально.

— Записал, — ответил через пару секунд старлей, — ты долго будешь ещё рисковать жизнью?

— Не очень, тут сверху виды очень красивые открываются. Теперь испытание максимальной горизонтальной скорости у земли. Советую надеть наушники или приготовиться к большому грохоту. Перехожу на сверхзвук.

И правда, громыхало это неслабо — причём звук такой, как от взрыва — спутать очень легко — на низкой высоте вообще противопоказано — громкость такая, что уши повредить можно. Другим, конечно. Ну и опасно это — так что я снижался до высоты в тысячу, с большим разворотом, попутно набирая скорость на экономичном ходе — переход на сверхзвук случился на четырёх километрах — и скорость один и восемь — максимальная у земли — на высоте одного километра. Пролетел над ЛИИ поперёк, потом снизился до пятисот и снова пролетел над аэродромом — пронёсся таки, с очень оглушительным эффектом. Сбросил скорость набором высоты до трёх — и развернулся неспеша в сторону посадки — попутно сделав бочку — так как решил заходить с разворотом налево, а не направо.

Посадка — самая опасная и неприятная часть полёта — и требующая наибольшего мастерства лётчика — это сейчас погода просто шикарная — слабый ветерок и солнце, облачка редкие и высокие — на высоте где-то пять километров.

Полоса в ЛИИ и правда была огромной — мне хватило малой её части — я сажал самолёт строго по инструкции — как на тренажёре, аккуратно встав на шасси и включив реверс сразу же. Механизация крыла у него была очень даже — предкрылки, закрылки, и многое другое. Мне хватило всего то восьмисот метров, чтобы полностью остановиться — где-то на середине полосы и встал, свернув на рулёжную дорожку и в сторону стоянок, своим ходом. Поставил на стояночный и выключил всё.

Чтобы слезть с самолёта нужен был специальный трап — который подали не сразу, я спустился, тяжело вздохнув — устал что-то. Однако, если у меня энтузиазм был на нуле — про всех присутствующих можно сказать обратное — они были на полнейшем кураже — сказать, что у них эмоции через край — значит ничего не сказать. Однако, старлей защитил меня от восторженной реакции, встав грудью и раскинув руки:

— Товарищи, товарищи, спокойнее.

Я повесил ему на голову шлем, закрыв обзор.

— Неплохая машина получилась. Хорошая. Добротная.

Он снял шлем.

— Ты устал?

— Немного.

Однако, всё же старлей не удержал публику и меня снесло — прежде всего это был худощавый мужчина, который немедленно стал интересоваться двигателями — и задавал острые вопросы.

— Товарищ, товарищ, я не могу вам ответить на всё.

— Но почему — от меня нет секретов у правительства.

— От вас нет — только правительство само не знает всех деталей, — улыбнулся я, — двигатели здесь исключительно редкие, дорогие, и такие сложные в производстве — что о их серийном выпуске можно не мечтать.

— Это плохо, — он вздохнул, — и всё же, какую тягу они выдают?

— По три тонны каждый. Их два, это довольно мощные компактные двигатели — они бы больше подошли небольшому скоростному пассажирскому самолёту, а не истребителю — хотя для истребителя более чем подходят.

— А можно посмотреть?

— Нет, товарищ, нужно свои разработать.

— Как — нет? Это ведь так интересно — и если образец есть — им надо пользоваться.

— Нет, товарищ, как вас...

— Архип Михалыч, я вас не понимаю.

— Я понимаю что вы не понимаете. Но стране не нужна плохая копия хорошего двигателя, к тому же невоспроизводимого из-за отсутствия некоторых металлов в промышленности совсем — стране нужен аналог, разработанный самостоятельно. Желательно самостоятельно. О реактивной авиации во время войны и речи пока не идёт.

— Почему же, серийный выпуск двигателей можно наладить.

— Двигатель — это меньшая из всех проблем, с которыми сталкивается развитие реактивной эры. Первая — это отсутствие аэродромов и обслуживания — поршневой двигатель может чинить низкоквалифицированный механик с примитивным инструментом — реактивный так не починишь. И не обслужишь. Это нужен абсолютно другой уровень — рабочее место, квалификация, подготовка — и наконец — это инфраструктура, такой самолёт на грунт не посадишь. Точнее посадишь — первый и последний раз — после этого его в утиль.

— Недостаток аэродромов конечно дело наживное.

— Ознакомьтесь с конструкцией самого самолёта. Третья проблема — двигатель на то, что делается сейчас — тоже не поставишь — под него нужно проектировать самолёт. И это значит — совершить лет на десять вперёд в развитии скачок — в авионике, авиатехнике, металлургии, проектировании...

— Вас послушать так вовсе руки опускаются.

— Ну что вы, наоборот — я готов оказать любое содействие вашей работе. Любое. Что понадобится — всё смогу сделать и достать — хоть сто тонн титана — хоть материалы. Я слышал, вы разрабатывали РД-1? Можно взглянуть на него?

— К сожалению, он не готов к показу. Двигатель уничтожили, документацию вывезли. Да и он слишком проблемный.

— Тогда я могу дать вам отправную точку — чтобы не надо было начинать с полного нуля.

— Можно понять ваше заявление как предложение продолжить работы над реактивной тематикой?

— Да. Чисто по техническим причинам — она не станет решающим или значимым фактором в войне — а война таких масштабов как мировая — потребует напряжения всех сил для фронта — поэтому о переходе на реактив даже речи идти не может. Но ведь мы и не сможем дать самолёт сразу — через месяц или через год. Это не простейший поршневой самолётик — тут минимум пару лет надо на проектирование — даже если это будет приоритетный проект.

— Ваша правда.

— Старлей, — обратился я к своему соглядатаю, — что понадобится дать, чтобы организовать работу Архипа Михалыча в Москве?

— Не знаю, но по всей видимости — для начала всё, что необходимо для этой работы. Помещение, людей, оборудование.

— Тогда на этом и порешим — Архип Михалыч, всё, что вам понадобится — просите с Лаврения Берии — и не стесняйтесь у него требовать побольше. Старлей, всё, что будет нужно — включайте в заказы — организуем в максимальных объёмах.

— Хорошо, но... ты уверен в этом?

— Абсолютно.

— А если поставить реактивный двигатель на уже существующий самолёт? — спросил кто-то, молодой, в рубашке в клеточку, в очках — вид юного интеллектуала сороковых. И в шляпе. Кларк Кент, блин.

— Идея интересная — но нет, под реактивный двигатель нужно проектировать новый самолёт. Тут другие нагрузки, другие требования, к крылу, к компоновке — хотя конечно нечто такое создать можно. Но куда вставить двигатель?

— Можно разместить под фюзеляж.

— Нет, не подойдёт. Такое размещение двигателя ничего хорошего не сулит... У меня родилась идея... бумагу мне, бумагу и карету!

— Может просто бумагу?

— Да, бумагу, а карету потом подадите. И кофе, много кофе!

Я взял у Архипа Михалыча поданную мне записную книжку с огрызком карандаша и начал рисовать чертёж — в общих чертах.

— Товарищи, у меня родилась отличная идея — кто из вас занимается проектированием самолётов?

— Я из ОКБ Яковлева.

— Смотри сюда, — компоновка — как ты и предлагал — реданная, но двигатель смещён к хвосту так сильно, что не мешает, а вообще — для реактивного это сверхлёгкий самолёт. Тут массы начинаются с пяти тонн.

— И... ты предлагаешь нам этим заняться?

— Нет, нет, доработку сделаю я сам — а вот сопровождение дальнейшее должно быть кем-то.

— Отказываемся.

— Тогда кто возьмётся?

— Я, — поднял руку ещё один человек, — а что нужно делать?

— Я дам вам двигатель и сам самолёт — в базовой комплектации. Но нужны полноценные истребители — необходимо сопровождать самолёт, документально, технически — и модернизировать. А отсюда уже отталкиваться при создании более полноценных. Товарищи, встретимся через три дня — Архип Михалыч, пойдёмте со мной, вы мне сейчас очень нужны...

* * *

*

Озарение бывает — если нечто очень правильное запрятано в далёком уголке памяти, и когда натыкаешься на это — озаряет. Самолёт, который я вспомнил — во всех деталях — был идеален для моих целей. Идеален. Это был самолёт ЯК-30 — простой учебно-пилотажный самолётик массой всего две с небольшим тонны — но при этом он отдалённо похож на старые самолёты.

Это был идеальный вариант. Попросту идеальный — нужно было только доработать его — вооружить подвеской пары ракет и пушкой ГШ-23-2 — чтобы дать ему необходимую огневую мощь, компенсировать это установкой двух двигателей вместо одного — двигатели так же по реданной схеме — то есть под фюзеляжем, но правильнее сказать — они были под хвостом.

Я практически залип с Горынычем — Архип Михалыч получил в свои руки двигатель типа ВК-1 — примитивный реактивный двигатель для истребителей — и я махнул рукой — пусть работает — авось сделает что-то хорошее, а сам бросился на разработку самолёта и движка.

И успокоился через три дня — когда удалось сделать всё, что я помнил — по памяти и при помощи ИИ — восстановить компоновку, внешний вид, а так же технические характеристики — они были даже лучше оригинала.

Полёт на этом самолёте был просто приятен — двигатель хороший и мощный — и не требовал вручную управлять всеми параметрами — автоматика высокоразвитая. И в целом — авионика превосходная, выше всяких похвал — на уровне самолётов более поздних — это было райским наслаждением — неспешно взмыть в воздух на красивом самолёте — управлялся он шикарно, очень плавно, очень хорошо слушался управления. Чем-то напоминал этим гражданские цессны — он легко поворачивал, плавно набирал высоту — со скоростью двадцать метров в секунду. Это конечно ничто по сравнению с тем, что выдавал серьёзный сверхзвуковой истребитель — но для самолётов первого поколения это превосходный показатель.

На виражах он почти не терял скорости и отлично закладывал виражи, делал бочки, и отлично летал вверх тормашками — самолёт получился. Что называется — идеальным для данной схемы — лучше реданных самолётов просто не будет.

Я полетал на нём над своей промышленной базой и проверил всё, что только мог — он был идеален — он был гениален. Он не был особо мощным, не походил на строптивого жеребца — скорее на хорошо знакомую кобылку — казалось, что я всегда на таком летал — он был очень предсказуем и прост в пилотировании.

Стрелять пришлось по деревьям — у этого самолёта не могло быть много оружия — и он не мог стать героем очень больших воздушных замесов — но всё же, маневренность его превосходила поршневых собратьев на голову — по скорости виража и набора высоты, по управляемости, по разгону — в горизонтальном полёте он разогнался до семисот семидесяти шести километров в час по прямой. Отличная скорость.

* * *

Ночное небо над Москвой — очень беспокойное, мой личный самолёт был как нельзя кстати этой ночью — не зря я его вывез и не успел даже отойти — как меня тут же предупредили — мессеры над городом.

Недолго думая, я прыгнул в самолёт и взлетел — благо он был заряжен на полную катушку — для испытаний на полигоне ЛИИ. И полетел. Набрал высоту как можно быстрее — это не тяжёлый истребитель — он не имел таких диких темпов скороподъёмности, но всё же. В кабине мне было неуютно — ночь, глухая, глубокая, зато у меня на шлеме был хороший прибор ночного видения, а на приборной панели — небольшой экранчик РЛС курсового обзора.

Ночная Москва была симпатичным городом — тьма тьмущая, светомаскировка — где-то далеко внизу стреляли в небо. Радиоэфир был полон разговоров — подстроиться на канал местных ПВОшников не составило большого труда.

Ну я и авантюрный, блин, зачем полез то только? Впрочем, не важно — важно попробовать его в деле — он был так хорош, что его хотелось опробовать в работе — самолёт этого заслуживал — а главное — он был моей собственной конструкции — хоть его и помогали проектировать — многие решения мои собственные.

Этой ночью тишина города была нарушена — гул не меньше полусотни самолётов над ним — многочисленные истребители, и противник тоже не лез безоружными бомберами — врага прикрывали мессершмиты — истребители люфтваффе. Первую группу я заметил на высоте семи километров — сбоку от себя, они шли очень спокойно — сначала их заметил радар, а потом приглядываясь, я их увидел вдалеке. Прибор ночного видения не давал такой хорошей картинки, как мне хотелось бы — но спутать их со своими было невозможно — три больших бомбардировщика и над ними — истребители, готовые прикрывать их от нападения. Они пока не заметили меня, были далеко — километра три. И видны были как точки — три большие, ещё шесть поменьше.