— Встал! — прикрикнул Курт, вскочив и за шиворот вздернув пленника на ноги; наклонившись, он подхватил выпавшую наземь кожаную коробочку и подтолкнул Иуду в спину, развернув назад. — Пшол! Резвей! — ожесточенно подстегнул Курт, когда чародей, припав на кровоточащую раненую ногу, вскрикнул и споткнулся. — Моли Бога, какого хочешь, ублюдок, чтобы мой помощник был жив, иначе я из тебя кишки голыми руками вытяну!
— Он лишь оглушен! — простонал чародей, ковыляя вслед за влачащей его рукой. — Я и драться-то не умею, я не мог повредить ему всерьез! У меня это вообще вышло ненароком!
Курт не ответил, лишь ускорив шаг; подле факелов он швырнул Иуду наземь и, присев подле неподвижно лежащего Бруно, перевернул его лицом вверх, сдвинув ближе к свету. Рана обнаружилась лишь одна — лопнувшая кожа и приличных размеров шишка на лбу. Рядом валялся старый, потемневший осколок надгробья, с тупого края испачканный красным. Если бы чародей ударил другой стороной...
Он рывком поднялся, и Иуда съежился, прикрыв руками живот.
— Давай, — приказал Курт и, наклонившись, поставил наземь раскрытый чехол с мелкими косточками, кивнув на факел рядом: — Сожги эту дрянь. Сам. Я теперь не верю ни единому твоему слову, и кто знает, не случится ли что-нибудь неприятное с тем, кто вздумает уничтожить эти кости... Давай! — повысил голос он, когда чародей замялся. — Бери факел и за дело!
Тот бросил тоскливый взгляд в раскрытый чехол, где на бережно расправленной материи возлежали мелкие косточки — темные, сухие, будто вырезанные из старого дерева — и, постанывая, улегся на землю боком, еле дотянувшись до воткнутого в землю факела.
— Ну! — прикрикнул Курт, и чародей, вздрогнув, судорожно ткнул горящей головкой факела внутрь чехла.
Запахло обожженной кожей и горелой тканью, затрещала и плюнула искрами просмоленная шишка, а через несколько мгновений донесся и дух паленой кости, мучнистый, пыльный. Чародей отчаянно, будто в собственное тело, вдавил факел глубже внутрь покоробившегося чехла, повернув горящую головку другим боком; кожаные стенки коробочки съежились, прилипнув к смоле, и удушливый дымный запах ударил в нос, не желая растворяться в стоячем ночном воздухе.
В темных небесах над головою все затихло на миг, и копыта неистовых коней Дикой Охоты ударили в небесную твердь все разом, почти заглушенные утробным лаем невидимых псов. Курт поднял голову, ощутив, как зашевелилось в груди непривычное, позабытое чувство, коего не доводилось испытывать уже давно — не ужас, не страх, даже не испуг, но какой-то первобытный, безотчетный трепет. Дикая Охота неслась над городом; сейчас были различимы те странные и жуткие создания, каковые можно было именовать лошадьми, лишь приложив изрядную фантазию, с седоками, наполовину сокрытыми мраком, неподвижными в своих седлах, темными, безмолвными, и скользящие рядом мрачные тени огромных псов. Что-то было в этом зрелище завораживающее; не пугающее, как разверстая пасть оборотня у горла или горящий взгляд стрига глаза в глаза, не наводящее ужас пополам с отвращением, как восставшие из пепла людские тела, но что-то именно пленяющее, притягивающее взгляд и пронизывающее душу. Даже сквозь ночной мрак было можно разглядеть, что свита воинов, следующая за своим королем, разномастна и пестра — там были и те, что топтали эту землю, когда не было еще ни самого Курта, ни этого города, ни даже этой страны; были их далекие потомки, были недалекие предки ныне живущих и — современники. Дикий Король уводил свою свиту прочь, словно бы не уходя, а растворяясь в темной дали, теряясь в пропитанном тьмой небе, исчезая, и с ним вместе таял звук копыт и псиный лай...
Когда возвратилась тишина, на миг Курту показалось, что он оглох — безмолвие после этого ошеломляющего, сотрясающего землю под ногами, грохота отдалось звоном в опустевшей голове. Он отвел взгляд от темных небес, отступил назад и едва не вздрогнул, когда громко, отчетливо хрустнула сухая ветка в траве под подошвой.
Курт опустил глаза, несколько мгновений глядя себе под ноги, и огляделся; вокруг была ночь, был холодный сентябрьский воздух, были каменные надгробья с извивами надписей на чужом языке и деревья — обычные полуголые осенние деревья...
— Десница мага уничтожена, — тихо проговорил чародей, с усилием воткнув полупогасший факел в землю подле себя. — Я сделал, что ты велел. Клипот загражден, а Дикая Охота больше не подчинится ни единому человеку... Ты обещал перевязать мою рану.
— Для человека с вполне определенным будущим ты излишне опасаешься смерти от кровопотери, — заметил Курт, отвернувшись от него, и, подойдя к Бруно, присел рядом с ним на корточки; Иуда передернул плечами, болезненно скривившись, когда шевельнулась раненая нога:
— Как знать, как знать. По зрелом размышлении мне пришло в голову, что я весьма полезный человек для вашей Конгрегации. Я кое-что умею и много знаю... Думаю, с твоими вышестоящими я сумею договориться.
— А тридцать грошей тебе сразу не отсыпать? — хмуро осведомился Курт, отвернувшись, и осторожно хлопнул помощника по щеке, ударив сильней, когда реакции не воспоследовало.
— Доброго утра, — поприветствовал он, когда Бруно, наконец, со слабым стоном приоткрыл глаза. — Как я и говорил: не было б меня рядом — тебя бы уже давно отправили на тот свет... Как голова?
Тот поморщился, медленно приподнявшись, уселся на траве и, прижав ладонь ко лбу, зашипел, уныло глядя на испачканную в крови ладонь.
— Ну, расскажи мне, помощник инквизитора с девятью годами службы в активе, — насмешливо подбодрил Курт, — как же этот хромоногий Давид исхитрился одолеть тебя с помощью простого камня?
— По моей глупости, — тихо отозвался Бруно, и, оглядевшись, неуверенно спросил: — Все закончилось?
— Закончилось, — кивнул он, — но ты зубы мне не заговаривай. Что тут было?
— Он сказал, что ему дурно, и он теряет сознание, — смятенно опустив взгляд, пояснил помощник. — Рана выглядела довольно глубокой, и прикидывался он довольно натурально...
— И ты, добрая душа, ринулся его перевязывать вместо того, чтобы сжечь эти клятые кости?
— Он ведь был нужен нам живым, нет? — вяло огрызнулся помощник и, вздохнув, снова прижал ладонь ко лбу. — Там, в траве, лежал этот камень... Когда я присел подле него, он распрямился и ударил. Я не успел отклониться.
— Что лишний раз подтверждает мои слова: слишком много времени сидишь в библиотеке и слишком мало — в лагере Альфреда, — наставительно произнес Курт, встав на ноги, и подал помощнику руку. — Подымайся. Идти, я надеюсь, ты можешь? Двоих увечных я на себе не допру.
— Куда ты так рванул? — спросил Бруно, не двигаясь с места. — Ты сказал что-то, но я не расслышал. В кого ты стрелял? Кто был там?
— Каспар, — не сразу отозвался он, и помощник запнулся, глядя на него растерянно. — Но взять его не вышло. Я все еще слышал Охоту, из чего следовало, что кости колдуна еще не сожжены, а стало быть, с тобою что-то неладно.
— И ты, — осторожно подбирая каждое слово, выговорил Бруно, — вернулся? Отказавшись от попытки взять того, кого искал девять лет?
— Дикую Охоту надо было остановить. Пока я разбирался бы с Каспаром, она уже была бы в городе, а если б я не сумел с ним справиться — то останавливать ее и вовсе было бы уже некому. Поэтому — да, я вернулся.
— Поэтому ли? — уточнил Бруно с едва слышимой насмешкой.
Курт вскользь обернулся на чародея, молча глядящего на них из-под непонимающе нахмуренных бровей, и повторил, не ответив:
— Подымайся. Надо перевязать его, увести отсюда и поднять на ноги тех из наших, кто остался в королевском замке. Расследование, видимо, придется завершать нам; но все ж надо попытаться отыскать Буркхарда — быть может, ему повезло больше, чем его помощнику.
* * *
Буркхарда посланные на кладбище бойцы нашли спустя три часа — он лежал в траве без сознания, заметно потрепанный, в порванном на плече фельдроке и со сломанной рукой; о том, что видел, с чем ему довелось столкнуться, он не сказал ни этой ночью, придя в себя, ни утром, отоспавшись и поднявшись с постели. Инквизитор первого ранга был хмур и задумчив, на вопросы отвечая сжато и не заводя разговоров первым без крайней на то необходимости. Ни бойцов, пришедших с ним на кладбище, ни хотя бы их тел отыскать так и не сумели.
Арестованный в пражском доме Крысеныш говорил охотно, без малейшего, даже словесного, давления, похваляясь своими подвигами с видимым удовольствием, хотя полезным из всего сказанного оказалось немногое. По словам вора, Каспаром он был нанят для кражи какой-то старой карты из королевской сокровищницы и привезен в Прагу, когда проникновение оказалось бессмысленным — в надежде, что исполнить задуманное еще подвернется случай. Что это была за карта, что на ней было начертано, для чего она Каспару — этого Крысеныш не знал, зато упомянул, что ту же самую карту его уже нанимали добывать и прежде — из архива тевтонского ордена. Платил Каспар всегда щедро, и за время, миновавшее с тех пор, Крысеныш умудрился растратить все полученное, лишь благодаря неискоренимой привычке к мотовству. Фон Люфтенхаймера вор видел, когда тот встречался с Каспаром в доме на Златницкой, знал, кто этот рыцарь и какое место занимает при Императоре, но ни разу не говорил с ним.
Именно при попустительстве и при помощи фон Люфтенхаймера под трибуны на турнире и было помещено вещество, взорвавшее их. О том, кто создатель неведомой субстанции, Крысеныш не знал, но присутствовал при получении Каспаром 'груза' — плотно закутанных, переложенных соломой бутылей, к каковым было велено не приближаться, не трогать, не дышать и даже не смотреть на них. Накануне турнира Каспар заперся в комнате; что и как он делал там, вор сказать не мог, но когда, движимый любопытством, исхитрился таки мельком заглянуть, успел увидеть, что его наниматель возится будто бы с какими-то кусками мокрой материи. Слышанный Крысенышем разговор между Каспаром и людьми, привезшими 'груз', позволял вывести, что алхимик, создавший это вещество, обитает в Метцингене. При самом actus'е вор не присутствовал, однако в том, что саламандра была детищем именно Каспара, не сомневался.
Плененный чародей, как и Крысеныш, пребывал под замком в подвале королевского дворца; невысокое древнее здание пражского Друденхауса слишком далеко отстояло от обиталища Императора, где собрались все свидетели последних событий и их участники, улицы все еще бурлили, и Буркхард принял решение камерами инквизиторской резиденции пренебречь. Хождение в Друденхаус и обратно было не ко времени и не по обстоятельствам, а посадить в сии камеры также и Императора с придворными, дабы те были под рукой, явно было идеей негодной.
Чародея и впрямь звали Иудой; Иегуда Толедано был менее словоохотлив, однако и не безмолвствовал излишне упрямо. Мысль о том, что ему удастся столковаться с высшим руководством Конгрегации, сменяв свои таланты на жизнь, мало-помалу начала казаться ему не столь уж обнадеживающей, и порой в его глазах, в словах, в голосе сквозил страх, каковой он скрывал с заметным трудом. Когда Иуде удавалось вновь убедить самого себя в том, что в его надеждах есть смысл — он оживал, вновь обретая вид бодрый и почти самоуверенный. На все задаваемые вопросы он отвечал, не упираясь, но кратко и не столь пространно, как Крысеныш, ничего не пытаясь поведать господам дознавателям по собственному побуждению.
Да, Каспара он видел впервые в жизни. Нет, ранее был с ним не знаком и не слышал о нем. В Кастилии с ним связался давний знакомец из неевреев и сказал, что есть неплохая работа. Да, приятель знал о его способностях. Да, когда-то ими пользовался. С какой целью? Теща, обладательница хорошего поместья, зажилась на белом свете сверх меры, изводя домашних. Да, платят за подобные поручения неплохо. Да, и в этот раз тоже сумма была приличная. Нет, Каспар не платил. Платил человек, которого порекомендовал тот самый знакомец. Что за человек? Итальянец, кажется. Представился как Фульво. Нет, никаких деталей не раскрывалось. Почему выбрали именно его? Иегуда Толедано знает Каббалу, как обер-инквизитор — 'Pater noster', и те, кому полагается, об этом осведомлены. Нет, десница колдуна ему не принадлежит, ее вручил Каспар, он же указал и место захоронения. Почему Каспар сам не взялся пробудить Дикую Охоту? Смеетесь, господа дознаватели? Уметь вызвать саламандру и войти в соприкосновение с душою полтысячелетия назад упокоившегося колдуна — две сильно разные вещи. Да, погрузить часть нашего мира в клипот Каспар тоже не может. Нет, это не обязательное условие для призвания Дикой Охоты, просто этот мерзавец не предоставил никакой охраны, а оградить себя было необходимо. Да, разумеется, можно показать господам дознавателям, какими способами это делается, но половина останется только на словах, ведь господа дознаватели не желают клипота в королевском замке?
— Да, он и впрямь мог бы сделать это.
На зарисовки, сделанные рукою плененного чародея, раввин Леви-Кагнер смотрел внимательно, долго, держа помятый лист с заметной брезгливостью.
— А без этих... — Бруно помедлил, переглянувшись с Куртом, помялся, подбирая верное слово, и докончил: — символов. Без этих символов это невозможно? Я спрашиваю, дабы быть уверенным в том, что однажды и впрямь не разверзнется клипот в подвалах замка Его Величества.
— Быть может, майстер инквизитор, и есть на свете такие люди, — отложив лист, кивнул раввин. — Но, к нашему с вами счастью, он не из таких, ему нужны знаки и носители знаков. Хотя он очень, очень хорошо знает Каббалу.
— Лучше вас?
— Я такие знания изучать не стану. Посему — даже не знаю, как вам ответить.
— Что он вообще такое, этот клипот? — спросил Курт неуверенно. — В вашем понимании. Это... иной, нематериальный мир, подобный Чистилищу? Или нечто совсем иное? То, что я видел там, было ощутимо и вещественно.
— Это тень от Древа Сфирот, — неспешно проговорил раввин, явно силясь подобрать слова попроще. — Само Древо имеет множество ветвей, множество миров. Но клипот — лишь тень от него. Отражение Древа, но отражение темное, не подобное зеркальному.
— Тень... — повторил Курт и, помедлив, выговорил: — Я повстречал там себя, господин Кагнер. Свое отражение. Темное. Такое возможно, или это был лишь морок?
— Клипот содержит тень всех вещей и явлений, майстер Гессе, — кивнул тот, — и тени людей, живших и умерших. Не их души, не видимость, а...
— Копии? — подсказал он; раввин кивнул:
— Можно сказать так. Копии без души.
— Мой 'я' обратился глиняной куклой, когда я разобрался с ним, — заметил Курт, и тот кивнул:
— В этом есть логика... Знаете, — вдруг словно решившись на что-то, продолжил раввин, — меня тоже коснулся клипот. Точнее, это я коснулся его. Когда вы ушли, я, разумеется, пребывал в тревоге и неизменно думал о вас и успехе вашего предприятия. Уснул я в беспокойстве, все так же в этих моих мыслях. И мне пригрезились вы, майстер Гессе. Вы снова стучали в мою дверь, вы были в одеянии, сшитом из черной кожи — очень похожем на ваш фельдрок. В руке у вас был фонарь и... что-то еще, не знаю, как определить это; жезл, быть может. Судя по тому, как вы его держали, этот жезл был оружием. В том видении вы долго молча стояли на пороге, я — перед раскрытой дверью, и я ждал от вас решения своей судьбы, ждал, что вы мне скажете. Вы могли сказать, чтобы я шел за вами, и эта мысль меня пугала...
