— Благодарю вас, Ваше Величество, — коротко кивнул он. — Но у меня нет более никаких просьб касаемо дел трона и Конгрегации, и я не желаю более ничего для себя. Дело лишь в следующем: видите ли, в эти минуты далеко отсюда, далеко от меня, умирает мой духовный отец. Дела мои здесь окончены, и все, что нужно, вполне может взять на себя майстер Буркхард, а вскоре прибудет еще и мессир Сфорца, в присутствии коего я и вовсе становлюсь бесполезным довеском... Мое присутствие более не обусловлено строгой необходимостью. Если вы позволите, Ваше Величество, я бы хотел покинуть ваш дворец сегодня же. И лучше — немедленно.
— А я полагал, что вы останетесь в замке до возвращения моего сына, — спустя не одно долгое мгновение отозвался Император. — Знаю, что он был бы рад этому... Вы отказываетесь от императорского гостеприимства, майстер Гессе?
— Нет, — ответил Курт, постаравшись смягчить тон, сколь это было возможно, однако взгляда не отвел. — Но прошу вас избавить меня от него ради последней встречи с умирающим отцом. Думаю, вы должны меня понять, Ваше Величество.
Император вновь смолкнул на миг, будто желая возразить его словам, однако лишь тяжело вздохнул, кивнув.
— Господь покарает меня или собственная совесть, если я буду препятствовать вам. Езжайте, майстер Гессе. Увы или к счастью, это будет, предчувствую, не последний повод к нашей встрече. Времена предстоят... насыщенные, — вновь ненадолго замявшись, докончил Император, и Курт, поднявшись, тихо согласился:
— Боюсь, что здесь я не смогу вам возразить, Ваше Величество. Хоть и очень хотел бы.
ЭПИЛОГ.
В рабочей комнате Сфорцы было тепло, солнечно и ярко; неприлично радостные лучи разбегались по бумагам, чехлам, шкатулкам, играли бронзовыми гранями чернильницы и расцвечивали ими стол. 'В такой день умирать обидно... В солнечный день обидно, в дождливый противно, в морозный холодно. Единственный выход, чтобы быть довольным — жить вечно'...
От самой Праги Курт гнал, почти не останавливаясь даже для отдыха, и на сей раз Бруно, обыкновенно жалеющий лошадей, и не думал перечить, погоняя своего скакуна столь же упрямо. Во двор академии они ворвались стремительно и яростно, как захватчики, и так же, как атакующие соседский замок бойцы, бежали по коридорам, не глядя на встречных, покуда не были перехвачены защитником твердыни — Антонио Висконти встретил их за несколько шагов до комнаты духовника...
— Но вы поспели хотя бы к погребению, — тихо проговорил доверенный секретарь Сфорцы, и Курт медленно поднял голову, оторвав взгляд от стола и бросаемых чернильницей светлых пятен. — Ведь вы простились перед вашим отъездом. Многие и того не успели.
— Хреновое утешение, — медленно проговорил Курт, с трудом шевеля губами.
Усталость, которая не ощущалась во время пути, которая загонялась вглубь, стискивалась стальной цепью, сейчас одолела каждый член тела, каждую косточку, мышцу, казалось — каждый волос. Говорить не хотелось и не хотелось думать, не хотелось слышать никого, и тем более — этого человека, который был здесь в ту самую, последнюю минуту...
— Когда погребение? — спросил Бруно чуть слышно, и Висконти так же негромко отозвался:
— Завтра. Успеете передохнуть и прийти в себя.
— Прийти в себя... — криво ухмыльнулся Курт. — Смириться... сжиться... а потом и забыть, ведь жизнь-то идет, да, Висконти?
— Ты, конечно, можешь хамить мне и впредь, Гессе, — безмятежно откликнулся тот, — и я спокойно это вытерплю, ибо меня это не задевает: я знаю, что сие лишь часть твоей беспокойной натуры. И я даже знаю, почему сейчас ты особенно несносен: ты злишься на меня за то, что я был здесь, а ты нет, и к прочему, ищешь, на ком сорвать зло; ведь никто не виноват в случившемся, но отчаяние ищет выхода. И еще ты боишься того, что будет дальше, ибо лишился отца, без какового не мыслил свое существование.
Курт поморщился, услышав из этих уст слова помощника, сказанные в лагере Хауэра, однако не возразил, лишь молча уставясь снова на освещенный солнцем стол.
— Только вот что я тебе скажу, — продолжил Висконти столь же ровно. — Его лишились мы все, не только ты. И да, Гессе, ты прав: жизнь идет. Вообрази, каково сейчас дону Сфорце, который был дружен с отцом Бенедиктом не один десяток лет. А он сейчас в Праге, работает, потому что так надо. А отец Альберт? Сколько лет они делали одно дело, сколько их связывает; каково ему теперь? А Александер? Для него отец Бенедикт — был вовсе спасением когда-то, был всем. Но он делает, что должно, хотя что у него на душе сейчас, ни ты, ни я помыслить не можем. И множество следователей продолжает службу, не имея возможности попасть хотя бы, как ты, на отпевание и погребение своего духовного отца, проститься с ним хотя бы так. Неужто полагаешь, что им он был менее дорог?
— Не берусь судить, — чуть слышно пробормотал Курт, и Висконти неожиданно легко согласился:
— Быть может, ты и прав. Быть может, попросту тебе он был нужней прочих — быть может, потому что более и чаще прочих ты нуждался в его руководительстве. Но теперь придется одному, Гессе. Страшно одному? А мне, думаешь, не страшно? Дон Сфорца в любую минуту последует за ним, и я останусь один — руководить всей этой сворой, каковою мы являемся, ворочать делами, кои при неверном движении обрушат целое государство и погубят тысячи жизней. Мне, думаешь, не страшно при этой мысли? Не хочется ради того, чтобы облегчить душу, сорваться — наорать на тебя за твое высокомерие и хамство, ведь я имею на это право?
— Наори, — предложил Курт равнодушно. — Может, обоим полегчает... А прежде говорил, что должность свою принимаешь с удовольствием.
— Одно с другим отлично уживается. Как и у тебя в твоей службе. Как бы ни было страшно, надо двигаться дальше и делать то, что велит долг, Гессе.
— Хочется с тобою поспорить, — так же тихо и безвыразительно отозвался Курт. — Но никак не могу найти, к чему прицепиться...
— А коли ты со мною согласен, — вздохнул Висконти, усаживаясь напротив них с Бруно, — то давай к делу. Перейдем к неприятному.
— 'Перейдем'? Id est, сейчас мы обсуждали нечто крайне славное?
— К неприятному для тебя лично, Гессе. Обсудим то, что произошло в лагере Хауэра. Откровенно тебе скажу: прочтя твой отчет, присланный из Праги, я решил, что либо мне мерещится все написанное, либо ты выжил из ума. Что это ты себе позволяешь, скажи на милость?
— В отчете я описал все. Или с расшифровкой возникли проблемы?
— Ты взял на себя волю суда и...
— Имею право согласно рангу: по ситуации. Обоснование своих действий я также привел в отчете.
— О, я ценю уже то, что Курт Гессе сам, без давления и применения пыточных щипцов, соизволил написать отчет, — без улыбки заметил Висконти. — Однако не делай вид, что не понимаешь, о чем я говорю. Ты по собственному усмотрению принял решение о жизни и смерти служителя Конгрегации и устроил из суда и казни фарс.
— Я все написал в отчете, — повторил Курт с расстановкой, и Висконти кивнул:
— Положим, так. Хорошо, ты добился своего. Сохранил жизнь, в общем, неплохому парню, который оступился, но еще может исправить хотя бы собственную душу, если не ситуацию, которую создал. Ты в отчете просил предоставить наследнику право самому избрать место заточения Йегера... Это — не слишком ли?
— Если Хельмут передумает сводить счеты с жизнью, — пояснил Курт все так же негромко, — а он передумает... И наследник явится к нему однажды с предложением службы... а он явится... То надежней телохранителя для принца не найти. Путь назад, в Конгрегацию, ему заказан, но при нем остаются его умения зондера, память о собственной ошибке и благодарность человеку, который спас его жизнь и душу. Рядом с ним императорский пес фон Редер будет смотреться безответственным слабаком.
— А если б тебе не удалось? — понизив голос еще больше, спросил Висконти. — Гессе, соизволь смотреть на меня, когда я к тебе обращаюсь. Изобрази для приличия если не уважение к собеседнику, то хотя бы притворную вежливость. Что, — продолжил он, когда Курт нехотя поднял взгляд, — если б наследник оказался (выразимся прямо) туповатым? Не догадался бы провести в уме всю эту хитроумную схему? Или, если он сделал это впрямь из человеколюбия, а не из расчета — оказался бы черствей, чем ты о нем думал? Или, напротив, от соболезнования страданиям Йегера впал бы в stupor? Не всякий день он наблюдает за тем, как герой и кумир его детства режет кожу с живого человека. Что, Гессе, если б все пошло нет так?
— Что? — переспросил Курт, глядя в глаза кардинальского доверенного неотрывно и насмешливо. — А скажи мне, и правда — что? Просто ответь, что было б тогда?.. Молчишь... А я тебе скажу, Висконти, что бы тогда было. Тогда был бы суд и была бы казнь. Без вариантов. Оспоришь меня?.. Снова молчишь... Если б у меня не вышло, произошло бы то, что произошло б и без моего участия. А я — сохранил парню жизнь и дал надежду грядущему правителю Империи получить в будущем преданнейшего охранителя.
— И считаешь, что все сделал верно? — по-прежнему тихо спросил Висконти. — Раскаянья нет ни на грош?
— Не ты мне духовник, — отозвался Курт, все так же не отводя взгляда. — Духовнику я всё сказал. Если ж ты хотел знать, сделал бы я это снова — да, сделал бы. Потому что так было нужно, и это было правильно.
Висконти сидел, не шевелясь, еще мгновение и вздохнул, отодвинувшись и распрямившись.
— Знал, что это услышу, — проговорил он неспешно. — Но должен был удостовериться.
— И что ж теперь, когда удостоверился?
— Сигнум, — сказал Висконти, коротким кивком указав на столешницу перед собою. — На стол.
Бруно вскинул голову, глядя на новое начальство растерянно, и нерешительно произнес, с явным усилием преодолев мгновенное ошеломление:
— Ты... на это не имеешь права. Такое решение принимает Совет.
— Совет принял решение, — откликнулся кардинальский доверенный, не глядя в его сторону. — Сигнум на стол, Гессе.
— Это бред, — с внезапной злостью в голосе вытолкнул Бруно. — Следователя с девятью годами безупречной службы лишить Знака за самовольство? Это что же за решения теперь принимает Совет после смерти отца Бенедикта?
— Совет принимает решения, которые идут на пользу делу, — все так же безучастно пояснил Висконти. — И его самовольство, сам знаешь, это случай далеко не единственный. Все эти девять лет он только и делал, что самовольничал, принимая решения порою даже вопреки прямым указаниям начальствующих.
— И всегда оказывался прав!
— Бруно, — тихо оборвал Курт, и помощник запнулся, переводя взгляд, полный бессильной злости, с одного на другого.
— Сигнум, — повторил Висконти.
Курт медленно поднял руку, сняв с шеи тяжелый стальной медальон, вес которого давно уже перестал ощущаться, перестал замечаться, и замечалась теперь лишь пустота, когда — изредка — приходилось снимать полированную бляху...
— Я этого так не оставлю, — не повышая голоса, пообещал помощник, когда звенья цепочки грохотнули о поверхность стола; Висконти на него не обернулся.
— Тоже считаешь, что это несправедливо? — спросил он, и Курт пожал плечами:
— Еще не решил. Но я вполне здраво себя оцениваю... пока. Однако, если Совет полагает, что моя служба приносит больше вреда, чем пользы...
— ... то ты доверяешь решению Совета? — договорил Висконти, придвинув к себе одну из стоящих на столе шкатулок. — А напрасно. Совет тебя выбрал именно потому, что ты не доверяешь никому. Именно потому, что в своей правоте уверен, какие бы решения ни доводилось тебе принимать, потому что способен просчитать наперед многое, о чем даже не думают другие.
— Что значит 'выбрал'? — настороженно уточнил Бруно, и Висконти вздохнул, откинув крышку шкатулки и вытянув за цепочку Сигнум — новенький, совершенно очевидно изготовленный совсем недавно.
— Не изводись так, защитник, — усмехнулся он, протянув Знак Курту. — Изгонять твое духовное чадо из Конгрегации никто не намеревается. Но я не отказал себе в удовольствии увидеть Молота Ведьм без его обычной спеси... Хотя, откровенно говоря, столь смиренной реакции не ожидал. Теперь даже не знаю, не должно ль мне стать за это совестно...
— Что это? — спросил Курт, и Висконти недовольно нахмурился:
— Рука устала держать. Уж прости, без полагающейся торжественности, — продолжил он, когда Курт осторожно, кончиками пальцев, взялся за цепочку протянутого ему Сигнума, и вновь посерьезнел. — Но какова работа, такова и церемония... Это Знак агента Совета, Гессе. Лишь второй за историю Конгрегации. Тот, кто был агентом до тебя, теперь состоит в Совете; status агента остался при нем, но у вас и области работы будут разными...
— Александер фон Вегерхоф... член Совета?! — выдавил Бруно неверяще, и Висконти кивнул:
— Совет должен состоять из четырех членов. Теперь, когда не стало отца Бенедикта, в нем отец Альберт, Александер, дон Сфорца, я и ты.
— Это пятеро, — заметил Курт, все еще держа Сигнум в руке; Висконти кивнул:
— Надень. Теперь это твой Знак... Да, пятеро. Мы с Бруно пока считаемся каждый за половинку ввиду неопытности и молодости. Но каждый из нас уже будет иметь право голоса... Все сложно, Гессе, такие времена. Так случилось, что перестроение Конгрегации совпало с довольно мутным временем в Империи, но мы должны с этим совладать.
— А я? Что теперь должен делать я?
— Работать, как прежде. Попросту теперь всем твоим действиям будут соответствовать должные полномочия. Больше свободы в действиях — и больше ответственности, Гессе. Об этом не забывай. И, разумеется, будут особые поручения напрямую от Совета — такие, о коих знать нельзя будет никому. И доступ к знаниям, не ведомым более никому, кроме членов Совета... А ты уж, верно, вообразил себя на месте Йегера?.. Быть может, это и на пользу.
— Может, и на пользу, — эхом повторил Курт, медленно надев на шею холодную цепочку медальона, и взял его в ладонь, разглядывая на сияющей стальной поверхности те мелочи, отличия, каковые должны были показать любому собрату по служению, что перед ним не просто следователь первого ранга, как то было отчеканено здесь.
— А теперь, — вздохнул Висконти, взяв в руку один из листов на столе, — твой первый раз, когда тебя допускают к сведениям, столь тайным, что от них, ни много ни мало, зависит судьба Конгрегации и Империи. И не надо делать такое лицо; такой информации в твоих руках не бывало никогда. Это расшифровка донесения от наших агентов в Италии. Оно касается одного из неуловимой троицы 'Каспар, Бальтазар, Мельхиор'...
Исписанный ровным почерком лист Курт выхватил из протянутой ему руки нетерпеливо, почти бесцеремонно, окунувшись в текст разом, слыша, как затаил дыхание Бруно, склонившийся к бумаге над его плечом. Расшифрованное сообщение он прочитал дважды, всматриваясь в каждое слово, в каждую букву так, словно за нею таился какой-то иной, не видимый ему смысл, и медленно поднял взгляд к лицу Висконти, наблюдавшего за ним терпеливо и серьезно.
— Мы не можем сказать, знает ли Бальтазар о том, что мы о нем знаем, — проговорил кардинальский доверенный негромко. — Но обязаны иметь в виду, что он может хотя бы догадываться.
