9.2. Шестой Знак. Книга 2 (общий)

Наверное, только одно еще удерживает меня от последнего решения — драгоценность, доверенная Богами и волею случая оказавшаяся в заточении вместе со мной. Мой Знак. Мое Сердце. Мое самое уязвимое место, которое, тем не менее, до сих пор мне удавалось сохранить в неприкосновенности. Ни одному их тех, кто веками ждал моего согласия, это сокровище не удалось заполучить в полной мере. Коснуться ненадолго — да. Забрать часть моих сил, наивно веря, что это именно то, что они ищут — конечно. Для того, чтобы защитить свою душу, я пойду на многое, если того потребуют обстоятельства. Даже смирюсь со своей участью, сдамся, умолкну навеки, но никогда и при каких обстоятельствах не предам то, что так часто предают люди...

Как ни удивительно, обмануть их оказалось совсем несложно. Не зная, что именно искать, они с таким воодушевлением кидались на заманчиво яркий цветок, выдаваемый мною за истину, что какое-то время это казалось даже смешным.

Потом мне стало грустно.

Затем — все равно.

И теперь я лишь равнодушно слежу за тем, как раз за разом эти глупцы попадают в свою собственную ловушку, не в силах понять, что и я могу у них чему-нибудь научиться.

Впрочем, последний тюремщик превзошел всех остальных по части изобретательства. Таких настырных мне, пожалуй, не доводилось видеть. Уже два века с половиной прошло, а он все еще упорствует. Пытается чего-го добиться. Настаивает. Часами просиживает на пороге моей тюрьмы и почему-то думает, что этого достаточно для того, чтобы вернуть утраченное доверие... да, однажды он совершил то, что казалось невозможным, но, видимо, лишь потому, что и сам не понимал, что творит. А когда опомнился, стало уже поздно что-либо менять, хотя, наверное, только это в один из дней удержало меня от того, чтобы забрать его жизнь в уплату грехов целого рода...

Возможно, кто-то скажет, что я к тому просто сжился с мыслью о плене, побоялся рисковать тем, что имею, и, наверное, будет в чем-то прав. Потому что единственный раз, когда человек полностью мне открылся, став таким же уязвимым, как я, мне пришлось оставить его в покое. Да, мне хотелось его уничтожить. Хотелось так страстно, что я едва сумел остановиться. Но все-таки, несмотря ни на что, мне удалось удержаться от этого сомнительного решения. А потом я просто привык к тому, что он по-прежнему рядом и все еще чего ждет, просит, разговаривает, увещевает.

Впрочем, сейчас мне уже нет нужды слушать его речи или ждать от него понимания. Его время давно прошло. Его шанс безвозвратно упущен. Предательство... еще одно. Абсолютно такое же, как и раньше. А еще высокомерие. Нежелание принимать истину. Неправильная сила. Неправильный дар. И, что самое главное, неправильные устремления... воистину он — достойный потомок своего проклятого рода. Не умеющий не слушать, ни смотреть, ни замечать важных деталей. Совсем как ОНИ. Он так же самоуверен. Холоден. Равнодушен. И даже тот единственный раз, когда я сумел заглянуть в его душу и не стал ее трогать, не дает ему права что-либо требовать.

Да и разве мог бы потомок Проклятых стать моим Хранителем?

Мог бы удержать в руках то сокровище, которое так истово жаждет заполучить?..

Снова вздыхаю и угрюмо смотрю за зарешеченное окно.

Увы, но больше в моей тюрьме нет ничего интересного. Хотя недавно заглянувшая в него Пустота была оказалась близка к тому, чтобы отбить у меня охоту смотреть даже туда.

Впрочем, мне и Она уже не страшна. Вечная противница, соперница, сестра... такая же холодная и мрачная, как Бог, который Ее создал.

Я не осуждаю Ее. Отнюдь. Просто думаю о том, что было бы, если бы вчера Она сумела сюда ворваться. Сколько мне тогда удалось бы протянуть? Оборот? Два? Три? И что бы потом осталось от моего сокровища?

Кроме горстки праха, наверное, ничего — Пустоту не интересует ничто иное. А мне, наверное, все еще жаль было отдавать Ей самое дорогое, и только этим можно объяснить ту вялую попытку к сопротивлению. Правда, никто не ожидал, что до меня хоть кому-то окажется дело, но даже вмешательство извне, приведшее к поспешному уходу Тени, не способно ничего изменить.

Да, я чувствую сейчас в себе присутствие той крохотной искорки, которая сумела ненадолго отсрочить мою гибель. Она до смешного мала, но при этом поразительно упряма и безмерно любопытна. Она и сейчас не утратила своей индивидуальности. Прислушивается настороженно к моим вязким мыслям. Удивляется чему-то. Иногда хмурится. Мрачнеет, когда сознает, что раньше ей показывали лишь малую часть того, что действительно меня составляет. Ей не нравится это открытие. Ей тоже кажется, что это — обман. И тут она безусловно права. И правильно сердится, настороженно изучая мое древнее тело. Но, несмотря ни на что, она зачем-то старается во себе... вернее, во мне разобраться.

Пустое...

Наверное, ей просто повезло войти в мой карцер, минуя чуткого охранника. Но если поначалу мне показалось, что из этого может что-то получиться, то сейчас, видя ее отстраненность, я все больше склоняюсь к мысли, что и эта надежда оказалась ложной.

Почему?

Да потому, что кроха, поначалу зачем-то подарившая мне толику своих невеликих сил и не испугавшаяся моего общества, вдруг не захотела пройти обязательную проверку. Решительно отвернулась от дара, который до нее предлагался лишь единицам. Конечно, она не отказалась меня выслушать... точнее, она и сейчас продолжает меня внимательно слушать, что выглядит совершенно непонятным на фоне ее преступного бездействия... но, кроме сочувствия, я от нее больше ничего не жду. Хотя и отстраняться, наверное, уже не стану.

Какая разница, если она узнает чуть больше или услышит не только отголоски былой радости, которой мне не так давно удалось с ней поделиться? Какая разница, если вместо отживших свое чувств я покажу ей истинное нутро? И если она, наконец, узнает, что я давно и искусно умеют лгать? Причем не столько других, сколько себе самому?

Все равно это ничего не изменит...

Хочет она увидеть этот мир без прикрас?

Хочет понять, почему я упорно скрываю ото всех истинное положение дел?

Хочет смотреть на то, как я умираю?

Хорошо. Я дам ей возможность это увидеть.

Хочет почувствовать то, что чувствую сейчас я... пускай. Горечь от этого не уменьшится. А боль, хоть и станет чуточку легче, никуда уже от меня не денется. Как и тоска, и печаль, и тот мертвый груз похороненных в веках надежд, который тяжелой плитой давит на мои плечи...

Что? Тебе больно, незнакомая кроха?

Я же говорил, что ты напрасно упорствуешь.

Ты плачешь и кусаешь губы, чтобы не закричать?

Но я ведь никогда не утверждал, что это будет просто.

Тебя стало трудно дышать? У тебя тоже открылись старые раны в душе... ого... как их, оказывается, много... наверное, даже слишком много для такой крохотной искорки, как ты... и они невероятно глубоки для той, чья жизнь — лишь крохотный проблеск в глазах равнодушной Вечности...

Что?!

Кроха, да ты сумасшедшая, если предлагаешь взглянуть на тебя поближе!

Ты думаешь, это просто — вместить в себя настоящий Знак... ох... да как же тебя угораздило разделить эту тяжкую участь четырежды? Как, в пятый раз?! Нет... такого не может быть! Как ты еще живешь с этой ношей?! Молча?!

А ты шутница, кроха. Откуда же ты вдруг такая взялась?!.

Всматриваюсь в маленькую искорку внимательнее и недоуменно замираю.

А она меня не боится. Странно. И ее не пугают ни моя древность, ни слабость, ни обреченное смирение.

Ей не нравится то, что я сдался. Ее безмерно раздражают моя покорность и безразличие. А еще она до крови кусает губы, чтобы понять, почему именно это произошло...

Эх, кроха... какая же ты еще наивная. Сколько веков я ждал того, что сумеет меня хотя бы услышать, не говоря уж о том, чтобы понять и разделить со мной Вечность. Вот ты понимаешь... вроде бы. Конечно, как бы не поняла, если до меня с тобой уже пять раз говорили мои старшие братья и сестры. Интересно, что они в тебе нашли? Такая маленькая, слабая, двуногая человечка... хотя нет. Кажется, я ошибочно посчитал тебя человечкой — в твоих жилах течет кровь не только смертных, но есть и некая толика кровь оборотней, очень необычных магов, одному из которых разрешено напрямую обращаться к Тени. А еще там есть...

Нет! Невозможно!!

Я пораженно замирая, рассматривая на ладони слабую искорку чужой души. Она лежит очень тихо, спокойно, доверчиво согревая мои пальцы своим удивительным теплом. И она поет мне... действительно... мне не показалось!.. негромко поет! На старом, почти забытом языке, каждое слово которого отзывается в моем теле сладкой истомой.

Я помню его... далекое небо! Я действительно хорошо его помню! Эти слова... благословенные звуки Изначальной речи, которые мягко напоминают о том, что еще рано сдаваться. Стыдно тосковать. И совсем не время опускать руки.

Наверное, необычная кроха еще не знает, что иногда бывают дни, когда ничего, кроме тоски не остается... хотя нет. Я вижу в ее прошлом целые годы, наполненные сущей бессмыслицей и ненужной суетой. И боль... в этой жизни тоже было много боли. Не так много, как в моей, но наши годы несоизмеримы. И несмотря на это, она все равно поет! Утешает меня... МЕНЯ! Стремится ободрить! Помочь! Встряхнуть и заставить хоть что-то сделать...

Смешная.

Я грустно улыбаюсь, молча говоря ей, что она опоздала со своими советами, а она в это время по-прежнему поет. Зовет куда-то. Настойчиво, смело. О чем-то спрашивает. Чего-то требует. А потом вдруг начинает расти — стремительно и неумолимо. В считанные мгновения, будто получив откуда-то мощный поток невидимых мне сил, становится шире, больше, ярче! Вот она уже не помещается на моей руке... вот стала еще больше, радостно осветив мрачные стены моего узилища... вот заставляет меня изумленно отшатнуться, а сама растет дальше, словно сердясь на то, что ее пытаются ограничить.

Я недоуменно за ней слежу и хочу спросить: КАК?! И ЗАЧЕМ все это, если шансов все равно не осталось?!

Но она не дает мне времени на размышления. Разросшись до невероятных размеров, она уже упирается в прутья решетки. Раздраженно мигает и, коснувшись одним из своих лучей прочной стены, упрямо вгрызается в камень. Ей больно — я вижу. Ей очень тяжело ломать мою тюрьму... но она, позабыв про боль, настойчиво рвется на свободу. Стремится. Летит. Рвется прочь, отринув сомнения и обиду. И столько нерастраченных сил в ее порыве, столько энергии, упрямства и даже ярости... что моя тюрьма содрогается до основания и негодующе скрипит, отчаянно не желая выпускать из себя это маленькое солнце.

А потом зачарованные прутья с отвратительным скрежетом выходят из пазов, и я растерянно смотрю на узкое окно, неожиданно лишившееся решетки. Неверяще слежу за тем, как победно вспыхнувшее солнце резко устремляется наверх, к недоступному для меня небу, где разгорается еще ярче и бьет по глазам своим лучами так, что мне приходится зажмуриться и поспешно отвернуться. А потом упрямо вскинуть голову и ошеломленно увидеть, как это чудо снова возвращается, по пути так же стремительно уменьшаясь в размерах. Сперва становится небольшим светящимся шаром, уверенно протискивающимся сквозь образовавшуюся дыру. Затем уменьшается еще больше, аккуратно зависнув над моей рукой. Наконец, неторопливо опускается обратно на ладонь и, согрев ее мягким теплом, от которого затрещали и внезапно разомкнулись мои оковы, удовлетворенно вздыхает. Так, словно сделала именно то, для чего предназначена.

Маленькая, совсем невесомая и кажущаяся такой беззащитной искорка чужой души, у которой, тем не менее, хватило сил, чтобы разбить мои цепи...

Растерянно смыкаю ладони, плохо понимая, что же сейчас произошло. Потом поспешно размыкаю их снова, чтобы убедиться, что не повредил эту кроху. Невольно улыбаюсь, когда она насмешливо подмигивает в ответ, и тихо-тихо, чтобы не услышал тюремщик, шепчу ей:

— Спасибо... Спасибо, кроха, что ты попыталась вернуть мне свободу...

Когда я открыла глаза, вокруг снова было темно. Ни ветерка, ни звука, ни даже легкого шевеления листвы над моей головой. Интересно, еще ночь или это УЖЕ на дворе потемнело? И если верно последнее утверждение, то не нарушила ли я договоренности с господином Иггером?

Повернув голову, с удивлением обнаружила себя лежащей в каком-то подобие гамака, сплетенных ветвями старого дерева. Причем довольно далеко от земли. Метра три навскидку, не меньше. Лежу себе, покачиваясь в свое удовольствие. Хорошо, тепло, удобно...

Хм. Вот только зачем было так высоко меня поднимать? Хищников тут, небось, нету.

Попробовав пошевелиться и показав свое стремление спуститься, я без всякого труда оказалась на твердой почве. Настороженно себя оглядела, расправила слегка помявшийся подол, но, убедившись, что все (в том числе, и самочувствие) в полном порядке, растерянно огляделась.

Странно... ну и сон у меня был! Настолько реалистичный, что, пожалуй, претендует на полноценное видение. Правда, последний раз нечто подобное со мной случилось на Равнине, когда я Дангора пришибла, а тут... гм. Действительно странно.

Прислушавшись к себе, я вдруг удивленно замерла и, ощутив присутствие постороннего, быстро обернулась. А когда увидела, как со стоящего неподалеку плетеного кресла неторопливо поднимается живой и невредимый Повелитель, свела брови к переносице.

— Что вы здесь делаете, сударь?

Мужчина сделал короткий шаг по направлению ко мне, но, заметив, как недвусмысленно шевельнулись низко опустившиеся и окружавшие меня со всех сторон ветки, благоразумно остановился.

— Прошу прощения, — тихо сказал он, внимательно изучая мое озадаченное лицо. — Я не хотел вас напугать.

Придя в себя, я хмыкнула.

— С некоторых пор напугать меня довольно сложно. Но увидеть вас здесь я действительно не ожидала. Как вы себя чувствует, сударь?

— Благодарю, неплохо.

Я так же внимательно оглядела Владыку и скептически поджала губы: на мой взгляд, он выглядел отвратительно. Худой, как скелет, все еще бледный, словно умертвие. Явно ослабленный и откровенно вымотанный недавними событиями. Глаза запавшие, губы блеклые, на лбу появились глубокие морщины, а взгляд настолько тяжелый и тусклый, что поневоле закрадывается мысль — а тот ли это человек, который всего неделю назад пытался меня сломить?

— Мне кажется, вы слишком рано встали, — наконец, заключила я. — Для вашего здоровья это очень неполезно.

— Возможно. Но я должен был вас найти, чтобы задать несколько ОЧЕНЬ важных вопросов.

Заметив прикушенную губу мужчины и только сейчас осознав, каких трудов ему стоило просто сюда прийти, я поспешила подойти ближе.