Покажите мне другой глобус

— А как их перевоспитывали?

— Как-как. Каком кверху. Того времени пословица.

— А с детьми что делали, которые ну того, естественным способом?

— Наёбышей? Или в спецдетдом имени Дзержинского, или сразу в расход, время было такое. В войну пошли послабления, солдаты без яиц плохо воевали, да и вообще люди понадобились. В общем, в сорок втором скостили до восьми лет поселения. Сейчас просто ребёнка отбирают. Потом такого всю жизнь "наёбышем" звать будут, щемить по-всякому... У меня в молодости мальчик был, первая любовь, можно сказать, — вспомнил Тёмка. — Женей звали. Вот про него говорили, что у него мать не в поликлинике зачала. Очень он от этого страдал. И поэтому с хулиганами спал, — он вспомнил Нюшу с его пудовыми кулаками и поёжился.

— Тёмка, дорогой, я так и не поняла всё-таки, — Люся сделала неосторожное движение ногами и поморщилась. — Давай-ка ты мне с начала всё расскажешь. Как у вас это всё началось? То есть почему у вас все стали, ну это... однополыми?

— Потому что разнополых запретили, — Тёмка потянулся за помидором, откусил. Помидор показался ему необыкновенно вкусным. — Согласно учению Маркса-Энгельса-Мальтуса об относительном и абсолютном перенаселении при капитализме и необходимости установления государственного контроля над рождаемостью. Я ещё в школе реферат по Энгельсу писал, — вспомнил он. — "Капиталистическая система производства, основанная на законе стоимости, с необходимостью ведёт к перепроизводству как производителей, так и потребителей общественного продукта", — он с трудом закончил заковыристую фразу и добил помидор окончательно.

— Ужас какой-то, — поёжилась Луся.

— Как же там было-то, я же помнил... — Костыльков окинул взглядом стол, надеясь обнаружить ещё что-нибудь съедобное, но из пищевого был только хлеб, — а, вот: "семья, мелкобуржуазная ячейка, производящая производителей, должна быть заменена централизованным производством человеческого материала". Это Энгельс. Из чего, — Тёмка прикрыл глаза, вспоминая фразы из учебника, — следует введение искусственного оплодотворения производящей части населения, согласно научно обоснованным потребностям производства, и гомосексуализм как духовно-нравственная надстройка, отвечающая величайшим чаяниям человечества, начиная с Сократа, Платона, Александра Македонского, Антиноя, Леонардо да Винчи, Микеланджело Буонаротти, Оскара Уайльда, Марселя Пруста...

— Только не надо про этих педиков, мне Игорь успел все уши прожужжать. Уальд, Пруст...

— Ну да. А мы их всех в школе проходили. И, конечно, про великую любовь Маркса и Энгельса. Соединивших учение Мальтуса и этого, как его, Прудона. Хотя буржуи клевещут, что у Маркса жена была и куча детей.

— Так и было, я читала, — сказала Луся.

— У вас, может, так и было, а у нас — не верю. Ну по роже видно, что Маркс гомо! Да и вообще, про Путина с Кабаевой тоже всякую ерунду рассказывают. Литвиненко даже опубликовал в Лондоне. Ну и получил стронция в кофе.

— А что, неправда? — Луся взяла кусок хлеба и начала возить по тарелке, подбирая остатки желтка.

— Херня, — решительно сказал Тёмка. — Путин гебист, а в контору только настоящих гомо брали, у них это строго. Он всех этих отклонений терпеть не может. "Я Дмитрию никогда не изменял, и он мне тоже. Каждый из нас уверен в своём партнёре по семейному и государственному тандему" — процитировал он недавнее интервью. — Может, с кем и был, про Березовского вот говорят... хотя Берёза тогда вообще всех на хую вертел. Но чтобы Путин с бабой — не-а.

Еда кончилась, но из-за стола вылезать не хотелось. Хотелось сидеть и дальше смотреть на Лусю. Поэтому Тёмка продолжил.

— А вообще, конечно, у нас всё плохо. Вот в перестройку демократизация какая-то была. Тогда в переходе на Пушкинской гет-литературу продавали — Шекспира там, Лолиту всякую, Пугачёвой кассеты... При Ельцине тоже можно было. Статью за гетеросексуализм в девяноста третьем отменили. Даже идея была гетеросексуальные партнёрства разрешить — без детей, конечно, под врачебным наблюдением, но всё-таки. Бюджет выделялся под это дело, коммунисты в Думе заблокировали, суки... Потом Путин пришёл и гайки закрутил: мораль, нравственность, мужчина должен быть с мужчиной, нам грозит демографическая катастрофа, особый путь России, церковь опять же подключили. Тогда наши на Запад конкретно валить начали: типа лучше феминизм, чем обратно в совок. Клубы гетские пока не закрывают, и на том спасибо. Только в этих клубах двадцать мужиков на одну бабу. И она обычно стра-ашная...

Луся тем временем встала и принялась сосредоточенно рыться в холодильнике.

— Кока-колы хочешь? — спросила она.

— Прямо с утра? — Тёмка немного покумекал. — Ладно, давай, чего уж теперь-то.

Луся протянула ему холодную бутылочку. Тёмка налил кока-колы, сделал глоток и поперхнулся.

— Извини пожалуйста, — спросил он, — это какого года кока-кола?

— А... а какого она бывает года? — не поняла Луся.

— Нуво или прошлогодний урожай? — неуверенно спросил Костыльков. — А производство чьё? Грузинская, что-ли? Хотя нет, грузинская получше была...

— Ты вообще о чём? — не поняла Луся.

— Погоди-погоди, — Тёмка начал рассматривать бутылку, — это вообще какая-то левая кола. Вот тут должна быть надпись — год, плантация, контроль происхождения. Ну например, урожай две тысячи шестого, Колумбия, плантации Пабло Эскобара... Ладно, эскобаровская дорогая, но эта вообще я не знаю что — ни аромата, ни букета. Лимонад какой-то химический.

Луся запрокинула голову и громко, неприлично заржала.

— Ни букета... ни аромата... ну ты сказанул... — она вытерла слёзы. — Давай лучше чайку заварю.

Костыльковский мобильник выдал длинную трель. Тёмка взял трубку. Звонил Титель — с другого глобуса, из другой жизни.

— Тёмка, — начал он, — не бросай трубку, дорогой, у меня к тебе очень серьёзный разговор...

— Олежек, я вот что хочу тебе сказать, — с удовольствием произнёс Тёмка. — Передай, пожалуйста, своей системе-ниппель, чтоб она брила подмышки и прочие места. Для дезинфекции тонуса. А то перед питерскими ребятам неудобно будет. Ты же Люську в Питер за этим везёшь, так? В Питере тоже есть извращенцы?

— Ты мне это, блядь... — задохнулся Титель.

— Это ты блядь, — сказал Костыльков. — Хотя нет, не блядь, это я зря, извини. Ты сутенёр. Знаешь такое слово? Человек, торгующий своим партнёром. Так вот, дорогой, это ты и есть.

— Когда я тебя встречу... — начал было Олежек с прорезавшейся мужской нотой в голосе.

— Может и встретишь, — Тёмка улыбнулся в трубку, сожалея, что Титель его не видит, — и если мне не понравится, как ты себя ведёшь, я приму меры. Сначала с Вячиком поговорю, чтоб он знал, кто про его ориентацию насвистел. Потом с Пощёкиным, про которого ты Люське наврал, что он хламидий подцепил. А про то, что ты, Олежек, гет, и сутенёр притом, узнает весь российский интернет.

— Я же тебя все равно разыщу, Тёмкочка, шарик-то круглый, — неубедительно сказал Титель. — Тогда и пососать оформим, и по ебальничку, и попиздим по-мужски.

— Ты никогда не умел сосать, дорогой партнёр, — вздохнул Костыльков. — Ладно, не нервничай. Не буду я тебя сдавать, езжай спокойно в Питер, подкладывай Люську под кого надо. Мне только больше не звони. Никогда больше не звони, сука! — внезапно рыкнул Тёмка и нажал на красную кнопочку.

— Зря ты его так, — поджала губки Луся. — И не пялься на меня, пожалуйста. У тебя будет перелом взгляда. Открытый.

— Я тебя люблю, — зачем-то ляпнул Тёмка и внезапно понял, что это правда.

— Та же фигня, — печально призналась Луся. — Только это ничего не значит, — встряхнула она рыжей гривкой. — Я вообще влюбчивая. И к серьёзным отношениям пока не готова.

— А у нас что было? — не понял Тёмка.

— Ну я не про это. Я про брак, семью там всякую... И никаких детей! По крайней мере до диплома!

— Брак, — зачарованно повторил Костыльков. — Дети. Ты имеешь в виду легальное отцовство... ... Извини, я всё никак не привыкну... — он машинально взял бутылку с химической кока-колой и отпил, не чувствуя вкуса.

— Ты жуткий извращенец, — повторила Луся. — Хотя дети в наше время — это ещё то извращение... Сына назовём Игорем. Не подумай чего, мне просто имя нравится. А дочку... давай Матильдой? Тоже красиво...

— Мрл, — вспомнил Тёма сладострастную пуму. — Извини, у меня течка, мне нужна женщина, — сказал он, аккуратно, но крепко беря девушку за узенькие бёдра.

— У тебя всегда течка, — вздохнула Луся, стягивая майку через голову.