| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Не вернуть никогда,
То, что было тогда...
Лишь всплывут иногда
Юных лет города.
Лет летит череда,
Тают айсберги льда.
Если ты не спасешь —
На пороге беда...
Мария. 1954, 10 сентября
Что же мне делать? Я опять сидела у Ларисы и плакала, читая последнее письмо Михаила. Да он прав: на пороге беда. Что бы я ни сделала, кому-то от этого будет плохо. И я понимаю, что для Михаила эта беда будет пострашней той, какая будет у Аркадия. Аркадий полон сил, уверен в себе, девочки по нему с ума сходят. Он будет в первую очередь уязвлен, будет нанесен удар по его мужскому самолюбию: им пренебрегли. Для Михаила же это может быть крушением его, возможно, последней надежды...
Но при чем здесь эти рассуждения о христианских состраданиях? Ведь, в конце концов, никто не женится и не выходит замуж за калек, только потому, что им плохо жить увечными! Семью нельзя строить на сострадании — это будет союз, обреченный изначально на крах. Где здесь я? Кто мне дороже: Михаил или Аркадий? А если спросить саму себя честно: люблю ли я Аркадия? Смогу ли я жить с ним, постоянно думая о том, что я потеряла, отказавшись от любви Михаила?
Михаил. 1954, 21 сентября
Мария молчит. Я позвонил Ларисе. Она у нас с Марией доверенное лицо, которое знает, я думаю, больше каждого из нас, поскольку она знает все о каждом из нас. Она говорит, что Мария в подавленном состоянии, что она совсем запуталась...
Может, мне нужно прекратить все это? Один раз и навсегда: я же не христианин, для которого самоубийство грех. Если это избавление, и не только самоизбавление, но и избавление другого самого дорогого человека, то это не грех. Да и какой вообще, к чертовой матери, грех? Перед кем?
Только надо найти хороший, надежный способ. Это, конечно, не таблетки — откачают! Это не петля — вдруг оборвется! Вот дождусь очередного дежурства, получу оружие и совершу очередное должностное преступление... Только уж тогда некого будет разжаловать и сослать в очередную Кемь!
Когда осталось совсем немного,
Лишь до рассвета,
А там — дорога, одна дорога
Под стоны ветра...
А там уж скоро, совсем уж скоро
Готова плаха,
В руке жестокой трещит мой ворот...
Трещит рубаха...
Когда звездою последней тает
Ночной зенит...
И вот светает, совсем светает,
И ключ звенит...
Осталось только лишь скрипнуть двери...
Войдет палач...
И можно верить хоть миг в бессмертье
Сквозь скорбный плач.
В тот час рассветный, когда мне мерить
Жизнь на мгновенья,
Зачем храбриться и лицемерить -
Для всепрощенья?
Мне недожитого жаль до боли,
До грустной дрожи:
Не страх, не ужас — досада что ли,
Что мало прожил...
И знаю: солнце взойдет — и это
Мой путь на плаху...
И все же жду я те брызги света
Совсем без страха!
Мария. 1954, 23 сентября
Сегодня я написала Михаилу письмо. Я долго думала, потом выкроила время и пошла к Ларисе, попросила ее сварить мне кофе и не трогать меня какое-то время. Я курила сигарету за сигаретой и писала письмо.
"Дорогой Миша!
Прости, что я уже месяц не отвечаю ни на одно твое письмо. Я много думала, много раз пыталась тебе написать, но все время была в нерешительности, правильно ли я поступаю. Но вот мои колебания окончательно завершились. Я решила покончить со своей прежней жизнью. Я ухожу от своего мужа, даже не к тебе, а просто ухожу. Он хороший и добрый человек, но я его не люблю. Что-то в нем не так. Может, он комплексует, что моложе меня? Может, он чувствует что-то и ревнует меня неизвестно к кому? Он разогнал всех моих прежних друзей: один еврей, другой пижон, третий дурак... Мне это не нравится: я сказала: хорошо, дома они у нас бывать не будут, но я буду общаться со всеми своими друзьями, как и общалась.
Но все это, возможно, попытки объяснить себе самой, что меня в Аркадии не устраивает и даже раздражает. Дело не в этом. Я ухожу. Пойми меня правильно, я не хочу, чтобы мои дети были бы обузой для кого-то, поэтому ты свободен от каких-либо обязательств.
Если хочешь, приезжай. Поговорим серьезно. Я
обещаю быть честной и искренней, какой я себя и считаю.
Мы с тобой достаточно зрелые люди, чтобы все спокойно обсудить и придти к решению, которое будет приемлемо, если и не для всех (это невозможно), то, по крайней мере, для нас с тобой.
Мария.
Каунас, 23/IX-54".
Михаил. 1954, 27 октября
Сегодня — самый светлый день моей жизни: мы расписались с Марией!.. Все было сделано быстро: Мария развелась буквально на следующий день после письма мне, даже не дожидаясь какой-либо моей реакции. Ее муж недоумевал, что случилось? Она объяснила, что она просто решила уйти. На вопрос, к кому, она сказала, что это не имеет значения, потому что она просто уходит.
Как только я получил от Марии письмо в прошлом месяце, я тут же позвонил Ларисе и ... застал там Марию вместе с детьми — она уже уехала со своей квартиры, бросив все. Когда я спросил ее, почему же она даже не подождала моего звонка или не позвонила сама, он сказала, что для нее вопрос был решенный: во-первых, она надеялась на серьезность моего предложения, а во-вторых, у нее есть родители, которые всегда примут ее с детьми, как бы трудно это не было. Она позвонила им и рассказала про сложившуюся ситуацию. Ее мама плакала в трубку: что же за такая беспокойная у нее дочь — третий раз выходит замуж, а ведь всего-то ей тридцать с небольшим!
Мы подали заявление в ЗАГС по месту моей прописки: мне, как военнослужащему, никаких препон из-за срочности брака, не ставили: никаких "испытательных сроков", никакой этой чепухи.
Когда Мария пыталась взять при переезде к Ларисе некоторые свои вещи, Аркадий повел себя не по-мужски: не разрешил ей взять из ее собственной квартиры ни коллекцию книг из серии "Всемирная литература", которую она собирала поштучно в течение многих лет, ни коллекцию картин и икон, которые оставил ей, уходя, ее первый муж...
Единственное, что он ей позволил взять, была детская стенка, но она-то как раз и не была нужна: не везти же ее с собой? Мария подарила ее своей подружке.
Когда я приехал в Каунас, чтобы забрать мою будущую новую семью, я встретился, наконец, с этой "телефонной Незнакомкой" — Ларисой и ее приятным интеллигентным мужем. Лариса с мужем устроили нам шикарный прощальный ужин. Мария сидела с Дашей на руках, Олег сидел с ней рядом. Он уже большой мальчик, ему уже около 12 лет.
Лариса, смеясь, рассказала, что в их небольшом отделе на работе произошел раскол на "тупоконечников" и "остроконечников", имея в виду две партии, описанных Свифтом в "Путешествиях Гулливера". Одни клеймили Марию за то, что она бросила молодого, но перспективного, поменяв его на старого, но уже кандидата. А другие говорили, что Мария не тот человек, который прельстится лишней сотней, значит, дело серьезное, и никто ей не судья.
Посидели, немножко выпили, совсем мало — чисто символически, потом все вместе поехали на вокзал. Лариса с мужем помогли нам сесть на поезд, и мы поехали в Ригу.
Уложили детей спать, закрыли дверь в купе и впервые сели рядом как два человека, решившие связать свою судьбу навсегда. Мария положила мне голову на плечо, я нежно поднял ее лицо за подбородок и тихонько поцеловал ее в губы...
— Как я устала за это время, Миша... Как я рада, что все это кончилось, что мы с тобой... Мне кажется, что сбылась, наконец, мечта моей жизни...
О первая любовь весенняя!
О майских гроз до слёз смятение!
Когда вся жизнь еще, как вечность.
Когда бездумность и беспечность,
Когда кричишь: "Всё иль ничто!",
В руке сжимая водки штоф.
И это не твоя вина,
Что ты уж пьян и без вина.
И постепенно как-то это
Сползает тихо в буйство лета.
И мы всему безумно рады:
Сверканью солнца, блеску радуг
В цветах волшебных побежалости.
И рвем, и рвем цветы без жалости...
Но я пою любовь осеннюю,
Любовь, как будто осенение,
Любовь, как будто озарение,
Любовь, как будто одарение.
Любовь не первая — последняя,
Как днем осенним солнце летнее,
Когда ты ценишь каждый лучик,
Когда все понимаешь лучше:
Цену надежды и неверия...
Когда зимы уже преддверие,
Когда не думаешь, что вечен.
... И догорают тихо свечи...
Как короток осенний вечер!
И я пою любовь осеннюю -
Мое с Голгофы вознесение!..
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
