Женская верность

Где на попутках, где на подводах, а где и пешком, Акулина возвращалась домой. И не было на её пути деревни, которую бы война обошла стороной. Вот и соседняя Михайловка. Снаряд угодил в церковную стену. Церковь чудом устояла, но начавшийся пожар уничтожил большую ее часть. От сельсовета остались одни головёшки. Деревенские сказали, что немцы в нём штаб устроили, вот партизаны и сожгли вместе с немецким начальством.

И только дорога к Покровскому оставалась прежней. Будто только вчера провожала по ней Тимофея. Перекинув через плечо лопату с привязанным к черенку узелком, Акулина возвращалась домой.

Вот и калитка. Несколько шагов по ступеням крыльца. Акулина распахнула дверь: на лавке у печи, опираясь на костыль, сидела мать. Вид у неё был воинственный. На земляном полу играли в какую-то игру пятеро Натальиных ребятишек. Услышав дверной скрип, Прасковья выставила костыль, отгораживая выход: "Ужо я вам набегаю! Только и знай, тепло выпущають". И осеклась. Глаза её различили в дверном проёме неясную фигуру: "Ты, що ли, Наталья?" Но голос дрогнул. Мелковата фигура для Натальи.

-Мам, не пужайся. Это я, Кулинка.

Прасковья дёрнулась, пытаясь встать, вытянула вперёд руки: "Дитятко моё-ё-ё..." Акулина опустила лопату с плеча, положила на стол узелок.

-Ну, будет, будет. Как вы тут? Ни строчки. Душой изболелась. — Акулина прижала к себе материнскую голову и вдыхала, вдыхала с детства знакомый, такой родной и любимый запах.

-Да ить некому отписать. Наталья неграмотная. Мужика её на войну забрали, да там он, бедолага, и остался. Я слепа и тоже неграмотна. А что всех тут собрала, ты уж не ругайся. Чем две избы топить, да бегать из одной в другую с её-то ногами, мы порешили, что уж вместях лучшей.

Такого поворота дел Акулина не ожидала и была рада, что всё обошлось.

Вечером все сидели за одним столом и ели из большой алюминиевой чашки перловую кашу, сваренную из сухого пайка Акулины.

-Благодарна я тебе, Наталья, не знамо как, за то, что мать спасла и дом сохранила.

-Ой, Кулинка, мы ить курей твоих зимой не уберегли. Как воинские части проходили по деревне, то мы курей и недосчитались. Исчезали одна по одной. А уж последнюю долго дома хранили, покель вся моя куча зимой не заболела. Вот мы понемногу и добавляли, щоб детишек поддержать. — Немного помолчала и добавила: — Слава Богу, хоть немца у нас не было. Чуток не дошёл.

Акулина только решилась спросить, где же Антип, как Наталья, тяжело вздохнув и поддёрнув рукава старенького платья, заговорила сама:

-Ну, а я теперь не вдовая и не замужняя. Пропал мой Антип без вести. И никак я в толк не возьму, как это человек может невесть куда деться? И мечтаю, что Бог дасть, объявится мой Антипушка. Ведь ежели погиб, то похоронка пришла бы. Почитай в каждый дом в нашей деревне принесли такую бумажку. А мне нет. Вот я и думаю...

-Про мово Тимофея тоже отписали, что, где он, не знают и ответить покель не могут.

Долго ещё в этот вечер три женщины судили да рядили, что было, что будет и только сердце ни у одной из них не могло найти покоя, замирая в тяжёлом предчувствии.

А на следующий день Наталья натопила свою избу и перевела свой выводок домой.

Акулина по новой написала в часть, где служил Тимофей, и стала ждать ответа. Тем временем побелила закоптившуюся печь у себя и в доме Устиньи. Вычистила, выскребла каждый закуток не только в домах, но и во дворах. От Устиньи пришло подряд два письма, в которых Акулину и Прасковью настойчиво уговаривали переезжать к ним и побыстрее. Но Акулина не могла решиться. Вдруг Тимофей раненый али как ещё приедет в деревню, а её не будет? И она ответила, что вот когда придёт конец войне и пройдёт полная демобилизация, то тогда и видать будет. А пока тут ей сподручнее искать Тимофея. И она надеется, что отыщет.

Но время шло, а Акулина получала только всякие отписки и никаких сведений о Тимофее. И тут вернулся по ранению сосед. От обеих рук у него остались только култышки. Приехал пьяный и поселился у себя в курятнике. На все уговоры жены отвечал, что ежели бы его медсестра сюда не доставила, то уж лучше бы он в доме инвалидов проживался.

-Я теперь всякого достоинства лишён. По нужде и то срамота одна. Не трожьте меня. А то, как Бог свят, утоплюсь! — обросший и грязный орал он во весь двор на своё семейство.

Это был первый вернувшийся с войны победитель. И его жена, Ульяна, первые дни по его приезду со смешанным чувством счастья и горя металась по домашним делам. С одной стороны — с такого побоища живой вернулся, а с другой — боль за увечье мужа. Но странное дело, жалея мужа (куда хуже в крестьянском хозяйстве без рук!), Ульяна летала, как на крыльях. Мог и погибнуть при таком увечье. Медсестра, которая привезла его, рассказывала, что ежели бы санитары во время жгуты не наложили, кровью бы истёк. И при одной этой мысли Ульяна бежала в курятник: "Трофимушка, може тебе баньку истопить?" Но пьяный Трофим только мычал. Отчаявшаяся Ульяна пошла по деревенским дворам. Говорила везде одно и то же:

— Бабоньки, миленькие, не давайте моему самогона. Сгинет мужик. От немца получил страшное увечье, да, слава Богу, жив остался. А тапереча дома с пьянки сгинет.

Отвечали ей во всех дворах также примерно одно и то же: "Ишь ты, умница, у неё мужик. Дак уж и не смей ему чарку поднесть. А если он один на всю нашу деревню, чего ж его и не побаловать?"

-Одичал он с пьянки. Боюсь, кабы чего худого не случилось!

Толку от её походов — никакого.

Акулина всё ждала, когда Трофим протрезвеет, чтоб поговорить. Может, что дельное посоветует, как ей Тимофея разыскать. Но, не дождавшись, все жданки съела и пошла к Ульяне на двор.

Во дворе Ульяниного дома, прямо на земле, уткнув голову в култышки, сидел и мучился с жуткого похмелья Трофим. Из приоткрытой двери дома выглядывали трое его подросших за войну сыновей. Ульяна стояла у ворот. И было ясно, что Трофиму не терпится опохмелиться.

— Чего пришла? Чужому горю любоваться? — обрюзгшая, немытая морда уставилась на Акулину белесыми глазами.

— Я те счас полюбуюсь!

На стене висело коромысло. Акулина схватила его и, не помня себя, стала охаживать Трофима по спине, по култышкам, которые он выставлял, по мягкому месту... Как потом сама говорила: "Где ни попадя".

-Дура баба! Дура!!! А!А!А!А!А!

Трофим в мгновенье ока подскочил и кинулся в свой курятник, захлопнув за собой дверь.

-Да мой хучь бы какой, лишь бы живой. А ты, гад, тебе Бог жизнь спас, щёб ты самогон жрал?! Над семьей измывался?! Па-ра-зит! Придут другие мужики с фронта, что они тебе на энтот позор рода мужского скажут? Ты рожу свою в зеркале видел? Глянься! Она страшнее твоих култышек. Тьфу! — и Акулина отдала коромысло растерявшейся Ульяне. — А ты, Ульяна, чего на него, как на писаную икону, молишься? А по деревне завтрева надо предупредить: ежели какая поднесёт ему чарку, на неделю к ней на постой определим.

-Ты що, Кулинка? Ополоумела? Мой это мужик! Трудно ему счас. Ишь кака умная — на постой! Тока потом его и видали!

-Да кому он такой нужон?! От него же воняет хужей, чем от старого козла. Ты пойми, помощь ему нужна. Никто не спорится. Но ведь он от пьянки образ человеческий потерял, и ежели ты счас спустишь — не видать ни тебе, ни ему, а самое главное — детям вашим — добра.

Акулина уже собралась выходить со двора, когда в щелку приоткрытой двери курятника высунулся Трофим: "А заходила-то чего?"

Она остановилась. Поправила платок на голове, потеребила фартук и совсем другим тоном спросила: "Дак ить я по делу к тебе, Трофим Митрич. Можно али как?"

-Ну, коли по делу, проходь пока в дом. Вишь, по хозяйству занят. Счас ослобанюсь и как штык. Ульяна, пошли мальца с ведром воды, мне тута по хозяйству одному несподручно.

-Да уж сама я, сама.

-Неча, к тебе соседка. Покель какие свои там бабьи дела обговори. А у нас покель мужики в доме не перевелись, поднесут отцу водицы.

Но даже умытый Трофим вид имел страшнОй. Однако вошёл в дом и чинно сел у стола.

-Дак о чём ты?

-Тимофей Винокуров, муж мой...

-Ну-ть не за тридевять земель. Знаю, что твой мужик. Стряслось-то что?

И Акулина пересказала всё, что в ответ на её запросы пишут армейские писари.

-Ну, щё тут скажешь, бабонька? Война штука горькая и злая. Може, где в плену мыкается. Видел я такие немецкие лагеря смерти... — он крякнул, помолчал немного, потом посмотрел Акулине в лицо и добавил: — не зря так называются. Морят людей голодом да тяжёлой работой, гибнут там солдатики как мухи. Письма оттуль не жди. Може, в другом плену. Знал и таких. Пристроятся к одинокой бабёнке, а там приживутся. Жизнь во многих местах куда лучше нашей. Да так приживаются, что уж и домой ворочаться не хотят. А ежели так, то опять же что писать-то? А может, попал снаряд в твово Тимофея — поминай как звали. Даже хоронить нечего. Вот и пропал солдат без вести, ежели никто не видел. Всякие случаи на войне быть могут. Только, Кулинка, я вашу семью с первого дня знаю. И тебя, и Тимоху. Скажу одно — худого о своём мужике не думай. Уж ежели погиб, не иначе как по геройски, а ежели гибели не видел никто, а тело не найдено, али так солдата "разукрасило", что и не распознать человека, так и не узнают никогда его родные о солдатском подвиге. Знаю и такие случаи. По куску мяса, хоть и человечьего, адрес не определишь.

— Трофим, — перебила Ульяна, видя, как мёртвенная бледность заливает щёки Акулины, — будет тебе страсти рассказывать! По делу говори.

— По делу и говорю. Должна ты, Акулина, в душе знать, что твой солдат — герой! Вот! И вся недолга! — и Трофим повесив на култышку ведро, крякнул: — Ладно, пойду хозяйствовать...

-Успокоил.

-Ну, ежели душа говорит, что жив — стало быть, жди.

Вечерние сумерки разлились по Покровскому, и Акулина, стоя во дворе, вдруг почувствовала лёгкое дуновение, принёсшее знакомый запах берёзовых дров и распаренного веника.

-Никак кто баньку затопил? Ладно, завтра из утра водицы наношу, да тоже с матерью баньку истопим. Заодно и Натальин выводок помоем, — и Акулина вошла в дом. Уже собиралась укладываться, когда на крыльце послышались тяжёлые Натальины шаги.

-Кулинка? Прасковья? Спите, що ль? Открывайте, энто я, Наталья!

Акулина отодвинула задвижку, прилаженную к двери вместо замка.

-Що стряслось? — встревоженные женщины уставились на темнеющий дверной проём. Но даже в темноте было видно, что новость у Натальи не из печальных. Она как наседка крыльями хлопала себя по бёдрам руками, переминалась с ноги на ногу, торопясь и захлёбываясь словами, рассказывала:

— Стою энто я седни на крыльце. Смотрю, вечереет. И чую, банькой пахнет, веничком, значит, распаренным, да дровишками берёзовыми. Огляделась, над тем местом, где Ульянина баня должна стоять, дымок вьётся. А время-то вечернее. Ребятню свою она по субботним дням моет. С чего бы, думаю? Дай-ка гляну. Ну и огородами, огородами, потихоньку добралась...

Тут Акулина представила, как грузная, неуклюжая Наталья "потихоньку" подбирается к Ульяниной баньке, и смех, первый за последние годы, усадил её на лавку.

-Энто как так ты сумела, что Ульяна тебя не услышала?

-Ой! Да ты далее-то, далее слухай... Спряталась я в бурьяне. Жду, значит, что будет. А бурьян тама вперемешку с крапивой растёть. Сижу. Уж занемела вся. Но ведь не просто так баньку на ночь глядя топють?! Терплю. Лишний раз шелохнуться боязно. А крапива исхитрилась, незнамо как, под подолом как жальнёть! Ну, хучь волком вой — чешется! Но я знай — терплю. И тут вижу: Ульяна с Трофимом, прижавшись друг к дружке, по тропинке идуть. А тропинка узкая. За войну заросла. Да им ни бурьян, ни крапива нипочём — идуть . Трофим чегой-то говорит ей. Потихоньку так щебечет, не расслышала что, а сам своей культёй понижей талии её обнимает. А Ульяна банный узелок в руках несёт да знай посмеивается. А по виду, ежели они хучь шаг с тропинки оступятся, то бедная моя головушка — снесёт её Трофимушка, как Бог свят, снесёт. И страшно стало — жуть! И жгучую крапиву под подолом терпеть уж невмочь. А почесаться нельзя! Но и посмотреть, что далее-то будет, страсть как охота!

Вошли они энто в баньку. Свечку затеплили. К оконцу банному я уж подбираться не стала. Мужняя жена! Виданное ли дело — за ними в бане подсматривать?! Но на своём прежнем месте осталась. А они дверь в баню притворили не вплотную. Видать, сильный жар собрался. Да не так уж долго я и ждала. Вдруг дверь как распахнётся, из бани Ульяна голышом и бегом вокруг неё по крапиве и бурьяну, следом Трофим и тоже в чём мать родила. Да оба хохочут! Изловил он её — и далее я уж вытерпеть не могла, ломанулась бечь назад. Так и убегла. Отдышалась дома. А сердце так и ухает в груди. И туда же, Антип мой из головы не выходит. Деток-то своих тоже не в капусте нашли.

-Кваску хошь? — Акулина наполнила кружку шипучим, резким напитком.

Посидели, помолчали.

-Ладно, давай по домам, да спать. Даст Бог, и наши вернутся живыми.

На следующий день Акулина таскала воду на коромысле, да приглядывалась, не видать ли Ульяну. Как увидела, чуть замешкалась, а дождавшись, пошла рядом.

-Ты, Ульяна, обиды за вчерашнее не держи... — Акулина замялась. И вроде неудобно говорить, да Наталья, уходя от них вечером, очень сокрушалась: чегой-то она, дурёха, понаделала!

-А что вчера такого особого случилось? — Ульяна даже остановилась.

-А вчера ввечеру ты ничего особого не приметила? — в свою очередь удивилась Акулина.

-А чего примечать-то должна была?

-Там по огороду али возле бани никто у вас не шастал?

Ульяна так и прыснула со смеху.

-Так вот это что за собака была! Идём мы вечером в баньку с Трофимом, а темнота уже загустела. Ну покель истопили, да детвору спать уложили, направились значит к баньке. Я смотрю, а в бурьяне да крапиве на обочине вроде кто есть. Трофим говорит, что, мол, какая бездомная собака на ночлег устроилась. Мне ещё подумалось, уж больно великовата для собаки-то. Да не до неё тогда стало. А как охолонуть, значит (жар там сильный скопился), вышли мы, то собака та как кинется бечь в сторону Натальиного дома, а величиною прямо не собака, а с цельную корову!

-Корова и была. Дурная только.

-Дыть я так и подумала. Да побоялась за Трофима. Мало ли что. И точно, говорю, собака.

Прошло лето, за ним осень. Вот уже и зима клубами холода врывается в избу, только приоткрой дверь! Война теперь бушевала далече. Вернулся в деревню кое-кто из мужиков. А жизнь, как была беспросветно тяжёлой, такой и оставалась. После очередного Устишкиного письма мать завела разговор о том, что вот и глазом моргнуть не успеют, а уж весна придёт, да посадки начнутся. Устишкин огород уже чертополох забил. Не справиться Акулине одной. А помощи ждать неоткуда. Только на свой горб рассчитывать приходится. Как она стосковалась по своим внукам! Натальиных вона пестовала, а хучь перед смертью своих бы увидеть.

И Акулина решилась переезжать. Пошла в сельсовет за паспортом. А председатель ни в какую. Отписала Акулина письмо Устинье, что никак не может выходить документ. А без паспорта куды?