Я едва заметно поморщилась: мог ли кто-то усомниться, что первая реплика Сонака будет именно такой? Захотелось подойти и ударить его. Но, памятуя о необходимости налаживания отношений, я вместо этого проговорила:

— Он был талантлив, как мало кто из нас, обаятелен, умен, харизматичен; стать лидером среди детей, с учетом его происхождения — это подвиг, достойный уважения. Наша учительница лично писала просительное письмо в Министерство, к которому приложила сданный Кайилом вступительный экзамен. Ему было выдано персональное разрешение. Однако, разумеется, запись осталась, и наши гости обязаны были проверить. И для беседы, что вполне предсказуемо, они вызвали лучшую ученицу, отличавшуюся на всех Уроках Почтительности, единственную, враждующую с подозрительным типом и, соответственно, не имеющую причин его покрывать. Помню, как сейчас: когда меня вызвали, Кайил напрягся и посерел: видят боги, мне было, что рассказать. Мальчик даже подался вперед... но ни слова не сказал. Ни просьбы, ни угроз. Тишина — даже перед лицом возможных серьёзных проблем. Как глупо, как дерзко, не так ли? И, глядя в эти бросающие вызов янтарного цвета глаза, я точно поняла, как поступлю.

— И что же, Госпожа? Вы выдали его? — предсказуемо, компаньонка первой нарушила воцарившуюся тишину. Прикрыв глаза, я погрузилась в воспоминания, желая описать произошедшее предельно точно.

— Я помню как сейчас: меня привели комнату Заведующего Школой... — начала я рассказ, и мне показалось, что окружающая темнота расцвела сотней красок, возвращая меня в тот день. Было ощущение, что вновь мягкий ковер ласкает мои босые ноги, а сердце бьётся в бешеном галопе...

Комиссия Нравов ожидала меня в кабинете Заведующего Школы, полного и довольно деспотичного мужчины, который в тот момент, впрочем, забился в угол и делал все, чтобы показаться невидимым. Причиной такого его поведения были двое, расположившиеся за его столом: худощавая, остролицая, темноглазая женщина в летах с плотно сжатыми тонкими губами и мужчина лет сорока, который был обладателем асимметричных черт округлого лица, больших губ и маслянистых глаз. Как несложно было догадаться, были то Компаньонка и Жрец, гости из далекой столицы и представители Комиссии Нравов. Одного беглого взгляда на них хватило мне, чтобы инстинкты заголосили об опасности: люди с такими глазами не ведают жалости.

Понимая, что доверие их ко мне напрямую зависит от того впечатления, что у них сложится, я постаралась в точности выполнить даже те предписания, которым обучить нас ещё не успели. Потому, не переступая порога, я скинула ботти и ступила на ковер босиком, ни на секунду не разгибая спины и не позволяя себе ни одного лишнего взгляда в чью-либо сторону.

— Это и есть ученица, о которой мы говорили?— жесткий, звенящий голос Компаньонки прорезал тишину, но я осталась стоять неподвижно, чем заслужила одобрительное хмыканье: истинно достойная обучающаяся не смеет разговаривать с Господами, покуда ей не зададут прямой вопрос.

— Вошедшая, назови свое имя.

— Кирени Оновьем, Госпожа.

— Возраст?

— Восемь лет.

— Сезон рождения?

— Начало лета, полдень первого дня сезона Краба.

— Рождена на стыке Водного Сезона, — заметил Жрец презрительно, — Такие люди порочны и опасны, за тихой внешностью они прячут вероломство. Ты такова, девочка?

— Я покорная слуга Императора, Господин. Это все, что можно сказать обо мне.

Компаньонка снова хмыкнула:

— Что сказать, ты действительно так хороша, как о тебе говорят. Ты можешь поднять голову, Кирени.

Возблагодарив богов за такую милость, я разогнула, наконец, спину и позволила себе бегло окинуть взглядом комнату. Увиденное не порадовало: помимо меня, Заведующего, Компаньонки и Жреца, в комнате была наша учительница, Госпожа Жикили, и Никар. Присутствие последнего откровенно озадачивало: их с Кайилом отцы вместе владели скотобойней, и мальчишки были — не разлей вода. Никор, видя конфликт между мной и Кайилом, часто бросался едкими обвинениями, насмешками и даже угрозами. Тем большим шоком было услышать то, что сказала Компаньонка:

— Учащийся Никар утверждает, что один из Ваших соучеников проявляет откровенное неуважение к устоям Империи. Он, если верить словам учащегося Никара, позволяет себе пренебрежительно высказываться о правителях древности, упоминая их в весьма неприглядном контексте, и порочить честь Императорской семьи. Вы были названы в качестве свидетеля подобных инцидентов. Можете подтвердить обвинение, Учащаяся Кирени? Хорошо подумайте, прежде чем отвечать.

Нельзя не признать, что последний совет в той ситуации был более чем уместен: колени мои дрожали, и сердце бешено колотилось. Подлость Никора, циничная, беспричинная, выбивала из колеи. И, желая исправить её, нужно было взвесить каждую букву прежде, чем произносить вслух.

— Мальчики его возраста бывают дерзки, — проговорила я, отбирая тщательно слова, — И Кайилу это свойственно в полной мере. У нас с ним, как бы неуместно это ни прозвучало, вражда, и без всяческой лжи скажу я Вам то, что многие, думаю, смогли бы подтвердить: сложно отыскать существо более огненное и подверженное эмоциям, чем обвиняемый. Однако, зная законы Империи и понимая серьёзность происходящего, скажу Вам: я не могу подтвердить слов учащегося Никара.

В кабинете воцарилась звенящая тишина; глаза Госпожи Жикили изумленно расширились. Побледневший Никар выкрикнул:

— Ложь! Ты лжешь!

— Помолчи, мальчик, — холодно попросила Компаньонка. Голос её звучал ровно и спокойно, но было в нём что-то безмерно пугающее, заставившее парня застыть соляным изваянием, — Учащаяся Кирени, Вы хотите сказать, что мы имеем дело с наклепом?

— Хорошенько подумай, прежде чем отвечать, Учащаяся: Энатхо не любит лжецов, — видя, что я собираюсь ответить, добавил Жрец.

Мостик подо мной стал ещё тоньше, и назад идти не было возможности — только вперёд. И — я пошла.

— Мне известна воля Верховного Бога, и я живу в почтении перед ним, потому я скажу вам правду: сказанное об учащемся Кайиле я подтвердить не могу, ибо в обоих случаях он оскорблял не Императорскую власть, а меня.

Впервые за разговор Компаньонка позволила себе эмоции — брови её изумленно приподнялись вверх.

— Поясни, Учащаяся! Какое отношение ты имеешь к Имперским Регалиям?

— Я увлекаюсь историей Императорской семьи и Империи Ишшарра, и именно это не раз и не два становилось причиной насмешек.

— Учащийся Кайил считает изучение истории Императоров порочащим занятием? — уточнил Жрец сладким голосом.

Я встретилась глазами с гостем из столицы, и сделала свой ход, проговорив с долей обиды:

— Учащийся Кайил считает изучение чего-либо порочащим занятием — для женщины.

Глаза Жреца блеснули потаенным одобрением, вполне предсказуемым, надо признать: слуги бога Энатхо всегда были исключительно мужского пола, и, соответственно, к женскому образованию относились со скептическим недоверием. Потому, мне удалось отвоевать для Кайила толику симпатии в глазах богослужителя — и это не укрылось от его спутницы. Что, впрочем, неудивительно — женщины испокон веков были наблюдательнее мужчин, и, поэтому, куда опасней.

— Учащаяся Кирени, — в голосе Компаньонки появился сладкий яд, — Нет ли у Вас личных причин для того, чтобы покрывать Учащегося Кайила?

Это была зыбкая почва.

— У меня в любом случае меньше причин покрывать Учащегося Кайила, чем у Учащего Никора — желать его осуждения. Мы с обсуждаемым юношей являемся соперниками в учёбе, но не буду врать: в некой мере, я восхищаюсь им. Он умен, начитан, смел и горяч. Мои эмоции не на его стороне, но такие люди нужны Империи, коей я безоговорочно предана. Оттого я не желаю, чтобы он был осужден несправедливо в угоду чьей-то корысти — в этом состоит мой личный интерес.

Компаньока долго и задумчиво смотрела на меня, после чего отметила:

— Ты дерзишь, девчонка.

— Я клянусь именем всесильного Энатхо: я не сказала Вам ни слова лжи. Мне остается только попросить прощения за то, что не смогла найти для этой правды правильных слов.

Молвив этого, я бросила на Жреца немного беззащитный, просящий взгляд. Расчёт мой оказался верен: мужчина, услышав клятву именем своего бога, приправленную щепоткой моей покорности, окончательно подобрел и сказал Компаньонке:

— Оставь, тут, мне кажется, все ясно. Можете идти, Учащаяся!

Провожаемая цепким взглядом женщины, я выскользнула из комнаты.

В школу Никар больше не вернулся.

— И что же, Госпожа, после этого к Вам стали относиться по-другому? — вопрос Ишири вырвал меня из тумана воспоминаний.

— Да, — хмыкнула я в ответ, — Их отношение изменилось. По школе разошелся слух, что я оклеветала Никора, и меня стали бояться. Все. Почти все.

— Этот Кайил был исключением? — понимающе уточнил Дамил.

— О, да, — улыбнулась я туману воспоминаний, — Шутите? Я оклеветала его лучшего друга. Разумеется, он не испытал страха, а возненавидел меня!

— И Вы не рассказали ему, что произошло на самом деле... — протянул Латин задумчиво.

— Разумеется, — отозвалась я насмешливо.

— Почему? — в голосе Ишири послышалось искреннее изумление, а я опешила, не понимая, как объяснить этой девочке из другого мира очевидное. Она считала, что это обыденно: признать свою слабость?

Отчаявшись, видимо, получить ответ, Ишири задала следующий вопрос:

— Но, Госпожа, как же вы стали друзьями? Между вами была ненависть!

Перед глазами промелькнуло воспоминание о том дне. Привкус крови во рту, сломанное запястье, полные бешенства золотистые глаза, смотрящие в мои...

— Это длинная история, Ишири. Я могла бы её рассказать, но, кажется, вы и так достаточно услышали. Ваш черёд говорить!

Под сводами пещер повисла тишина. Спутники основательно увлеклись моим рассказом, и шептуны были благополучно забыты. Но, внезапная смена темы разговора выбила их из колеи, заставляя исподтишка поглядывать друг на друга в надежде, что выворачивать душу наизнанку придётся кому-нибудь другому: все же, особенного доверия между разношерстными членами нашего развеселого отряда смертников все ещё не было. Более того, с точки зрения любой логики моя откровенность была запредельно глупой: но, веруя в помощь матушки-луны и богов, я шла ко вполне определенной цели и верила, что нахожусь на правильном пути.

— Бросьте, — в голосе моем проскользнуло некоторое раздражение, — Я не требую от вас приоткрывать завесу самых постыдных, неприятных и жестоких тайн из тех, что мешают спать по ночам. Наоборот, поведайте какой-то маленький эпизод из прошлого, который делает вас счастливыми. Предположим, самое приятное воспоминание детства — какое оно у каждого из вас? Начнём с тебя, Дамил.

Мужчина, оглянувшись, недобро посмотрел на меня, но получил только лишь кроткую улыбку в ответ. Мы оба понимали, что, будь он хоть триста раз признанным лидером нашего отряда, напрямую ослушаться меня он не осмелится, подав тем самым пример другим.

Не считай меня глупой, читающий эти строки: мне было прекрасно известно, что, с огромной долей вероятности, каждый из них скажет неправду. Однако, на том этапе мне было важно просто, чтобы они говорили. Правда или ложь, в словах всегда таится великая сила: помимо воли и желания, случайные фразы порой объединяют людей крепче древних торжественных клятв.

— Когда я впервые смог поднять меч — вот мое лучшее воспоминание, — отрезал Дамил между тем, заставив меня исподтишка закатить глаза. Мужчины...

— Могу тебя понять, — с улыбкой сказала я вслух, — Ишири, а что насчет тебя?

Ответом мне стало молчание. Я удивленно обернулась и увидела, что девушка впала в глубокую задумчивость.

— Ишири, расскажи нам, — снова попросила я мягко, на что Компаньонка передернула плечами.

— Наверное, последний проведённый с отцом день, — отозвалась она, наконец.

— А что вы делали вместе? — тихий, спокойный вопрос Латина стал неожиданным сюрпризом.

— О, — хмыкнула Ишири со странной горечью, — Это было наутро после смерти матери. Он отвел меня на ярмарку, сам, лично, накупил мне сладостей, мы говорили и смеялись. Это был самый счастливый день.

— А почему — последний? — уточнил Дамил.

— Вечером он отдал меня в Компаньонки, чтобы не тратиться на приданное.

Под сводами пещер стало тихо. Мне едва удалось сдержать нервный смех — сложно не признать, что компания у нас подобралась друг другу под стать. Только таким, как мы, и рисковать жизнью в смертельно опасных битвах — тем, кто, по сути, никогда и никому особенно не был нужен и имеет о счастье весьма опосредовательное представление.

— Ну, день, когда у меня появился лучший друг, наверное, был самым счастливым, — спокойный голос Латина прорезал, словно ножом, густое масло вязкой тишины, — Я бы сказал, что, обучаясь на Серую Крысу, общаться с кем-то — большой подарок судьбы. Думаю, вы меня поймёте.

— Да, разумеется... — пробормотала Ишири тихо. Мягкое тепло в голосе Крыса явно успокоило девушку, и я подняла его в своей личной классификации ещё на несколько пунктов вверх: определенно, Латин был умен и опасен.

— Сонак? — позвала я, впервые за все время совместного путешествия обратившись к мужчине напрямую.

— День, когда меня признали лучшим среди Крысят, — отрубил последний. Я едва удержалась от того, чтобы захлопать в ладоши: ответил, он все же ответил!!!

Чему же ты так удивляешься, Омали? Не глупо ли было с твоей стороны ждать шага вперёд от человека, с которым ты была столь холодна? Ведь не бывает конфликта, в котором виновен только один из спорщиков...

Глава 5. Дороги чужой страны

Вся жизнь — скачка. Иной истины нет.

Бенджамин Дизраэли

Описать последующие три дня путешествия по подземельям я, пожалуй, могла бы одним словом: монотонность. День смешался с ночью, вечер с утром, и само время, казалось, растянулось бесконечной извилистой лентой, замедлившись донельзя и оставив случайных путников, по глупости зашедших в древний, воздвигнутый неведомым богом лабиринт, наедине с их собственными страхами. Темнота окутывала со всех сторон, живая и непроглядная, она действовала на психику весьма угнетающе. Нервничали мулы, чувствуя неладное даже сквозь тканевые повязки; не по себе было и людям.

Как бы ни парадоксально это прозвучало, но, по иронии судьбы, человеком, который без особых потерь терпел заточение в темных подземельях, была я — коль уж родился муэти, то уж наверняка будешь знать толк в подобных лишенных солнца местах. Однако, спутники мои, привыкшие к солнечному свету, переносили путешествие куда хуже: нервное напряжение витало в воздухе, реплики становились все резче, взгляды — затравленней, и, несмотря на всю их выучку, чувствовалось: люди на пределе.

Ощущая себя, в некотором роде, ответственной за происходящее, ваша покорная слуга лезла из кожи вон, дабы поддержать командный дух и максимально облегчить им жизнь. Наверное, за весь предыдущий год я столько не говорила, не шутила и не проявляла подобной энергичности. Сглаживая острые углы, помогая наравне с остальными в разных бытовых мелочах, я отводила глаза, когда ловила на себе их задумчивые, удивленные взгляды, в которых то и дело начало проскальзывать неподдельное уважение. Но ещё более удивительным было то, что они начали... прислушиваться ко мне?..