Мое имя Никто (танго железного сердца)

— Фра… — дыхания не хватает, голос срывается. — Франя! — кричу я. — Франя, остановитесь! Франя!

Двужильная она, что ли?!

С разгону врываюсь в огромный зал, похожий на заводской ангар. Здесь есть свет. Под потолком качаются лампы в жестяных конусах. У подземников, смотрю, места на все хватает.

Где здесь ее искать?

Ряды стеллажей уходят в глубину зала. В беспорядке свалены мотки проводов, обрезки шлангов, металлические катушки, вентили и клапаны, раскрытые жестяные ящики, какие-то странные детали. Все в ржавчине и патине. Напоминает бардак на верфи, когда идет срочный спуск корабля на воду. Только там повсюду полно народу, а здесь как повымерли...

Воздух пахнет сыростью и пылью — одновременно. Интересно, как я отсюда буду выбираться?

И что там Грэм говорил про цветовые метки?

Звук шагов рассыпается эхом. Револьвер в кармане колотит по бедру, напоминая — я здесь, здесь, здесь… Все-таки оружие дает странное ощущение спокойствия.

Запоминай дорогу, Козмо.

В дальнем конце зала, за рядами стеллажей, мне чудится движение. Не разобрать.

— Франя! Франя! Послушайте меня! — нет, показалось. Где же она?

Я складываю ладони рупором, опираю голос на грудь:

— ФРАНЯ! СТОЯТЬ!

Эффект прямо противоположный — морлочка срывается с места и бежит. Зато теперь я вижу, где она. Мчусь вслед огромными прыжками. Шинель развевается, как плащ романтического героя. Капитан Подземный Гром, черт. Но, прежде чем я успеваю ее догнать, морлочка сворачивает вправо и прячется за стеллаж…

Ну, так не честно.

Я уже взмок.

Подземная с ребенком — по другую сторону. Чтобы дотянуться до нее, мне нужно обежать стеллаж. Что, в свою очередь, ничто не помешает сделать ей.

И что — так и будем бегать по кругу?

Я останавливаюсь, чтобы перевести дыхание.

— Франя, выслушайте меня, — говорю я. — Неужели вы не хотите для этого ребенка лучшей судьбы? Чтобы он всегда был сытый, довольный, чтобы не знал всего этого?

В ответ — молчание. Опять начинаем бегать. На третьем круге я сдаюсь. В груди выжигает воздух.

Сколько же тут этих рядов?

В изнеможении прислоняюсь спиной к стене, затылок холодит. Жрать хочу. И еще спать — просто чудовищно.

Я отталкиваюсь от стены. Время!

— Хотите, чтобы он вырос большим и сильным — таким, как я?

Иду вдоль стеллажей. Слушай, Франя. Пусть мой голос найдет и наполнит твою пустоту, твое одиночество, твое отчаяние. Может, я сумею.

— Франя, ответьте. Фра-ня! Я знаю, вы меня слышите.

Самое странное, что в этот раз Советник, воплощение кошмаров Грэма, здесь ни при чем.

В этот раз причина похищения не выгода, а… любовь.

Морлочка захотела быть матерью. Хотя бы так.

Об этом мне рассказал Грэм.

* * *

Они смотрят на нас. Мы смотрим на них.

Кажется, мы вляпались в большие неприятности.

Я делаю шаг и закрываю морлочку собой. Тоже мне, рыцарь подземного ордена.

— Беги, — говорю я одними губами.

Посылаю луч понимания. Есть такая штука — гипноз. Надеюсь, сработает. Главное, направить волевое усилие в одну точку. Лучеиспускание. Как-то Тушинский демонстрировал фокус угадывания на вечере у Ядвиги. Одна из актерских техник. Ну, я-то артиллерист…

БЕГИ. Она стоит.

Я говорю:

— Рад был познакомиться, Франя. Береги мальчика. Уже уходишь?

Франя моргает, потом до нее доходит. Она бежит в темноту.

Нитхинан.

Я поворачиваюсь к ним. Странно, пришло время умирать, а настроение у меня такое, словно жизнь только начинается. Все еще впереди.

Из темноты выходит еще один человек — не сиамец. Европейские черты лица.

— Флот? — белый рассматривает мои погоны. — Что здесь нужно флотским?

В руке у него трость с металлическим набалдашником.

— Сдавайтесь, — говорю я. — Это рейд флота. Вы окружены.

Блеф.

— Он блефует, — говорит белый. — За ней!

Я заступаю им дорогу.

Они замирают в нерешительности.

— За ней, я сказал! Живо! — приказывает белый. — Сай!

Ч-черт. Не успеваю. Вертлявый проскакивает мимо меня — за счет природной скользкости, думаю. Зато сиамцы мимо не пройдут — хватит.

Шаги Франи и преследователя затихают позади. А я остаюсь лицом к лицу с неприятностями.

— Господа, — говорю я.

Первый сиамец улыбается. Второй смотрит на меня равнодушно — как на рыбу, лежащую на разделочной доске. Розовая мякоть, стук лезвия по деревянной поверхности. Я делаю шаг вперед. Черт — да я выше каждого из них на две головы и раза в три тяжелее. Даже будь я толстым оперным баритоном, я все равно бы их одолел…

Я даже успеваю заметить удар. Сиамец бьет левой рукой. Или правой?

Мир опрокидывается.

В груди у меня словно что-то взрывается. Замыкание. Голубые искры.

Аааа! Я перекатываюсь на живот. Вставай, Козмо.

…одежда спеклась с мясом.

Эти двое умеют бить.

А я в детстве занимался чертовой музыкой, а не проклятым боксом.

Родственники жены. Черт, а ведь действительно! Меня вдруг разбирает такой смех, что сиамцы на некоторое время перестают улыбаться и переглядываются.

Надо же их как-то отличать. Равнодушный пусть будет «Толстым ублюдком», а второй — «Брюхатой коровой». Вот и познакомились.

— Это называется муай-тай, — говорит белый.

— Что? — голос у меня хриплый.

— Сиамский бокс.

— Да пошел ты со своим боксом, — говорю я и встаю на колени. Это не так уж трудно. Главное, не дать коридору на тебя навалиться. И не кричать. Совсем не так больно.

— Будете упрямиться, лейтенант, они сделают из вас отбивную.

Я — морский офицер. Могу устоять на ногах в любую качку.

Сейчас баллов восемь. Это ерунда.

— Предпочитаю бифштекс с кровью, — говорю я. И наконец выпрямляюсь.

— Дерзость? — удивляется белый. — Очень хорошо, лейтенант. Вы знаете, что они с вами могут сделать? Пока они только разминались.

Я поднимаю руки, сжимаю кулаки. Драться, так драться. Бокс, так бокс. Черт, как голова болит.

— Зачем вам дети? — говорю я. — Вы, стукнутые на голову придурки, зачем вам дети?

— Пао!

«Толстый Ублюдок» прыгает, как мячик, и бьет коленом.

Я успеваю прикрыть голову согнутыми руками. И все равно чудовищно больно. Удар едва не сбивает меня с ног. М-мать! Но я чудом остаюсь на ногах. Ловлю сиамца (он неожиданно легкий) за пояс и швыряю в сторону. Он врезается спиной в стеллаж и переламывается всем телом. БУМ. Грохот. Сиамец падает на землю. С грохотом обрушивается полка, раскатываются какие-то металлические банки, одна останавливается прямо у моих ног. Меня трясет от ярости.

БУМ. Сиамец пытается встать.

Бум. Бум. Бум. Я поворачиваю голову. Белый хлопает в ладоши.

— Неплохо для благородного, — говорит он. — Но теперь вам точно конец, лейтенант.

Я смотрю, как сиамец пытается подняться на четвереньки. Выходит не очень. Как собака со сломанным позвоночником. Второй сиамец, «Брюхатая корова» смотрит на меня равнодушно, но с места не двигается.

— Плевать.

— Дело ваше, лейтенант. Кстати, вы знаете, что такое муай-тай? Только личная охрана короля владела этим боевым искусством... Что? — Его отвлекает возглас сиамца. Белый о чем-то переговаривается с равнодушным, потом сообщает: — Сейчас он вас убьет.

— Каким образом?

— Сломает шею, я думаю.

— Чудесно, — говорю я . — Всегда о таком мечтал.

Белый смотрит на меня как на какое-то диковинное животное. Качает головой.

— Хотите что-нибудь сказать напоследок?

— Я требую бархатный мешок и палку из сандала!

Белый начинает смеяться. Он достаточно знает о сиамских обычаях, чтобы оценить шутку. Переводит мои слова сиамцам, те хохочут — даже тот, что на полу. Потом белый говорит:

— Санти!

Сиамец идет на меня. Вот и пришла пора умереть, Козмо. Капитан Гром в такой ситуации сказал бы что-нибудь запоминающееся.

Я говорю:

— Зачем вам дети, вы, придурки?

Я пытаюсь перехватить второго сиамца так же, как первого. Ч-черт. В этот раз номер не проходит — «Брюхатая корова» меня обманывает, имитирует прыжок и вместо этого бьет кулаками и коленом.

Меня захлестывает кровавая волна. Вода пробегает по палубе, заливая трубы и люки, стекает через шпигаты обратно в море.

— Санти.

Я вытираю кровь с губ. Сплевываю. Потом говорю:

— Был и у вас один нормальный. Теерасак. — при звуке этого имени толстый сиамец вздрагивает. — Вспомнил, урод? Один настоящий человек был среди вас, придурков, и того вы предали.

Сиамец что-то говорит другому.

Тот качает головой.

— Они не понимают, — переводит белый.

— Все он, сука, понимает. Теерасак. Теерасак, слышишь ты, урод?!

Я думаю: не может же быть так больно.

«Бессовестный ублюдок» размахивается, и мне становится в десять раз больнее.

Белая вспышка.

Я кричу.

— Живой еще? — лицо белого нависает надо мной сверху. Появляется сиамец, выплевывает какие-то слова мне в лицо и исчезает.

— Что… — я пережидаю приступ боли. — Что он сказал?

— Что вы ошибаетесь. Теерасак жив.

Я улыбаюсь.

— Хорошо. Скажите, чтобы передавал королю привет… от Вата Сомпонга.

— От кого? — белый поднимает брови. — Кто это?

Неужели мимо? Черт. Или я что-то придумаю или меня забьют насмерть…

Впрочем, тоже вариант.

Я повторяю — без особой надежды:

— Ват Сомпонг. Нитхинан.

Сиамцы разворачиваются и уходят.

— Эй! — белый ничего не понимает. — Вы куда? Пао! Санти!

Из прохода появляется вертлявый в брюках в полоску и в котелке. Сиамцы молча проходят мимо него.

— Куда они? — вертлявый крутит головой.

— Где ребенок?

Вертлявый разводит руками.

— Разве их поймаешь? Чуть не заплутал я, да-с.

— Придурок, — определяет белый коротко, и тут я с ним согласен. — Ничего нельзя поручить. Где ты шлялся? Смотри, какую рыбку я поймал. Представляешь, этот фраер им что-то такое сказанул, они расчувствовались и отчалили.

Сай присаживается на корточки и рассматривает меня.

— Это желтомордые его обработали?

Я нащупываю в кармане шинели каучуковую рукоять. Она теплая.

— Дайте я, — вертлявый отстраняет белого. Всаживает мне в живот носок ботинка, потом еще раз. Потом говорит: секунду.

И это именно та секунда, что мне нужна.

Ствол револьвера втыкается вертлявому в живот.

— Сай, не трогай... — начинает белый.

Я нажимаю на спуск. Толчок в ладонь. Вспышка ослепляет.

Вертлявый отталкивает меня.

В следующее мгновение мое запястье выворачивают, вырывают револьвер. В глазах вспыхивает от удара. Черт, да сколько меня можно бить?! Еще удар — в ребра. М-мать.

— Ой, — говорит Сай, широко открывает рот. Сизая рыба. Он держится за живот, судорожно глотает воздух. Из раны между пальцев толчками вырывается кровь. В свете фонаря она маслянисто-черная, как сырая нефть.

— Что… со мной? — говорит Сай, пытаясь поднять голову. — Не вижу… темно у вас… дружочек...

— Ты умираешь, бедный идиот, — белый, держа в руке мой револьвер, присаживается на корточки. — Офицер-то тебя застрелил, барбюна этакого. Говорил я тебе, не трогай.

— Док… доктора. Док… тора мне.

— И не подумаю. Без обид, Сай, но тут уже ничего не поделаешь. Тухлое дело.

Сай смотрит на него, на губах вздуваются пузыри. В глазах — удивление и обида.

— За... что? Су… ка ты...

И опускается лицом вниз. Черт. Сай лежит в такой неудобной позе, что даже у мертвого, наверное, затекают ноги. И спина его вот-вот переломится...

Я вытягиваю руку и беру Сая за ворот. Поднатуживаюсь и дергаю вправо. И-раз!

Вот теперь — другое дело.

От усилия темнеет в глазах, едва не теряю сознание. Голова кружится — ерунда. Но зато теперь он лежит нормально. На спине, глядя в сторону. Но теперь ему удобно.

— Привет, Сай, — говорю я. Во рту булькает. Сплевываю на пол. Еще раз.

В тусклом свете фонаря плевки разбиваются черными кляксами.

Белый подходит ко мне, смотрит в упор.

— Считаете себя самым умным, лейтенант? — мой же револьвер смотрит мне в лицо. Темное отверстие ствола покачивается у меня перед носом. Кстати, где-то я уже слышал эту фразу…

Я говорю: ага, еще бы. Я же особенный.

У меня полный рот. Из разорванной губы на подбородок течет кровь. Еще немного. Подойди ближе... ближе...

— Что? — белый наклоняется.

— Да!!

Я вгоняю ему под ребра кортик. Глаза белого расширяются. Ну! Рывком поднимаясь с колен, я насаживаю белого глубже — до самой гарды. Руки становятся мокрые и горячие. Поднимаю в воздух — в голове звенит и лопается. Перед глазами плывут разноцветные круги. Плечом прижимаю его к стене.

Он хрипит, пытается вырваться. Бестолково бьет меня по голове, лицу, плечам. Тоже мне, удивил.

Я держу.

Наконец, он затихает.

— Привет от флота Его Величества, — говорю я.

16. Сердце в банке

Я поднимаю фонарь, который взял у сиамцев. «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСП…» — читаю и толкаю дверь. Скрииип петель. Заржавели.

Опять темнота.

— Есть здесь кто-нибудь? Эй!

Эхо. Проклятье, я все-таки заблудился.

Я оглядываюсь. Огромное темное пространство. Тусклый свет фонаря почти ничего не освещает. Шаги отдаются эхом. И еще здесь запах — какой-то очень специфический. Здесь пахнет сухостью, пылью и чем-то еще.

Иду. И почти сразу натыкаюсь на стеллаж. Опять?

В первый момент мне кажется, что я снова вернулся в сиамскую лавку. Было бы неплохо. Но потом я подношу фонарь ближе и содрогаюсь. Это хуже, чем змеиная водка. Это хуже, чем кладбище. Вот откуда этот странный запах!

Формальдегид. Спирт. Глицериновый раствор.

Огромный стеллаж уходит под потолок. Он заполнен стеклянными банками — их тысячи и тысячи.

На банках — бирки. Криво наклеенные пожелтевшие листки. Выцветшие чернила, быстрый почерк медика. Небрежные потеки клея. На стекле — слой пыли, как на бутылках хорошего вина.

Я стираю пыль ладонью.

Сомневаюсь, что это хорошее вино. В банке плавает человеческая рука. Нет, теперь действительно человеческая. Точнее, целых две руки — одна кисть почерневшая, изуродованная, в пятнах гангрены. Другая с виду совершенно здоровая…

Рядом еще одна банка — на бирке какие-то сиамские или бирманские надписи. Не разобрать.

Не могу прочитать. Дальше!

«Нил». Причем тут река? Какой-то египтянин, что ли?

Дальше.

Банки, банки, банки — разного размера и формы. И разное содержимое: человеческая почка, кусок, кажется, легкого, длинный моток кишок (меня чуть не выворачивает), трехпалая изуродованная кисть, ступня с желтыми пальцами и отросшими ногтями. Мозг — серо-желтая масса.

Тусклого света не хватает, чтобы понять, как далеко вверх тянутся эти полки. Что за маниак собрал эту коллекцию?

Я иду вдоль стеллажей. Сколько их здесь?

Дальше, дальше, дальше.

Ч-черт, пропустил.

Он был где-то здесь… Когда я закрываю глаза, вижу проявленную на внутренней стороне век голубоватую надпись. «Гельда Дантон».