Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Через кончики пальцев проходит ощущение волшебства: тот, кого нет, кто не может существовать, вдруг оказывается рядом. И я медлю, растягивая каждый момент чуда. Правда насчет свиста пока неясно, но ходить может, обниматься тоже не разучился.
— И что? — спросила я. — Это все не причина мне лгать.
Он смотрит на меня долго, тяжело. Прочитать эмоции на этом новом лице я еще не могу, зато отмечаю как сильно он похудел, выясняю наконец источник свиста — это первобытная трахеостома.
Оборачивается и шаркающей походкой, чуть подволакивая правую ногу идет к столу, где чуть дрожащей рукой выводит на бывшей моей грифельной доске: 'Такъ было лучше. Для Васъ. Для всѣхъ.'
Да замечательно просто все придумали. Два великовозрастных махинатора.
— Я ненавижу вас обоих. Боже, как я вас ненавижу. Что вы наделали! — повторяла я, съехав на пол по стене.
Вышла я из домика на пустыре где-то через час после того, как зашла внутрь с совершенно иным настроем. Фрол уже расхаживавший возле лошадей, рассмотрел мое лицо, молча усадил в возок и только перед тем как тронуться открыл рот.
— Домой?
Я кивнула.
— Ваш суженый в окно смотрел, когда уходили. — обронил он уже на полпути.
Только вздохнула. Суженый. Слово-то какое...
— Зато теперь, Ксения Александровна, я знаю — права была матушка, Вы мужу и на том свете покоя не дадите. — пошутил Фрол и мы рассмеялись. Ржали, как кони всю дорогу.
Я пару часов пролежала в постели, не способная сомкнуть глаз. Он живой. Два слога заезженной пластинкой крутятся в голове. Живой. Он все это время был жив. Я убивала человека ради него, а он пытался не умереть. Я ходила на кладбище, а он дышал рядом. Экое самопожертвование. Я спала с Фохтом, а он обрастал пылью на Большой Охте. И ведь помнил обо мне.
Легла на спину, пытаясь вспомнить его прикосновения. Вдавливаюсь в матрас, но это совсем не то. Есть ведь форма извращения — желать калеку? Наверняка, для этого и специальное слово придумали, просто я его не помню. Или все же совсем другое чувство, которое вообще игнорирует соответствие конечностей и других органов базовой комплектации? Завернула правую ладошку наволочкой и попробовала обойтись без нее. Плохо. Неудобно и вообще странно. А он так год. И на люди выйти с таким лицом нельзя. Бедный мой. И дышать через эту адскую дыру приходится.
Да он и поселился в абсолютной дыре, если честно.
Забралась под душ и врубила ледяную воду, чтобы до боли, до остановки дыхания почувствовать что-то настоящее, не иллюзорное.
Жажда деятельности — огромная, но вот куда ее приложить? Отомстить графу — успеется, тем более, что придумать что-то достойное такой лжи вряд ли получится сходу. Первым порывом, конечно, было утащить Тюхтяева к себе и чахнуть над ним, аки Кощей над златом. Мысль, что он прозябает в этом сыром холодном доме, похороненный по сути еще надежнее, чем в могиле — самоизоляцией, выкладываясь лишь в работе на графа, ранила. Но что я могу ему предложить? Более комфортную клетку, только чтобы я сама упивалась его воскрешением — эгоизм. Хотя, не скрою, и это меня бы устроило, лишь бы жил.
Я не медик, сколько бы времени не общалась с ними, дома и здесь — медицина не передается воздушно-капельным путем, так что не могу судить о тяжести его состояния, но раз он почти год протянул, то может и еще пожить. И все это время я хочу провести с ним. Сейчас готова отдать все, чем обладаю — за то, чтобы быть рядом. Вот если бы нам в будущее, где нормальная диагностика и лечат совершенно невозможные вещи, главное найти деньги и клинику! Взять все драгоценности и рвануть во временную дыру. Но нет ее...
Конечно, можно попробовать кое-что еще, но там надо поспешить. Только бы до рассвета дотянуть.
Ранние утренние визиты — вопиющее нарушение приличий. Тем более, что в эту квартиру я со дня переселения родни не заходила. А ведь неплохо устроились — высоченные потолки, просторные комнаты, модные обои на стенах, дубовые полы. Техническая начинка в моем доме получше вышла, но покуда есть прислуга, тут этим не заморачиваются.
— Ксюшенька, здравствуй! — мама в утреннем платье с безукоризненной прической листала читалку. Она стремительно вписалась почти во все тонкости жизни здесь, но куда же без детективов!
— Привет, мам. — Штирлиц, держим лицо. — Вы когда поедете?
— В пятницу поезд. — Успеваю. Она внимательно всматривается в мои красные с недосыпу глаза. — Что случилось?
— Все хорошо, мам. — лучше, чем когда-либо в этом году. — Люська дома?
Реакция сестры на мою просьбу может быть очень разной, тем более, что прошлый ее опыт в пластической хирургии оказался непосильно трудным.
После уточнения, что Хакас уже ушел на службу (странно, что его за пунктуальность пока еще не прогнали из дипмиссии, хотя в греческом королевстве живут совершенно особые люди, могут и войти в положение), я вошла в ее спальню.
В общем-то, даже без подсказки, Люсину обитель можно опознать по непереводящемуся бардаку. В этом вопросе она меня превзошла и достигла высшего уровня мастерства.
— Доброе утро, Люсь.
Она еще ни разу на моей памяти не была приветливой раньше обеда, так что мычание из-под одеяла легко переводилось в нецензурную лексику.
— Люся, поговори со мной, пожалуйста. — стягиваю одеяло с ноги. Поперек щиколотки при ярком утреннем свете можно рассмотреть розовую полоску шрама. Его тут раньше не было, а на Моховой ее мыла мама собственноручно, не допуская моего участия. На второй ноге то же самое, и это после лечения... Бедная моя девочка, как же тебе досталось...
— Отстань!
В другой раз мне хватило бы и твоих шрамов, чтобы устыдиться и сбежать в личную нору, но с субботы я на тропе войны.
— Люся, я уже пришла и не уйду.
Сноп огненных волос, уже заметно отросших за четыре месяца, чуть раздвинулся, открыв пронзительно зеленый, очень злой глаз.
— Теперь ты не в своем доме, так что нечего распоряжаться.
Не время напоминать, из чьих денег оплачиваются все ее расходы.
— Люся, мне твоя профессиональная помощь требуется. — честолюбие у нее всегда перевешивало даже любовь к сладкому, лень и желание поспать.
Теперь уже оба глаза плотоядно осмотрели гостью и сузились перед очередной колкостью.
— Ты на подтяжку лица уже опоздала. — и отвернулась, язва. — А мозги лечить я не умею.
— Люсь, я серьезно. — да я на колени перед тобой встану и землю целовать буду, если только выслушаешь. Гордыня моя осталась за порогом домика на Большой Охте.
Молчание, долгое, вязкое.
— Проси. — Это как в детстве, когда она увлекалась аниме.
— О, светлейшая Повелительница Небес и Земли, — торжественно начала я и не сдержалась. — Поднимай свою задницу и пойдем.
В меня полетела подушка, и я пропустила только первую, а остальные уже отбила. Да, платье придется чинить, но сестра дороже.
— Люсь, мне нужна твоя консультация по одному конфиденциальному вопросу. — повторила я, покуда мы обессилено валялись на кровати, наблюдая за медленно оседающими перьями из порвавшихся подушек.
— Классно же! — умиляется сестра.
— Ага. У вас горничная есть? — с появлением собственного дома веселье рассматривается обычно уже с ракурса уборки и это мне дьявольски повезло с Демьяном.
— Да приходит какая-то тетка. — небрежно отмахнулась Люська, из чего можно сделать вывод, что вход тетке в Люсины апартаменты был закрыт со скандалом и навсегда.
— Лучше бы ее сегодня позвать, а то срач впитается во все щели, это я тебе авторитетно заявляю. — был у меня подобный эксперимент, правда не от восторга, а от лютого отчаяния прошлой зимой.
— А конфиденциальное — это что? — обожаю Люську, за способность одновременно обдумывать сразу несколько событий.
Я не знаю, как про это рассказать, чтобы она сразу не принялась за лечение меня от тяжелого психического поражения.
— Есть человечек один... В общем, посмотри, что там можно сделать. Но не говори никому о том, что увидишь.
— Никому-никому? — на меня изумленно воззрились два изумруда глаз.
Нет, блин, скажи Диме, чтобы он Федю порадовал. От имени любовника началась мигрень, тонкой спицей пронзая виски. Думать о нем сейчас нельзя, иначе я просто разорвусь на кусочки. Обнаружив пропащего покойника я словно перечеркнула год жизни, но ведь и он уже не тот, кого я потеряла третьего ноября, и я не та, как бы не хотела иного... И где-то на Гороховой сейчас надворный советник спасает судьбу Империи не зная, что его собственная жизнь вскоре превратиться в эпицентр катастрофы. Поэтому двигаемся потихоньку, только одно дело за раз, только одна мысль в моей бедовой головушке.
— Никому.
Мы позавтракали, причем мне все время чудился травянистый привкус каждого блюда, и под удивленным взглядом мамы собрались. Перья из волос достали почти все.
— Мам, мы на Большую Охту съездим. — сообщила я и вытащила сестрицу в дальний путь.
Люся начала приглядываться ко мне уже с профессиональным интересом, поскольку отвечала я чаще невпопад и смотрела по большей части в точку перед собой. Она не очень хорошо еще ориентировалась в городе, кстати надо почаще гулять пешком, а то не выучим ничего, так что узнала только ворота кладбища и озадачилась, когда мы ходко проследовали мимо.
— Ты жениха своего навестить хотела? — уточнила она. — Сейчас или на обратном пути?
В начале еще их пребывания тут я показывала крест на своем втором браке.
— Скоро. — коротко, зато правдиво.
Все же при свете дня этот пустырь производит более гнетущее впечатление — ночью хоть есть надежда, что днем будет иначе. Иллюзии прошли — беспросветная дыра, куда второй раз по своей воле не вернешься. Наверняка из этих соображений место и подбирали, но окочуришься же от безысходности. Извозчик получил задаток за ожидание и устроился поудобнее, а Люська все еще не хотела выходить.
— Ты куда нас притащила?
— Кто бы мог подумать, что тебе не все нравится в Петербурге. — съязвила я.
На этот раз сначала нам пришлось пообщаться с неприветливой прислугой. Бесцветная женщина лет сорока смерила взглядом наши дорогие платья, остановилась на островке белого пуха, что предательски выпал из какой-то нижней юбки и наотрез отказалась меня пропускать. Куда до нее охранникам ночных клубов.
— Голубушка, мы к хозяину. — я начала весьма себе дружелюбно. Даже улыбнулась. Вот моя прислуга ценит доброе отношение.
— Нету тут никого. — буркнули из-под платка. Поджала губы и намерена была отстаивать рубежи. Интересно, вдвоем мы сможем ее повалить? А если с разбега?
— А ты поищи. — дала ей какую-то мелочь.
Вот все проклятая воспитанность — нет бы вбежать в дом, покуда она ныряла в его глубины и получала наставления от жильца.
— Не велено пускать. — сообщили нам через несколько минут.
Неожиданно. Досадно. Но я его и в прошлом могла переупрямить, здорового, уж с калекой-то справлюсь. Огляделась, не нашла ничего подходящего и уселась прямо на крыльце. Платье все равно пострадало, а после этой поездки отдам девушкам своим на сувениры.
— Сообщи ему, что я тут останусь.
Громко сказала, чтобы во всех комнатах услышали. Женщина осуждающе покачала головой и скрылась в недрах дома не забыв запереть дверь.
Люська прошлась по округе, но вскоре вернулась — да, тут нам не Невский проспект, и даже не Английская набережная.
— Ксюха, а мы сюда зачем приехали? — с сомнением наблюдала она за моими маневрами.
— В гости. — желчно сообщила я.
— Но нас не ждут. В твоей книге про это особенно подробно прописано. — нашла, когда попрекать полезной литературой.
— Ждут, просто еще не созрели в этом признаться. — хотя бы верить в это я обязана.
Со стороны пустыря появился пьяный мужик, который исподлобья оглядел нас и прошел в сторону складов. Пару раз оглянулся, неприветливо разглядывая столь чужеродные объекты: Люська щеголяла в шикарном черном шелке, я в темно-красном сукне и бархате. На фоне грязи и покосившихся сараев это выглядит как авангардная фотосессия, но до них еще лет шестьдесят не додумаются. Неуютно тут.
Еще минут пятнадцать ожидания и попа начала ощутимо мерзнуть. Обидно будет застудить себе все ценное в попытке вернуть невозвратное. Эй, на корабле, что мы думаем?
— Ксюш, мы и в другой раз заедем, если надо. — заканючила Люся. — Мне еще вещи собирать. Я хотела с мамой съездить в это наше поместье.
Да кто бы сомневался-то?
— С каких это пор маму Димой зовут? — не успокаиваюсь я.
— Да хоть бы и с ним. — окрысилась сестра. — Ты тоже можешь поехать. Федя рад будет.
Да уж Федя больше остальных порадуется, полагаю. У него ожидается сюрприз года.
От складов давешнего мужика сопровождал еще один, и они споро направились в нашу сторону. Первые их сорок шагов я даже не отдавала в этом отчет, а потом стало слишком поздно. А ведь могла бы пистолет взять. Расслабилась вчера, а сейчас даже до извозчика не добежим. Их двое против нас двух — шансов нет.
— Глянь, какие барышни! Может знакомство сведем? — глумливо произнес новенький.
— Любезнейший, шли бы Вы по своим делам. — я попыталась оттеснить Люську к двери и чуть прикрыть собой. Вот опять подвергаю других людей опасности из-за своих порывов. Это карма плохая или дурь невыбиваемая?
— Так мы и пришли по своему делу. — усмехнулся лидер этой пары и протянул руку к моей сумочке.
Камень ему в лоб угодил небольшой, с кулак, зато с хорошей силой. Все же Хакас чему-то сестру уже научил. Мужик охнул, схватился за лицо и сквозь ладонь хлынула кровь.
— Дура, что ж ты делаешь! — заорал второй, оглядываясь по сторонам.
— Бежим! — шепнула я Люське, но тут дверь открылась и нас за шкирку буквально втащили внутрь. Следующим мы услышали выстрел в воздух и несостоявшиеся грабители сочли за лучшее скрыться.
— Спасибо. — я обернулась к мужчине, который в очередной раз спасает мою шкуру. Очень хотелось повиснуть на его шее и больше никогда не отпускать, но он аккуратно обошел меня вместе со всеми порывами, покачал головой и прихрамывая двинулся вглубь дома. Мы засеменили следом.
Люська быстро перестала сереть и теперь строила страшные рожицы, указывая на раскачивающуюся впереди спину. Я только приложила палец к губам.
— Михаил Борисович, позвольте представить Вам Людмилу Михайловну Шестакову, подающего надежды врача.
— Михаил Борисович? — На Люсином лбу отражалась титаническая работа ума.
Я кивнула и горько улыбнулась.
— Слухи о смерти моего жениха. — и тут я сделала паузу, покосившись на спину в жилете из овчины — оказались несколько преувеличенными.
— Надо же! — Сестра словно забыла, что только что едва избежала насилия и полностью включилась в происходящее. — Какой удивительно насыщенной жизнью Вы живете, Ксения Александровна.
Люся осторожно подошла к отвернувшемуся в угол хозяину.
— Вас не затруднит подойти к свету?
Свист, хрип, отрицательный жест.
'Уходите'.
— Нет, мой дорогой, я год провела без Вас, и теперь видеться мы будем чаще.
Я нашла табуретку, поставила ее возле двери, чтобы остановить его в случае побега.
Люся с мягкой улыбкой, которую я в свой адрес от нее ни разу не видела, подвела Тюхтяева к окну, раскрыла занавески и углубилась в осмотр.
— Это давно?
— Триста пятьдесят восемь дней. — чеканю я.
Спина вздрагивает, а сестра хмыкает:
— Но кто считает!
Рассматривает его шею, горло, просит произнести хоть что-то, настороженно вслушивается в хрипы. Тонкие пальцы умело растягивают кожу, определяя глубину повреждений, нежно касаются наиболее травмированных мест. И пусть она моя сестра, пусть врач, но я почувствовала укол ревности. Слабенький, и я его стыжусь, но был.
— Разденьтесь, пожалуйста.
'Нѣтъ'. И возмущенный взгляд в мою сторону.
— Она же врач, Михаил Борисович. — и я сейчас жалею, что не пошла медицинский.
Хрип становится булькающим и переходит в приступ кашля. Вот это меня смущает куда больше шрамов.
Пытаюсь помочь ему расстегнуть жилет, но мою руку отталкивают. Не знаю, что там на груди, но спина в общем-то прежняя. Люська ворчит, что без фонендоскопа она как без рук, осекается, извиняется.
— А с ногой что? — Он только машет культей. Люська пожимает плечами и поискав глазами полотенце вытирает руки платком.
— Михаил Борисович, когда Вам оказывали первую помощь, вряд ли заботились об эстетической стороне результата. Поэтому получилось то, что получилось. Но это не приговор, и кое-что, пусть и не все, исправить можно. Предупреждаю сразу — возможен риск воспалений, и это будет больно и долго. Очень долго и очень больно.
Нет, в рекламе ей не работать.
Мы вежливо прощаемся и уходим. Я замираю в дверном проеме, чтобы еще хоть немного посмотреть на поникшую спину в углу. И знаю, что он чувствует мой взгляд. Вопреки ожиданиям, кучер так и не сбежал даже после стрельбы.
Люська молчала минут пять.
— И что же я, по-твоему, могу сделать? — язвительно зашептала сестра, словно продолжая воображаемый диалог. — Ты бы еще попросила в пещере каменным топором операцию на мозге провести. Резать я его чем, пальцем буду? Мама набросала кое-какие инструменты с собой, но это капля в море. Шлифовку шрамов сделать нереально, ибо лазеров нет и не будет.
— Что конкретно тебе нужно? Напиши, зарисуй и я попробую найти тех, кто это сделает.
— Проще сказать, что мне не нужно.
— Люся...
— Год запущенной травмы. И я даже не догадываюсь, что у него с легкими. Фтизиатрия — это вообще не мое. Насчет ноги тоже интересно.
Молчу.
— Ты когда узнала? — она отвлекается от своих претензий и всматривается мне в лицо.
— Вчера. Позавчера догадалась, а ночью его нашла.
— Бедная моя. — Люська обнимает меня за плечи. — Он что, скрывал это от тебя, да? Ксюш, — она заглянула мне в глаза. — я постараюсь, но вернуть тебе то, что ты потеряла, не получится. Я не отращу ему руку, не сделаю новый глаз и не вставлю нормальные мозги вместо той херни, которой он думал.
Люся посопела и уже совсем другим тоном добавила.
— Ксюха, реанимации нет, антибиотиков кот наплакал, диагностику только на ощупь можно проводить. Шансы на то, что он просто переживет операцию — не очень. Там я бы за такое не бралась.
Подождала ответа, продолжила.
— Ксюх, он может умереть прямо на столе.
— Умрет — так могилка уже есть.
Некоторое время мы едем в молчании.
— Ты уже думала, что будешь делать дальше с ними? — уточнила Люся. — Нам ведь может и повезти, и он не только переживет операцию, но и оклемается. А потом твой немец узнает.
— Я стану решать все проблемы только в порядке возникновения.
— Михаил Борисович, Ваше нынешнее состояние — не приговор. — а он ходит по комнате уже не обращая на меня внимания. Навестила я Большую Охту во вторник уже увереннее, да и он привык к моему ворчанию. Сидит вон, газеты просматривает, пишет что-то.
— Не собираетесь же Вы вечно меня игнорировать!
'Хотя бы попытку-то мнѣ оставьте'
Смеюсь.
Дел полно, нужно столько еще находить, решать, договариваться, а я выйти не могу.
— Ну хотя бы рентген пройдите?
Берет чистый лист.
— Прошу, ради меня.
Молчит.
— Помните, Вы говорили, что стали моим вечным должником? А долги платежом красны.
'Для чего этотъ Вашъ ренгенъ?'
— Рентген — это картинка того, что у Вас под кожей. Можно сказать, весь Ваш внутренний костяной мир.
'Одинъ разъ'
— Для начала да. — чмокнула его в бугристую щеку и побежала дальше.
Нам всем повезло, что рентгеноаппарат действовал в России уже год. Радиация, конечно, адская (Люська еще вовремя вспомнила про защиту, и мы с прислугой в ночи судорожно шили из брезента и свинцовых плашек неподъемные защитные фартуки), но ненадолго можно потерпеть, зато нас ждали разные открытия — хорошие и не очень. Череп нашего героя практически не пострадал, насчет носа у Люськи появился сдержанный оптимизм.
— Ничего, новый будет лучше прежнего. — Смеется сестра. — Видела я вашу фотку. Нет, немец твой, конечно, красавчик, но и в этом дядьке что-то есть.
А вот с ребрами получилось не очень — они срослись безумной паутиной.
— Легче новые вставить, чем эти собрать. — ворчала она, выбирая на рынке молоточки, кусачки и другие инструменты. Мужики, торгующие скобяными изделиями, очень удивлялись нездоровому интересу модных барышень, но старались подыскать все, что сестра требовала.
С помощью старых госпитальных связей удалось раздобыть много нужного и не очень оборудования, каждый новый экземпляр которого вызывал у Люси археологический интерес. Сложнее всего оказалось добыть титановые стержни — пришлось просить горных инженеров, плакать перед Оленищевым, всячески обходя причину нездорового увлечения. Наконец выяснилось, что мужчины охотнее всего верят во всякую ересь, и история про титановые булавки для шляпок ушла в народ.
— Димка говорит, ты в госпитале работала? — спросила раз Люся, не отрываясь от планшета. Наша мама запаслась не только семейными фотографиями и собранием сочинений неродившихся еще мастеров детективной прозы, но и догадалась закачать Люськину библиотеку. Бумажных книг было немного. Теперь мы молились на этот кусок металла и пластика, а Люська бодро конспектировала некоторые книжки.
— Так я только притворялась. Пока его искала. — да я боюсь до ужаса.
— Но все же получилось? И парня мне нашла, и научилась хоть чему-то толковому. Будешь ассистировать.
И тут же, на обертке от шоколадки начала набрасывать план операции. Как будто из-под маски безучастности вылезла моя прежняя сестра — увлеченная, страстная, безумно целеустремленная.
Провожали родственников мы вдвоем, держась за руки. Мужчины были в огорченном недоумении, а мама рада, потому что желание провести время наедине с сестрой посещало Люсю впервые.
Поезд уносил наших близких, давая нам где-то три-пять недель форы. По словам Федора, именно столько времени понадобится чтобы вступить в права наследования и определиться с основными планами. У него случилась длительная командировка в провинцию, и он согласился помочь.
Среди недели я трусливо подлила Феде снотворного в вино за ужином, довела до диванчика в кабинете и плакала, глядя на спящего любовника. На интим моральных сил не было, да и на разговоры тоже. А последнюю перед отъездом ночь мы впервые провели в его квартирке на углу Итальянской и Караванной. Аккуратно тут и в меру респектабельно. Обои зеленые, тяжелые занавеси, добротная кровать. Не как на Васильевском острове. Мы занимались каким-то диким остервенелым сексом, замешанным на предстоящей разлуке, чувстве вины и ярости. Что бы ни случилось с Тюхтяевым, это наш последний раз перед тем, как обнаружение лжепокойника перестанет быть секретом. Тогда ад разверзнется в лице вот этого мужчины, выкладывающегося сейчас над моим телом. Даже утром проснулась от того, что Федя уже внутри. И вот он, мокрый, рухнул на мою спину.
— Я люблю тебя, графиня.
Вот как ему в глаза смотреть, ведь всю эту неделю я партизанила, и в первую очередь скрывала все эти действия от него? И что отвечать, если мир уже рухнул, просто еще не все это заметили?
— И я тебя, надворный советник. — главное, спрятать слезы. Я вправду люблю его. Беда, что не его одного.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |