Словами огня и леса. Часть 1

— Не знаю, — хмуро ответил Кайе.

Огонек удивленно посмотрел на него — но промолчал.

Духи леса всегда прятались, когда они заявлялись в их владения. Находясь рядом с Кайе, Огонек не чувствовал ни одного. Тот никогда не оставлял лесу даров — ни плетеных кисточек, ни куска лепешки, ни чашки с питьем. Огонек не решался спросить, почему.

А еще было — смеркалось, а в чаще стало почти совсем темно, и полукровка, смеясь беззвучно, отстал, растворился в темноте, забрался на дерево; Кайе снизу вглядывался в траву и землю, отыскивая следы, — он видел и ночью. Он не спешил и не беспокоился, зная, что найдет. А в его волосах устроился светлячок, сперва на макушке, потом перебрался ближе к шее, зеленым подсветив кожу. Кайе смахнул его и услышал хихиканье с ветки. Сам подтянулся, спихнул Огонька, и они смеялись в траве.

И лесной грот весь в зелени — сидели плечом к плечу, прятались от внезапной грозы с ливнем, может, последней в этом году, и, снова смеясь, разглядывали кору, испещренную отметинами древоточца. Соприкасаясь то коленом, то рукой, то головами, сочиняли, на что похожи извитые линии и точки, что за история в этих знаках.

И такое было.

Не так много дней, но столько всего вместили.

Потом снова садились в седло, и у Огонька сердце сжималось. Сперва потянутся поля и плодовые рощицы вдоль дороги, замелькают фигурки рабочих, потом начнутся дома, и Астала снова поглотит его целиком. А потом будет дом, где ему вовсе не рады и — он знал — выжидают мгновения, когда он совершит оплошность, чтобы объявить опасным и убрать подальше, или убить.

Порой ему хотелось остаться в лесу, затеряться в высоком кустарнике — он же умел ходить тихо, не хрустнув веткой — но Кайе поверил ему... Единственный, кто защищает в Астале. Единственный, с кем нет страха. Если не считать, что порой пугает он сам...

**

Прилетела птица с письмом для Къятты — прииск и впрямь отыскали, неразрешенный, конечно. И да, тамошние подтвердили — несколько лун назад это полукровчатое чучело действительно нашли возле прииска и оставили для черной работы. Вел он себя смирно, ни в чем подозрительном не замечен. Ничего не помнил или прикидывался с первого дня.

Ладно, не так много времени пройдет, когда всех тех ворюг-недоумков привезут сюда, и можно будет расспросить лично.

— Али, — они снова куда-то сорвались верхом, — один из синта-охранников виновато высунулся из-за угла. — Мы не могли...

— Вы вообще ничего не можете, — отрезал Къятта. Смяв кусок тонкой ткани с письмом, он зашагал к деду, не удостоив охранника даже взглядом. Злись не злись, но братишку такие вот не остановят. Даже лучше, если пытаться не будут. А вот что снова потеряли из виду...

Плохо, очень плохо.

Еще хуже, что сам эти несколько дней занимался делами вне дома. И вот до чего дошло.

Когда разрешил оставить это чучело в доме, думал, будет под присмотром всегда. А они болтаются Хаос не ведает где! Несколько ночей и вовсе не появлялись, ладно хоть с перерывом; даже дед забеспокоился и спрашивал кровь, жив ли младший внук, а ответ — шатались по лесу! Сам ли братишка туда рванул или полукровка надоумил? Одна засада уже была, и Кайе ее пропустил... а защиту он никогда не ставит.

Разумеется, велел направить брата сразу к нему, когда тот соизволит вернуться. Да, тот мог и ослушаться, но, верно, узнав, что и дед ожидает, счел за лучшее подчиниться.

Ждали в саду на всякий случай. Дом, конечно, каменный, но там места меньше. Кайе — как же иначе! — явился не один, притащил свой рыжий беспамятный хвост. Хм, а полукровка куда смелей выглядит, чем у реки и немногим позже! Наглеет помаленьку.

— Этот снова сутки пропадал в чаще, — проговорил Къятта голосом, в котором сквозило желание свернуть кому-нибудь шею. И первым — непутевому брату.

Пожилой человек нетерпеливо двинул рукой, веля молчать. Он пристально всматривался в обоих подростков и Огоньку показалось — очень обеспокоенно смотрит, но вовсе без гнева. Все еще не может поверить, что полукровка не прислан ради чего-то недоброго? На всякий случай он чуть подался назад, за спину Кайе. Не совсем уж открыто, но... Раз уж тот пока защищает лесного найденыша, а остальные не хотят или не могут противостоять.

— Мне надоело, — ровно сказал Къятта, наклоняясь в сторону и вскидывая ладонь. Она взорвалась белым... и погасла, вспышка никому не причинила вреда.

— Остынь, — сказал дед, с трудом выдыхая. — И ты тоже, — он поднял палец, указывая на младшего внука, который уже готов был кинуться на брата. — Вот уж из-за чего ссориться!

Оглядел Огонька, качнул головой и проговорил задумчиво:

— Но пусть пока живет — ребенок.

— Ребенок?! — очень тихо и очень отчетливо переспросил Къятта. — Он старше, чем кажется. Ему тринадцать, не меньше. В его возрасте... — глянул на брата. Юноша повернулся и сжал пальцы на плече Огонька, похоже, непроизвольно. От боли тот едва не закричал. Знал уже эту хватку.

Глава Рода обратился к Кайе.

— Я тебя просил надолго не уезжать.

— А смысл тогда? Только добраться, и назад? — мрачно откликнулся Кайе, но взгляд отводил. — Один я не раз...

— То один. Ты ведь понимаешь, что будет, даже если он и впрямь никем не подослан? — спросил спокойно — и от ровного этого тона неприятные мурашки побежали по коже Огонька.

— Я знаю, что делать, — отрезал Кайе, хмуро смотря из-под густой лохматой челки.

— Его можно отправить в Чема, там хорошо устроить. Не ближе, за пределы земель Асталы — иначе ты будешь искать и найдешь. Поверь, это лучший выход, ты и сам понимаешь. Я вижу, что вам интересно вместе... но лучше сейчас закончить.

— Нет, — сказал Кайе. — Память... ну ее, ни к чему. И... и все, довольно!

— А я не про память.

А взгляд Къятты был совсем уж убийственным — под ним Огонек почувствовал себя чем-то вроде дождевого червя. Больного всеми мыслимыми болезнями и непригодного даже удобрять землю.

— Я не хочу, — сказал Кайе.

— Что ж, ты решил. Следить за ним мы будем все равно, в остальном ты сам выбрал. Идите. Пусть мальчик отдохнет, он не привык столько ездить верхом.

— Думаешь, мне всё это нравится? — сказал Ахатта, провожая взглядом запыленные фигуры в штанах и безрукавках, перемазанных зеленым соком и смолой. — Он умеет привязываться совершено по-глупому. Лучше бы сам разочаровался побыстрее.

Къятта только рукой махнул раздраженно.

— Пока ты будешь ждать...

— Может, мы совершаем ошибку, и она непоправима, но пока ничто не говорит за то, что на полукровке какой-то приказ. Натиу заходила к нему каждую ночь, пока был тут, спрашивала спящего — никаких изменений. А Кайе увлекся этой игрушкой... лучше уж он сам все сделает, чем мы станем для него противниками. Вспомни девочку, которую он хотел привести в семью...

Остановился, с удовольствием вдохнул сладкие, влажные запахи сада.

— А если этот, как его... Огонек тут задержится, может быть и полезен — найденыш полностью наш, у него нет родных и друзей, бежать некуда... и слушать он будет — нас.

— Он же глупее лесного голубя, — поморщился Къятта.

— Да какая разница. Будь он хоть лягушонком, дело-то в Кайе. Но за пределы Асталы их больше пускать нельзя. Нам двоим он подчинится. Найди ему дело здесь. Или пусть отправятся на поселение с проверкой и провожатым, лишь бы мы твердо знали, где он. Да и занятым быть — полезно. Я в его годы...

**

На другой день Кайе с утра не явился, но передал через мрачного крепыша, что будет к вечеру. Поэтому Огонек сперва отоспался как следует, сам себе удивляясь — привык подниматься с рассветом; потом поел, а после рискнул выбраться в сад — крепыш указал, где позволено быть. Видно, после вчерашней ссоры с присутствием в доме полукровки худо-бедно смирились.

Так что у Огонька можно сказать сегодня был праздник. Сидеть на мощеной гладкими камнями теплой дорожке — встать опасался, чтоб не увидели лишний раз, дожевывать остатки лепешки, смаковать, отделяя один от другого, ароматы зелени, сырой земли, свежих почек — и как в лесу, и совсем незнакомое.

Вдали зарокотал барабан, не страшно, как в городе, а задорным призывом к танцу. Ритм что-то смутно напомнил, и Огонек запел, только на середине песни осознав, что поет.

Люди хотели пить,

Хотели вина,

Но вместо вина у них были только

Лепестки цветущей акации

Ах, солнце послало им свою кровь -

Люди были пьяны до утра!

Слова сами ложились одно к одному, и он был уверен, что не сочинял на ходу, а просто случайно вспомнил. Начал выстукивать пальцами по дорожке, как бы новый узор поверх ритма, все еще звучащего в отдалении. Не готов оказался увидеть гибкую смуглую фигурку, звенящую браслетами, в широкой распашной юбке, украшенной алым и белым шитьем.

— Это ты пел? — спросила Киаль, которая уже какое-то время стояла рядом.

— Я нечаянно... — Огонек ощутил, как уши его вспыхнули, а сердце провалилось куда-то в дорожку.

Увлекся и не заметил, что поет уже громко! Не услышал даже звона браслетов!

— Нет, я не сержусь, — улыбнулась она. — У тебя хороший голос. Не ожидала. Пойдем-ка со мной... а то сюда сбежится весь дом.

Эти комнаты оказались красивей всех других, вместе взятых. Подумалось — отсюда можно долго не выходить, не наскучит. Даже небольшой бассейн по центру, поплавать не выйдет, но освежиться в жару самое то. Проточная вода переливалась золотом, пол был выложен диковинными узорами, напоминающими водяные лилии. Камни казались живыми — они почти дышали. Приятно наступать на такой камень босыми ногами...

Из-за воды тут казалось прохладней. А с карниза над окном свисали гибкие стебли с крохотными сиреневыми цветами, пушистыми листьями.

Девушка устроилась на узком длинном сиденье со спинкой; Огоньку указала на пол подле себя. Вскинула голову — зазвенели длинные серьги из множества колец и цепочек. Вся — звон и сверкание, яркие краски, молодость и веселье. Нет, она меньше походила на Кайе, чем показалось при первой встрече. И дело не только в чертах. Киаль была такая, такая... С ней не вязались гнев или хмурость, лишь свет и некая неотмирность. Те двое точно ее родные братья??

Девочка-прислужница поставила на столик возле хозяйки поднос с чашками, темными, украшенными замысловатым узором — от них ароматный пар поднимался, — и плетеное блюдо с разноцветными плодами расположилось рядом. Таких и не видел раньше. А еще — золотые лепешки, и коричневые кусочки чего-то , и хрустящие даже на вид завитки в меду... Огонек невольно сглотнул — нет, голодом его не морили, кормили в десять раз лучше, чем на прииске, но такого пробовать не доводилось.

— Садись. Бери, что хочешь — ты голодный, наверное.

Огонек устроился на теплых плитах пола.

— Спасибо, — он теперь только понял, насколько голоден — робко взял самую румяную лепешку и надкусил, отпил глоток из чашки. Постепенно робости поубавилось — лепешки со вкусом меда таяли во рту, а питье напоминало мальчику о нагретых солнцем ягодах.

Двигался он неловко, и смущало то, что Киаль следила за ним. Смотрела — и улыбалась. Взмахивала неправдоподобной длины ресницами, живая, хорошенькая.

— Так ты Огонек? Настоящее имя?

— Нет, если бы. Настоящего я не помню. Так назвал меня Кайе.

— Конечно! Хорошо назвал — мог придумать что и похуже, воображение у него бурное. Но ты похож. А знаешь, болотные огоньки заманивают путников в трясину! А еще есть огни тин — это куда хуже! Они катятся...

Мальчишка вздрогнул, прижал пальцы к губам. Одно лишь название вызвало дурноту... хотя не не помнил таких, о которых сказала девушка.

Девушка удивленно подняла тонкие брови.

— Ты что?

— Так... сел неудобно, — ляпнул он первое пришедшее на ум.

— А что ты еще умеешь? А может, играешь на ули или тари?

— Нет, никогда не видел ни одного, — признался Огонек, — А петь... Я могу.

С удивлением понял, что память его пощадила не одну песню. А ведь на прииске и не пытался... Затянул первое, что пришло на ум, только оно и могло вспомниться при виде Киаль:

Луна идет за горы Нима,

Когда девушки с медными браслетами

Танцуют в лунном круге..

Если бы весенний ветер

Подарил им крылья,

В небе стало бы больше птиц...

Серебристый и легкий голос неожиданно отразился от стен, и казалось — поют самое меньшее два Огонька.

— Это Север, — сказала Киаль. — Нима — горная цепь. Откуда ты знаешь?

— Так пела моя мать, — ответил мальчишка прежде, чем сообразил.

Девушка рассмеялась. Попросила еще, и еще, а он все пел и пел, не зная, откуда что берется. О нежно-розовых рассветных вершинах, белоснежных волосах Владычицы водопадов, и языке самоцветов, которые хорошо держать полной горстью или разглядывать по одному.

Киаль слушала молча, внимательно. Когда мальчик перевел дух, сказала задумчиво:

— Как всё это странно... Ты хорошо пел, и зла я тебе не желаю, но вот откуда ты знаешь песни севера?

— Я полукровка...

— Но чтобы их выучить, недостаточно одного лишь рождения! И твое прошлое не сумели раскрыть, но столько песен ты помнишь...

Словно под ледяной дождь с градом вытолкнули Огонька из теплого дома.

— Ала... я случайно, я же не знал... — начал он, и замолк.

— Что с тобой? — спросила Киаль, и вздохнула: — Не беспокойся. Я ценю талант. Меня ты порадовал, и вообще, пока он тебя защищает... — она вновь задумалась и сказала уже невпопад, отвечая собственным мыслям: — С ним можно ладить, по правде сказать...

Пора было отправляться восвояси. Киаль его не гнала, но по всему было ясно — время песен закончилось.

Ощутив себя очень одиноким, Огонек поднялся с коротким поклоном и пошел к двери — высокой арке, прикрытой чем-то вроде занавеси из нанизанных на нити маленьких деревянных бусин. Они зашуршали, как ливень, когда отодвинул, и градинками стукнули по плечам.

Но, оказавшись снаружи, он снова повеселел. Кажется, у него в этом доме появился еще один союзник. Если Киаль хоть немножечко на его стороне... и какая она красивая!

**

Меж листьев ветки, протянутой вдоль дороги, возникла серебристо-черная мордочка зверька — вроде того, что Огонек видел, выбравшись из реки.

Мальчишка невольно рассмеялся, вспомнив того, возле реки — такой же забавный и любопытный. А ведь сейчас они не в лесу, лишь в предместьях.

— Хочешь такого?

Огонек не успел ответить. Кайе выпрыгнул из седла, почти подлетел к дереву, ухватился за ветку — и стащил зверька вниз за полосатый черно-белый хвост под отчаянные вопли.

— На! Крепче держи, а то вырвется. Смотри, они проказники страшные! — С этими словами Кайе впихнул пленника в руки Огонька, вскочил в седло и снова направил грис вперед по тропке меж деревьев рощицы.