Ловец человеков

Что он может ответить...

Задать ли ему этот вопрос? Что тогда будет? Он испугается еще больше, и это полбеды, если Мейфарт и в самом деле ни в чем не повинен; но если он утаивает что-то, если умалчивает — тогда Курт не добьется ничего, кроме бездны запутанной, лживой и никчемной информации, после чего придется быть последовательным и капитана арестовывать. Тогда дело запутается еще больше. Наверное, лучше всего будет изобразить пока дознавателя не слишком умного или не слишком рьяного — пусть это решает сам капитан.

— Все может быть, — кивнул Курт, наконец.

— Вы говорили, вам еще что-то показалось подозрительным? — довольно поспешно сменил тему Мейфарт.

— Да, капитан. Еще одно. Не от одного только Бруно я знаю, что крови вокруг тел не было. Это правда?

Тот поморщился — так, словно по комнате вдруг разлился мерзкий и резкий запах.

— Да, это правда.

— Понятно, — сказал Курт только, явственно отмечая напряжение в лице человека напротив.

Капитан ждал, что его спросят, как он подобное может объяснить — это было видно отчетливо, безошибочно; он ждал и опасался этого вопроса, а потому Курт промолчал. Переходить в наступление пока было не время — у него не было еще ничего, в чем можно было бы обвинить хоть кого-то, даже против столь явно лгущего капитана имелось только обвинение в халатности, с чем разбираться — не его право и обязанность, а, по иронии судьбы и закона, барона фон Курценхальма...

— Хорошо, продолжим. В каком положении были тела?

Курту почудилось, что тот облегченно вздохнул; но это могло и именно почудиться...

— Тела... Лежа, в каком же еще?

— Это я понимаю, капитан, но меня интересуют подробности. Согнувшись, вытянувшись, положение конечностей...

— Понял, — кивнул тот и завел глаза к потолку, вспоминая. Сейчас он вспоминал, не придумывал — на это в мимике человека в академии обращали особое внимание; вспоминая, человек приподнимает глаза кверху, вправо, сочиняя же что-либо — влево книзу. Сейчас лицо Мейфарта было спокойно, неподвижно, и он смотрел под потолок над головой гостя. — Одно тело — лицом вниз, правая рука вытянута вдоль тела ладонью вверх, левая — подвернута под живот, ноги вытянуты. Второе тело — на полубоку, лицом в траву, правая рука завернута назад, голова склонена к груди, левая рука вытянута вдоль тела в полусогнутом состоянии, ноги немного пригнуты. Все, что я помню, майстер Гессе.

— На каком расстоянии тела были друг от друга?

— Да рядышком, шагах в трех, может.

Вот и все, подытожил Курт, пока еще не сумев определить, что же он чувствует. Версия о звере — неважно, рыси, волке, да хоть бешеной белке — рассыпалась. На какое расстояние сможет убежать человек за те несколько мгновений, которые нужны животному, чтобы выхватить часть плоти из шеи другой жертвы? Да шагов на пятнадцать, это самое малое. Ну, пусть десять — по лесу, по корням, через или вокруг кустарника. Но не на три шага. Животное было не одно? И каждое бросилось на свою добычу? Ни один хищник так не охотится. Это primo. Отсутствие крови вокруг. Если от горла отхватить кусок, кровь из артерий выплеснется тут же, с невиданной силой, и немало. Вообразить себе животное, которое будет продолжать держать жертву за горло и пить льющуюся оттуда кровь — вздор. Прав был неведомый составитель доноса — таких кошек не бывает. Да даже если б такое животное и было, то, опять же, вторая жертва за это время оказалась бы шагах в пятидесяти, а то и больше. Что же — после этого зверь сволок тела вместе? Для чего? Это secundo. И все то же отсутствие других ран на теле. Tertio.

Вывод? Это — убийство. И убийца не зверь. Человек ли, стриг ли, в самом деле, как предположил автор второго анонимного письма — предстоит выяснить.

— Вы заплатили Бруно за работу, капитан, — продолжал Курт между тем, уже привычно деля себя между своими раздумьями и беседой. — Довольно много, вам не кажется?

Мейфарт сокрушенно вздохнул, разведя руками.

— Что поделаешь, майстер Гессе, ведь никто не хотел возиться с телами. У меня самого, согласитесь, чрезмерно много дел и без этого, да и не моя это обязанность — таскаться с мертвыми крестьянами. А подданные господина барона особым благочестием и состраданием к ближнему не отличаются; чернь, чего вы от них хотите. Святой отец и рад бы был, может, однако — вы ж его видали, он поросенка не подымет. Денег, которые я дал этому бродяге, ему хватило под маковку, а для наших крестьян это... прилично, но не за канитель с трупами.

Разумно, отметил Курт про себя, а вслух спросил:

— Вы платили из своего кармана или из казны баронства?

— В каком это смысле? — насторожился тот.

— Должна же быть статья расходов, связанная с такого рода благотворительностью — погребение неимущих, — пояснил он. — Вы поставили в известность господина барона и взяли деньги из казны, или дали свои средства?

— Свои, и расплатился тут же. Для меня это не слишком большая затрата.

— Да? — усомнился Курт. — А до меня дошли сведения, что жалованья замковая стража не получает уже более десяти лет. Или это неправда?

Мейфарт поджал губы, и в лице его промелькнуло неприкрытое раздражение на столь бесцеремонное вторжение в дела этого замкнутого маленького государства, состоящего из одного властителя и семи подданных.

— Нет, майстер инквизитор, это правда, — ответил капитан, в конце концов, сквозь зубы. — Но и не тратили столько же. Здесь, видите ли, негде.

— Стало быть, господин барон не знает, что произошло?

— Теперь — знает, — довольно неприветливо огрызнулся Мейфарт. — Когда этим интересуется такое ведомство...

— А до этого вы ничего ему не рассказывали? — прервал Курт.

— До этого?.. — взгляд капитана забегал, и в голосе наметилась заминка — тот снова судорожно придумывал ответ. — До этого я просто дал отчет, как и обязан. О любом происшествии, которое...

— Ясно.

Ясного здесь было мало, но одно становилось все более очевидным — капитан Клаус Мейфарт не напуган наказанием за некомпетентность, за халатность в отношении столь странного дела; нет. Он явно что-то скрывает.

Итак, подвел очередной итог Курт, что мы имеем? Убийство при странных обстоятельствах. И свидетеля, лгущего следствию напропалую. Conclusio[14]? Надо подумать.

Он вздохнул, отчасти показательно, отчасти искренне, устало, и, упершись ладонями в колени, тяжело поднялся.

— Спасибо, капитан, вы мне очень помогли, — сделав упор на 'очень', сказал Курт, глядя тоже поднявшемуся Мейфарту в глаза. — Полагаю, мне не надо просить вас не выезжать за пределы владений господина барона.

— Конечно, — усмехнулся тот.

— Я навещу вас еще, когда сопоставлю некоторые факты, — продолжал Курт, вместе с ним выходя в коридор. — Надеюсь, вы не откажетесь побеседовать со мной снова?

— А у меня есть выбор?

— Нет, капитан, выбора у вас нет, — ответил Курт серьезно. — И, думаю, мне придется побеспокоить господина барона; не сегодня, но...

— Это невозможно!

Он остановился, глядя на Мейфарта пристально и теперь уже жестко.

— Простите, не расслышал, — произнес Курт так требовательно, как только мог, и капитан запнулся.

— Прошу прощения, майстер Гессе. Просто... вы не узнаете от него ничего нового, а лишь выведете господина барона из равновесия, пусть и шаткого, в котором он пребывает последние годы. Он не общается ни с кем много лет, и...

— Придется пообщаться, — оборвал его Курт и, не дожидаясь, двинулся вперед.

До самых ворот они шли молча, и он ощущал на себе косые недобрые взгляды капитана стражи, пока за его спиной снова не опустилась тяжелая решетка.

Глава 4.

Остаток дня Курт провел в своей излюбленной позе — водрузив скрещенные ноги на спинку кровати, заложив руки за голову и глядя в потолок. Мысли роились в голове, точно пчелы — разлетаясь в противные стороны, изредка жаля разум, но никак не желая собираться в улей, а уж о сборе меда, id est[15], получении стройного вывода, и речи не шло.

После беседы с капитаном он не сразу вернулся в трактир — еще долго кружил близ Таннендорфа, отпустив поводья, давая коню бродить, где вздумается, и размышлял, а спустя около часу и вовсе спешился у одиноко стоящего кривого вяза, растущего рядом с тропинкой к реке, отпустил жеребца на траву, а сам уселся на прогретую землю в тени ветвей, прислонившись к стволу дерева. Тогда в голове было пусто.

Вернувшись в трактир, он молча бросил поводья Карлу-младшему и поднялся в свою комнату, где и пробыл до вечера, прервав свои унылые раздумья, только чтобы спуститься к ужину. Что съел — не заметил; на душе было невесело. Вопреки ожиданиям, Курт, невзирая на крайнюю усталость, уснул поздно и не сразу, и снилось ему, что два совершеннейшим образом одинаковых треугольника не складываются один к одному, как ни старайся, а наставник в математических науках, стоя подле него, укоризненно смотрит и молчит, отчего становится совестно и зло.

Завтрака, проснувшись, дожидаться не стал — вышел из трактира, составляя план действий на наступивший день, и, хотя планы были весьма приблизительные, постарался приободриться. 'Главное — не бояться выводов, — говорил всегда наставник, обучающий будущих дознавателей методам следствия, и всегда прибавлял: — Но помните, что от ваших выводов зависит человеческая жизнь'. Эти два несколько противоречащих друг другу совета Курт запомнил сразу и помнил всегда; и в этом деле все было именно так — от того, какими будут его заключения, зависело, кто, в конце концов, будет убит — уже по закону, ибо то, что было сделано неизвестным, забравшим две жизни, подпадало под смертную казнь. С этим у него всегда были некоторые сложности: даже просто на экзамене, разбирая гипотетическое 'дело', Курт заминался, представляя себе, что выносит настоящий вердикт, и начинал путаться в сомнениях. Наставники, конечно, хвалили будущего инквизитора за осторожность, но не забывали заметить, что все же одно дело — осмотрительность, а совсем другое — неуверенность...

Сейчас уверенности не было. В былые времена, подумал Курт сумрачно, следователь в его положении подвесил бы подозреваемого к потолку и в течение пары часов вытряс из него все, вплоть до подробнейших рассказов о грешках детства. Теперь подобные методы применимы только в крайних случаях, а стало быть, как говорил все тот же наставник, 'главное оружие настоящего следователя — голова'. 'Все верно', — соглашался преподаватель рукопашного боя, объясняя, как бить таким образом, чтобы сломать противнику нос собственным лбом... Сейчас Курт готов был биться лбом о старые камни замка, ибо мысль его зашла в тупик. Единственной подозрительной личностью был Клаус Мейфарт, но вместе с тем предъявить ему было нечего...

Курт остановился внезапно, только сейчас осознав, куда его помимо воли вынесли ноги. В десяти шагах от него смотрела на улицу вытянутыми окнами церковь Таннендорфа — приземистая, древняя, с одной, наверняка той самой злополучной, покрошившейся стеной.

— Наверное, самое подходящее место для раздумий, — пробормотал он шепотом, медленно приближаясь к темным от времени дверям.

К его удивлению, в церкви оказалось довольно многолюдно; стараясь не попадаться на глаза прихожанам, Курт потихоньку просочился вдоль задней стены к последнему ряду скамей и присел в самом углу, слушая торжественный, но некрепкий и утомленный голос отца Андреаса.

— 'Rogo autem vos fratres, — читал голос послание Павла к Римлянам, — ut observetis eos qui dissensiones et offendicula praeter doctrinam quam vos didicistis faciunt et declinate ab illis[16]'...

Курт вздохнул, опустив голову на руки, сложенные на спинке скамьи напротив. Извини, Господи, но — не то. Укрепления в вере и необходимости своего служения сейчас не требуется. Сейчас бы какую дельную мысль...

Если ступать путем теорем, продолжал размышлять он, и начать с положения 'допустим, что капитан убил двоих подданных барона', тогда... За что в наше время убивают? За деньги. За женщину. За оскорбление. Ради сокрытия информации. Ради забавы.

Деньги... Капитан не кажется человеком, озабоченным собиранием богатств, а крестьяне не кажутся людьми, оными богатствами владеющими. Разве что клад нашли. Или стащили у барона последнюю золотую тарелку, и капитан, ревнуя о благе господина... что? Загрыз обоих?..

Дальше. Женщина... Курт скривился. Очень смешно.

Оскорбление?.. Когда простолюдин оскорбляет капитана баронской стражи, ему не рвут глотку, его вешают или, бывает, просто разбивают морду. И уж не в глухом лесу.

Для сохранения какой-то тайны... Это — вполне возможно. В этом месте уж тем паче.

Для развлечения... Капитан-живодер? Не похож, конечно, но все они не похожи, так что всякое может быть.

И, если не что-то из этого, остается последнее — настоящий стриг, тем более, что сверх меры много необычностей для простого убийства, по какой угодно причине; странный способ, странные обстоятельства... Но даже в этом случае капитан подозрителен. Правда, он вполне спокойно разгуливал по двору при дневном свете, что как-то не вяжется с подобным предположением. А на так называемого 'высшего' Мейфарт не тянет...

Разве что он боится не за себя, и не он виновен, а просто покрывает... кого? Чье благополучие может волновать Мейфарта настолько, чтобы рисковать навлечь на себя самого подозрения? Барона?..

Курт закрыл глаза, втиснувшись лбом в пальцы и ощущая, как неприятно сводит под ребрами. Барон... Его не видели на людях уже давным-давно — ни ночью, ни, что значимо, днем. Из-за смерти наследника его отшельничество было воспринято так, как казалось всем естественным — барон в тоске, потерял интерес к миру; но если бы такое поведение было отмечено у кого угодно иного, в иной ситуации — и народная молва предположила бы первым делом именно нечто подобное. И, возможно, не зря.

Но — стоп, велел он самому себе, подняв голову и глядя в стену рядом. Добровольное заточение фон Курценхальма тянется уже более десяти лет, и если не в шутку взять за основу эту версию, то остается вопрос, чем он питался все эти годы. Даже если допустить, что охрана замка, которую все обвинили в побеге от бедности, на самом деле пошла ему на обед, даже если барон выпивал по солдату в две недели (если не врут, этого довольно, чтобы поддержать существование), даже если растягивать каждого из них на несколько раз — все равно не хватило бы. Загадочных смертей в Таннендорфе более не наблюдалось, странных болезней не было, до соседних селений далеко.

Однако, если, опять же, знатоки подобных явлений не заблуждаются, то стриги при долгом отсутствии пищи умеют впадать в нечто вроде медвежьей спячки...

— О, Господи... — тоскливо прошептал Курт, снова опустив голову на руки.

Надлежало для начала успокоиться. Ему не нравилась мысль в первом же расследовании повстречаться с необходимостью предъявлять какие-либо обвинения такому лицу, как барон, пусть и столь незначительный, столь невлиятельный; льстила, но не нравилась.

Само собой, как и каждый выпускник академии, он воображал себе, как с первым же делом раскроет нечто незаурядное, как после его будут упоминать, быть может, на лекциях в будущем как пример; не обладая никакими способностями, не получив свыше никакого дара, как некоторые счастливчики, обучающиеся на отдельных курсах, он предчувствовал долгую и унылую работу с поклонниками деревенской магии и чрезвычайно по этому поводу сокрушался. Это не значило, что служба в Конгрегации утрачивала при этом смысл и важность; служить Курт намеревался toto pectore, tota mente atque omnibus artibus[17], исполняя то, что должно, так, как сможет и сколь способны будут его разум и тело. Но сейчас, когда пусть не государственного, а все же нерядового масштаба дело очутилось в его руках, он... Что? Испугался?..