Война есть война, поэтому, через две недели, после выполнения 16-ти полётов, Госы были подписаны, практически, без замечаний. Второй Пе-12 прибыл с перегонным заводским экипажем, наш Пе-12р тоже должен перейти под комплектацию второго гвардейского. Пока экипажи переучиваются, летают наши испытатели из ЛИСа (летно-испытательной службы) 22-го завода, а вот подмоторных и средних стрелков начинаем подбирать из полка. Я, когда начались испытания и боевые вылеты на патрулирование нашей зоны ответственности, и у меня под командованием оказалась почти авиадивизия, был в странной ситуации. По положению, действующему в действующей армии, мне положено отдельное помещение, ординарец, автомашина, охрана и тому подобное. В цидуле, пришедшей из штаба ВВС флота, это всё поручалось обеспечить штатному второму полку. Машину нашли, в качестве помещения выделили комнату на складе ПДС в ста метрах от стоянки 12. Там сейчас находится гостиница переменного состава. Сами полки были расквартированы на соседней горке километрах в четырёх от стоянок. По инструкции! На аэродроме постоянно находились только дежурные звенья, и ЛТС (летно-технический состав) плановых полётов. В столовую приходилось ездить три раза в день за два километра и, иногда, стоять на железнодорожном переезде по часу. Или выходить из машины и идти пешком на 'горку', в здание лётной столовой. В минно-торпедном полку некомплект Л/С, так как его часть ещё базируется по старому месту в Ваенге. В поселке идет большое строительство: возводятся ДОСы, клуб, кочегарка, объекты различного назначения. В общем, все при деле и все заняты. Свободных людей нет, все что-нибудь делают. Создаётся крупная авиабаза. А северное лето короткое, раз-два, и зима. Вместо ординарца мне предложили сменных дежурных, которые будут приходить на час в определённое время. Я должен находиться на месте, открыть им дверь, проследить, чтобы совсекретные документы не пропали вместе с маленьким сейфом, закрыть дверь за ними, и идти по своим делам.

— Товарищ кап-два, нет людей! — сказал замначштаба. — Большая часть краснофлотцев ещё в Ваенге. Есть одна кандидатура, но Вы откажетесь!

— Почему?

— Борт-стрелок сержант Ведманиеле, она — 'безлошадная', месяц назад вернулась из госпиталя. Стрелком в экипаж её никто не берёт. Единственный свободный человек.

— А почему не берут?

— Летчики народ суеверный. У неё семь боевых вылетов за полгода, в трех боях сбила шесть 'мессеров', но из вылетов с боями, всегда, возвращалась только она. Три боя — три экипажа. В общем, кличка в полку у неё: 'Ведьма не ела'. А списать не можем.

— Мне на боевые не летать! Человек хороший?

— Нормальная! Хотя ситуация её тоже достала. Может быть, первое время будет задираться. Стрелки у нас смертники. Сначала валят их, потом машину.

— Хорошо! Давайте вашу 'Ведьму'!

— Только вы ей этого не говорите!

— Договорились!

Я уехал на аэродром и продолжал заниматься своими делами. Ближе к вечеру стук прикладом вниз двери (у склада часовой, такой сигнал установлен). Выхожу на крыльцо.

— Товарищ подполковник! Разрешите обратиться!

— Я — капитан второго ранга. Разрешаю!

— Извините, товарищ капитан второго ранга! Сержант Ведманиеле, борт-стрелок, прибыла в Ваше распоряжение.

— Проходите!

Её обманули. Ей сказали, что она будет борт-стрелком, а не ординарцем. Она бежала два с половиной километра от казармы сюда, чтобы занять место стрелка.

— Как Вас зовут?

— Килли. Килликке Ведманиеле. Мне сказали, что меня направляют к Вам борт-стрелком на новые 'Пешки'.

— Два 'Пе-8' полностью укомплектованы, сержант. Новая 'пешка' ещё на испытаниях, там укомплектован экипаж, пока. Единственная вакансия: ординарец командира.

У неё на глазах выступили слёзы.

— От меня хотят избавиться. Никто не хочет брать меня в экипаж. Я уже месяц, как вернулась из госпиталя. Я очень хорошо стреляю. У меня 6 сбитых, товарищ капитан 2-го ранга. Хотите, покажу? — тут она увидела моего 'Тигра'. — Мой сейд! Какая красавица! Разрешите?

— Посмотри!

'Тигрик' попал в руки профессионала. Она несколько раз вскинула его к плечу, вопросительно уставилась на меня, касаясь винта плечевого упора. Я мотнул головой. Она поправила плечевой упор и приложилась к прицелу.

— Я покажу!

Улыбнувшись, я взял из стола пачку патронов.

— Пошли!

Дал ей пять патронов, она сразу поняла, что магазин отстёгивается, снарядила его, передёрнула затвор. Точно определила сосёнку в ста метрах от нас, и, тремя выстрелами, пристреляла под себя винтовку.

— Готова!

В этот момент никаких целей не было, и мы пошли по зарослям голубики, чуть удаляясь от склада. Из-под ног взлетел рябчик. Винтовка взлетела к плечу, и мгновенно раздался выстрел. В стороны полетели перья.

— Давай винтовку, достаточно! Подбери птицу.

Я разрядил оставшийся патрон. Классно стреляет!

— Пошли, а то сейчас набегут!

И вправду, от караулки бежала тревожная группа. Я объяснил, что пристреливали винтовку. Не очень довольный старшина с ржавой ленточкой взял на караул и повёл бойцов обратно в караулку. А мы вернулись в комнату.

— А где ветошь и ружейное масло? — спросила Килли.

— В рюкзаке, в левом кармане.

Показал ей, как разбирается винтовка.

— Товарищ капитан второго ранга, может быть, всё-таки, возьмёте стрелком?

— После испытаний все машины останутся в полку, но установки у нас сложнее, чем на Ил-4. Научишься, буду рекомендовать. Всё СВОБОДНОЕ время можешь посвящать изучению установок. Подчеркиваю, свободное! Но, прямой работы немного.

— Я согласна. Всё равно в полку жизни не будет. Сама виновата. Давайте, я рябчика отварю?

Аэродром она знала, как свои пять пальцев. Тут же затрещала печь, остро запахло разгорающимся углём, откуда-то появилась марля на окне, полог на двери, посуда на полке в прихожей. Краснофлотцы принесли какой-то довольно длинный тюфяк, через некоторое время возникла Килли, которая съездила в расположение за вещами и привезла продукты.

— Продукты откуда?

— У меня лишних талонов много. — талоны экипажа обычно хранил стрелок, он первый после вылета бежал в столовую, занимал столик и заказывал еду на весь экипаж, пока штурман и командир отчитывались о выполнении полёта.

— Возьми мои! — я протянул ей половину.

— Оставьте себе, я же говорю, что у меня их много.

Она немного шумновато двигается, наверное, из-за унтов и резких движений. Всё старается выполнить с максимальной скоростью, пууко в её руках просто мелькал, когда она чистила картошку, потрошила и ощипывала рябчика. Перья в одну сторону, пух в другую.

— Откуда ты всё это притащила?

— Из землянки, наш борт стоял метрах в ста отсюда. Другой машины не прислали, так что все пока наше! Даже сауна есть.

— И что? Не растащили?

— Нет, грех! Всё достанется тому, чью машину сюда поставят. Если есть живые из предыдущего экипажа, они забирают своё. Им можно. Остальное остается новому экипажу. Зажигают костёр и всё жгут. Потом поминают не вернувшихся. Всё, варится, я пойду баньку растоплю.

Ей, примерно 20-22 года, небольшого росточка, худенькая, лицо узкое, губы тонкие сухие, почти бесцветные волосы, определить какого они цвета невозможно, такие же бесцветные брови и ресницы. Впечатление такое, что их просто нет. Красавицей её назвать очень сложно. Нет, в наше время, при помощи косметики всё бы было на месте, но косметикой здесь никто не пользуется, кроме дам строго определённой профессии. Но на эту косметику страшно смотреть.

Полк кадровый, уже давно на Северном Флоте, поэтому женщин в полку относительно много. В основном, вдовы. В полку сменился уже третий состав. Корабли умирать не любят, огрызаются. А торпедоносцы должны заходить на них на предельно малой высоте и довольно долго прицеливаться, после сброса, обычно, проскакивают над целью. В этот момент по ним ведёт огонь всё, что может стрелять. Штурман занят расчётами и прицеливанием, поэтому огня из носовой установки не ведёт. В общем, возвращаются очень немногие. Рано сбросишь — не попадёшь, и трусом обзовут, поздно сбросишь, не успеет взвестись, просто стукнется о борт. Но свою порцию огня машина получит. А на возврате ждут 'мессера' с Хебухтена. В общем, лётчики уходят, а жёны, нет, вдовы остаются. А сейчас полк перевели из Ваенги, все, кто не служил в полку остались там, в БАО, повезло только тем, кто был в штате. В общем, 'Торпедоносцы' смотрели? Это тот самый второй гвардейский торпедоносный.

— Килли! — спросил я вернувшуюся девушку, — Ты сказала, что сама виновата, что случилось, почему вдруг такого стрелка и не берут?

Она остановилась, посмотрела на меня, видимо, решая говорить или не говорить.

— 'Ведьмой' меня прозвали. Мама, когда я ей сказала, что иду в школу воздушных стрелков, потащила меня к нашей колдунье. Я — комсомолка, но отказать матери... Меня напоили каким-то отваром, я ничего не помню, что происходило, но мне сказали, что меня заговорили, что я не умру, пока не покажу своё имя. А когда под Куусамо нас сбили, все выбросились на парашютах, командир и штурман попали к финнам, а мой парашют не хотел спускаться, и меня ветром оттащило на нашу сторону за линию фронта. Ребята достали шила, и мы напились, поминая моих. Я, по пьяне, всё и разболтала. А после того, как в третий раз сбили, у Рыбачьего, через пятнадцать минут нас вытащили катерники из воды, но и командир, и штурман были уже мертвы, а у меня ещё билось сердце. Теперь все верят, что я заговоренная. А свою смерть отдаю другим. Почему Вам рассказала? Так всё равно расскажут. Не лётчики, так бабы. Они у нас на язык шустрые.

В комнате вкусно запахло птицей. Килли стояла, помешивала супчик, добавляя туда какие-то коренья, листики, собранные ею в тундре по дороге.

— Ты — местная?

— Нет, я из Карелии, но жила недалеко отсюда, возле Кеми.

— А где стрелять научилась?

— Отец охотником был, и я каждый год ему помогала. Одна я дома росла, мама болела, и детей больше не было. До этого было трое, но все умерли от голода. А Вы откуда?

— Из Ленинграда.

— А у нас говорили, что из Казани...

— Работаю там, но первый год.

— У Вас отбоя не будет от местных женщин. Очень многие хотят, как можно быстрее, уехать отсюда. А мне нравится в тундре! Можно, я Вашу винтовку буду брать? Очень бой хороший! Дичи здесь много!

— А местное начальство ругаться не будет?

— Насколько я знаю, сейчас Вы здесь самый старший.

— Вот как?

— Все говорят. У меня готово!

Она поставила мне большую миску с супом из рябчика, а сама пристроилась на тахте и ела там, как я не уговаривал пересесть за стол, она не соглашалась. Она немного странная, по-русски говорит с лёгким акцентом, чуть растягивая слова, и, иногда неправильно ставит ударения. Другой народ, со своей культурой, своими привычками. И суп не напоминал ничего из того, что я пробовал из дичи. За счёт абсолютно других приправ. Кто она по национальности я не спросил, да и толку-то! Я не разбираюсь в северных народностях. Карелка, финка, саамка, большой разницы не вижу. Говорят, совсем разные, но я не улавливаю пока этой разницы. После ужина я заполнял карточки испытаний, все борта были на вылете, возвращаться будут после пяти утра. Килли ушла куда-то с посудой, затем появилась снова.

— У Вас бельё чистое есть? Сауна готова.

'Помыться? Вообще, это идея!' Я полез в рюкзак. Сауной оказалась землянка в двухстах метрах от склада, возле небольшого чистого ручья. Но без предбанника, раздеваться надо снаружи, под комарами. Меня сначала удивило, что Килли начала раздеваться тоже, потом вспомнил, что у 'них' так принято. Натоплено было здорово! Я, правда, предпочитаю пар жару, но, в таких условиях и это сказка. Сказал об этом Килли.

— Баня есть в городке, но только по субботам. Мы сами вырыли эту баньку, чтобы отогреваться после полёта. В воздухе промерзаешь до костей. Борисов, крайний командир, тоже не любил жар, у него тут банка и веники припрятаны, сейчас достану. Только я вниз пойду, я пар плохо переношу. А Вы — парьтесь!

Она достала банку, налила горячей воды туда. Там плавали какие-то веточки, травы, листья. Я плеснул на камни, вот это дело! Запарил веники и прошёлся по себе ими. Черт возьми, как приятно. Выскочил из баньки и лёг в ручей. Потом заскочил обратно.

— Странные вы люди, русские! Что в этом хорошего? Я один раз пробовала, так мне плохо стало!

— Так это если перепаришься! Для этого в воду и прыгаем.

— Нет-нет! Она холодная! Я не для этого греюсь! Только дрова переводите!

Разубеждать я её не стал. Пусть моется, как привыкла. Я завершил мытьё, сбегал ещё раз к ручью, и начал вытираться и одеваться. Мошка достала, сразу липнет.

— Меня не ждите, — послышалось из-за приоткрывшейся двери, — мне ещё здесь убираться!

По дороге я нашёл штук восемь больших белых грибов, принёс их в дом. Но, появившаяся Килли резко запротестовала против их присутствия в комнате.

— Их нельзя есть!

— Что, ядовитые? Не может быть! Это белые.

— В тундре они бывают и ядовитыми, нет, матросы их едят и сушат, но как можно есть эту гадость?

Я похохотал над Килли, но вынес их на крыльцо. Утром их уже не было, наверное, часовые себе забрали. Лег спать, пока машины в воздухе, но проснулся не от рева двигателей, а от того, что кто-то тихонько плакал. В комнате темно из-за маскировки, зажёг свет.

— Килли, ты чего?

— Нет-нет, товарищ кап-два, ничего. Это я от обиды. Извините, что разбудила! — послышалось с топчана.

Я прошёл в прихожую, присел на тахту.

— Кто тебя обидел? Я?

— Да нет, Григорьев и остальные. Все воюют, а меня кухаркой сделали.

— Сегодня у полка вылетов не было.

— Не было! — всхлипнула она. — Нет, Вы меня не обидели, и даже руки не распускали. Любят у нас поддразнить. — и тут она заревела ещё больше, вспоминая что-то свое, былое. Как женщина она мало меня заинтересовала, девчонка ещё совсем. Всхлипывая, она рассказывала о том, что было в течение этих восьми месяцев, пока она на флоте. Все обиды, приставания, насилие, все, что происходило с ней и остальными. Ей требовалось высказаться, и решить свою судьбу, так как она отчётливо поняла, что в полк её больше не возьмут.

— Ну, не получается у меня, как у всех! Страшно? Конечно, страшно! Ведь никакая я не заговоренная, и кровь у меня такая же, как у всех. Вот только всё насквозь отморозила в море. Даже не забеременеть, чтобы уйти из полка. А я так хотела этого зимой. Дернуло меня всё рассказать тогда, сатана перкеле. Когда Борисов, всё-таки, меня в экипаж взял, я думала, что всё изменится. Бабник он был, и насильник, ему нравилось, когда всё это делается через силу, а сам, как мужик, совсем слабый был. И жинка от него через это и ушла, видели её, наверное, в финчасти работает. А я не сопротивлялась, и у него ничего не получалось. Он так злился! И, в первом же вылете нас сбили, хоть я и двух мессеров завалила. А теперь что делать? Все будут говорить, что я Ваша 'ППЖ', а Вы на меня даже и не смотрите. Все и так сторонились, а теперь совсем хана.