Будь моей ведьмой

— Мм, зачем? — Я затравленно поглядывала по сторонам, хотя вообще желание было — глаза в пол и не поднимать.

— Потому что нужно, — загадочно ответил Стужев и отпустил мою ладонь.

Чтобы, подхватив на руки, взлететь по ступеням, ногой открыть тяжелые двустворчатые входные двери и, продолжая насвистывать, потащить меня к аудитории. И все это он проделал так естественно, словно вообще каждый день так делал, причем всегда, а мой вскрик и всеобщее состояние глубокого шока попросту не видит.

— Саша, может, отпустишь? — прошипела я.

— Не хочу, — весело отозвался муж. — Мне нравится, тебе, кстати тоже, мнение остальных меня не волнует.

Но почти сразу опустил, потому что мы к дверям аудитории подошли. И мне торжественно передали рюкзак, а после:

— Люблю тебя, — прошептал Князь, склоняясь к моим губам и нежно целуя.

Мнение окружающих и меня перестало волновать совершенно.

— На перерыве заскочу, — прошептал муж, поцеловал еще раз и, нехотя оторвавшись, кивнул на дверь: — Все, заходи, а то у меня настроение совсем не учебное стало.

Стою, смотрю на него и улыбаюсь.

— Даже не знал, что так бывает, — тихо признался он.

— Как? — Я не могла не спросить.

— Здорово, — выдохнул Стужев. — Все, Маргош, марш учиться, и это... — взгляд стал угрожающим, — чтобы никого рядом, ну ты меня поняла. Пока.

И меня втолкнули в аудиторию, нежно, но непреклонно.

— Всем привет, — сказала я привычное на входе и потопала к своему месту.

В полупустой аудитории мне вяло ответила пара голосов, и все вернулись к телефонам. Я же села за парту, сверилась с расписанием, достала тетрадь по 'Истории Государства и права', подумала, что нужно было захватить ноут. У нас на первом курсе не все преподы лояльно относились к ним (в целях сохранения эпистолярного жанра), но Ирина Владимировна разрешала.

Дверь распахнулась раньше, чем прозвенел звонок. И наши ввалились не гурьбой, как обычно, а как-то не особо громко и несколько... странно. Я обернулась — все смотрели на меня. Даже жутко стало. Вернулась к тетради, вписала сегодняшнее число...

— Ильева, — Никитос Сухов, наш староста, подошел, встал перед партой, — ты вообще как?

— Мм, — стараемся не улыбаться, — Никит, прости, что меня два дня не было, я...

— Да забей, — отмахнулся Сухов, — ты в команде Георгия Денисовича, вам вечно послабления. Я о другом... — парень смутился, а затем осторожно: — Ты... со Стужевым?!

И взгляд такой — сочувствующий!

Отвечать мне не хотелось. К счастью, появилась преподаватель, и Сухов торопливо ретировался на свое место. А я осталась наедине с невеселыми мыслями... мда, я как-то совсем не подумала, что ждет меня в универе. Потом вспомнила, что ждет меня дома, и реакция одногруппников волновать перестала совершенно. Чувствую себя влюбленной дурой. Совсем влюбленной, окончательно просто. Но очень-очень счастливой. Как-то ненароком вспомнилась вчерашняя ночь, наши безумные танцы, наш первый рассвет...

— Ильева, — окрик Ирины Владимировны заставил вернуться в реальность, — записываем, Ильева!

'Стужева' — подумала я и взялась за ведение конспекта. Писать не хотелось совершенно, мысли постоянно, неизменно и вечно возвращались к одной злодейски-обаятельной няшке с сине-серыми глазами и улыбка не сходила с лица, хотя уже все скулы болели. И как-то совсем мне было не до истории Государства и Права. Вообще.

Пара прошла ни шатко ни валко, я половину пропустила мимо ушей, и когда зазвенел звонок, подумала только об одном — написать Стужеву или позвонить? Серьезный выбор, да, сама от себя улыбаюсь. В итоге написала маме, что у меня все замечательно и буду вечером с... мужем. От мамы мгновенно пришел вопрос: 'Ты где?' — 'В универе, на парах, делаю вид, что учусь, а не в облаках витаю'. 'А ты витаешь?!' — очень удивленный вопрос. 'Кажется — да, или парю, сложно разобраться, но одно из двух точно'.

Ответа от мамы не дождалась, так как в следующий миг передо мной возникла пластиковая тарелочка с чизкейком и чашечка с кофе, и цветочек орхидеи на тарелочке рядом с чашечкой, а еще кто-то очень любимым голосом промурлыкал:

— Я тут вспомнил, что вы ничего не съели за завтраком, госпожа Стужева.

— Да не до еды было, господин Стужев, — ответила я, запрокинув голову.

Теплые, нежные и такие жадные губы мгновенно накрыли мои. Секунд на тридцать, после чего, чмокнув меня в носик, Саша уселся на парту и скомандовал мне:

— Завтракай, гастрит женщину не красит.

Я достала влажную салфетку, вытерла руки и взяла тарелочку с пироженкой.

— В учебной части был, — отчитался Князь. — Георгий Денисович ждет нас после пары, так что учись спокойно, Маргош, потом смотаемся по делам, потом к твоим, — он улыбнулся и протянул радостно-предвкушающе: — Потом домо-о-о-ой.

— Можно начать с последнего пункта, пожалуйста, — занудным тоном протянула я.

Стужев улыбнулся шире, подался ко мне и прошептал:

— Ну если ты настаиваешь...

Наваждение какое-то! Он, его голос, этот взгляд завораживающий и...

— Я ем, — капризно заявила мужу.

— Кушай-кушай. — Он снова вальяжно уселся прямо на парте. Потом огляделся и невинно поинтересовался: — А что это ваши такие пришибленные сегодня?

Даже оглядываться не хотела, я почему-то так и подумала, что все остались сидеть по местам, а тишина, потому что внимают каждому слову.

— Это не пришибленность, Саш, это шок, — прошептала только для него.

— Да? — изумился он, даже не пытаясь говорить тихо. — С чего бы?

Жуя вкуснятинку творожную, отложила тарелку, полезла в рюкзак, достала зеркальце, открыла, протянула Стужеву, так чтобы он собственное изображение узрел.

— Ну? — не понял Князь самого прямого из намеков.

Я прожевала, сглотнула, запила кофе и пояснила, но тоже шепотом:

— Понимаешь, ты и со мной. — Он не понимал, он, чуть вскинув левую бровь, со смесью непонимания и недоумения смотрел на меня. — Со мной, — поясняю повторно, левая бровь вскинулась чуть выше, — и чизкейк принес... с цветочком...

Я-то говорила шепотом, а вот Князь у нас без тормозов и потому спокойно, отнюдь не тихо и совсем не заботясь о психическом здоровье окружающих, переспросил:

— А что такого шокирующего в том, что я о любимой жене забочусь?

Кто-то грохнулся вместе со стулом. Стужев на этого кого-то с сомнением глянул, а я, уже понимая, что сейчас будет, беспомощно прошептала:

— Ключевое слово — жене. Хотя... — с сомнением на него взглянула, — любимой, говоришь? А что, нелюбимые тоже есть?!

На это Князь вполне сурово пригрозил:

— Покусаю.

Но я, доедая пирожное, задумчиво продолжила:

— Надо было вчера твой паспорт глянуть, а вдруг там еще печати имеются?

— И не только за попу, — продолжил бесполезное дело с угрозами Стужев.

Молча доела, отложила пустую тарелку и ложечку, взяла кофе. Молча.

— Я первый раз женился, серьезно, — обиженно сказал Князь.

Надо было смолчать, но:

— Да я так и поняла, — мило улыбнулась супругу. — Уровень организации свадебного торжества сказал о многом.

Замер, губы сжал, а в глазах смешинки.

— Ну, Ритуська, ну ты и вредина. — Стужев спрыгнул с парты, забрал пустую тарелку. Нагнулся, поцеловал и напомнил: — Зайду после пары.

— Хорошо, милый, — нежно ответила я.

Улыбнулся и ушел, счастливый такой. Мы с кофе тоже такие счастливые были, и даже прозвеневший звонок настроения ничуть не испортил, и появившаяся Ирина Владимировна, и взгляды отовсюду! Да вообще состояние улетное. А еще чувствовался тонкий аромат орхидеи.

Недолго я улыбалась.

— Ильева, — Ирина Владимировна прошла, встала за кафедрой и, пристально глядя на меня, продолжила: — Мне тут в учебной части сообщили, что у некоторых фамилия поменялась... Это правда?

Под проницательным взглядом поверх очков ни врать, ни увиливать не вышло бы, и я просто молча кивнула.

— Стужева?! — полувопросительно-полуутвердительно произнесла Ирина Владимировна.

Снова кивнула. И на меня с таким сочувствием посмотрели!

Стоило бы, наверное, смолчать, но я не выдержала и решительно сказала:

— Нормальный он парень.

На меня такой взгляд бросили, что даже нехорошо стало.

— Куда твои родители смотрели? — только и сказала Ирина Владимировна, а затем вернулась к лекции.

Я не писала ничего. Не могла просто. Барабанила ручкой по столу, гипнотизировала взглядом цветочек и... и гнала прочь от себя страшные мысли. Страшные, пугающие... ага, про характер поганый. Но характер у Князя действительно отвратительный, с этим даже я спорить не буду, злобный, авторитарный, на всех наплевательский и без тормозов. Знаем, все знаем. Сочувствую ли я себе? Пока не очень. Пока состояние такое: обзывается — шок. И где-то неверие в происходящее, но в то же время я все больше чувствовала себя счастливой. Очень счастливой. Мне так хорошо, спокойно и светло еще никогда не было. И ни с кем. А то что характер у него такой, так и у меня не сахар и...

А потом как пыльным мешочком из-за уголочка — я замужем! Замужем! Реально и даже печать в паспорте есть! И...

— Ильева... тьфу ты, Стужева! — прикрикнула преподаватель.

Молча открыла тетрадь и принялась записывать. Писалась всего одна фраза: 'Я замужем, Я замужем, Я замужем, Я замужем', через сорок повторов само собой записалось: 'Жизнь кончена'. Такой несчастной себя почувствовала. Представились горы грязных носков, дети сопливые, нет, Ромочку я люблю и что такое дети — знаю, но мои собственные, гипотетические, мне представились грязными, сопливенькими, с ручонками, которые они ко мне протягивают, и словами: 'Мама, кушать'. А гипотетический Стужев-муж представился с пивом, в линялых трусах-семейках, на затасканном диване и перед телевизором... И характер поганый. И я вся такая несчастная...

Одинокая слезинка шмякнулась на тетрадь.

Завибрировал телефон, подтянула к себе ближе, открыла сообщение от Саши:

'Чего делаешь?'.

'Плачу', — честность в супружеских отношениях — это главное.

Мгновенно пришел вопрос:

'Что случилось? Рита, я сейчас приду, сиди там!'.

'Да ничего не случилось, все хорошо, пара у меня'.

Секунд двадцать никакой реакции, затем вопрос:

'А плачешь чего?'

'Мне меня жалко'.

И правда, так жалко.

'Почему?' — вот даже в электронном сообщении чувствовалось, что вопрос был хмурым.

'Мне все сочувствуют', — призналась я.

'Почему?'

Он что, издевается?

'Потому что характер у тебя, Стужев, поганый!' — не выдержала я.

С минуту мне ничего не писали, затем пришло сообщение:

'Это единственная причина?'.

Ну я и сорвалась:

'Я замужем... только сейчас вдруг поняла! Замужем! Это все, жизнь уже кончена! Впереди грязные носки, памперсы, супчики всякие и ты пьяный в трусах-семейках с пивом у телика! И футбол! Ненавижу футбол!'.

И отправила. Все сообщение взяла и отправила.

И тут в коридоре раздался хохот! Громкий такой, с издевательскими нотками!

'Стужев, ты что, за дверью?!' — догадалась я.

Смех прекратился.

Затем на телефон пришло сообщение:

'Носки стираю себе сам, трусы тоже, расслабься. Семейки, кстати, не ношу. Футбол не смотрю. На случай памперсов есть Генри, Иван и привидение, пока привидение одно, но если захочешь, я тебе их сотню призову. А теперь хватит реветь, собирай рюкзак, пара через минуту закончится'.

И не успела я дочитать и за себя порадоваться, как он добил:

'А характер да — поганый. Мне тебя тоже так жалко'.

Ответить я ничего не успела, потому что прозвенел звонок. Вместе со всеми записала параграфы к самостоятельному изучению и уже было поднялась, когда услышала:

— Ильева, ко мне подойди, — причем тон у Ирины Владимировны был очень нехороший.

Мне даже не по себе стало. Но едва первый человек вышел из аудитории, как сразу вошел Саша, и преподаватель, отрицательно мотнув головой, торопливо собралась и вышла. И как это понимать?

Подошедший Стужев внимательно вгляделся в мое лицо и мрачно спросил:

— Что?

— Норм, — отмахнулась я, пытаясь закинуть рюкзак на плечо.

Рюкзак был отобран в полете, и вдруг все застыло! Замерли мои одногруппники, а дверь захлопнулась сама, без чьей-либо помощи, в следующее мгновение, схватив меня за запястье, Стужев рванул на себя, прижал и тихо, зло спросил:

— Марго, ты мне доверяешь?

Хороший вопрос. Интересный даже! И все замерло, даже пыль в свете солнечных лучей, и мир оцепенел тоже, а в глазах Князя жесткий вопрос. Хороший такой вопрос, глубокий.

— Саш, — попыталась вырваться.

— Маргошша, — рык с шипением — это жутковато, как оказалось. — На меня посмотри и скажи честно — ты мне доверяешь?

Молча смотрю, чувствуя, как майка сползает с плеча, бредовая ситуация, да.

— Что, доверия я не заслужил? — с явственно прозвучавшей горечью, спросил Александр.

— Издеваешься? — прямо спросила.

Промолчал, даже взгляд отвел. Гад же, вот как есть гад!

— Саш, — позвала, в ответ — тишина. — Саша...

Молчит. А с другой стороны кто-то в дверь ломиться начал.

— Слушай, Стужев, — обняла его лицо ладонями, повернула, заставила на себя посмотреть и тихо ответила, — я тебе не доверяю. Вообще. Но если говорить откровенно, тебе я доверяю все-таки чуточку больше, чем всем остальным. В смысле даже больше, чем всему миру, так что...

— Зараза, — с чувством сказал муж, взял за руку и повел прочь из внезапно ожившего класса.

Следуя за ним и обходя препятствия, я не могла промолчать:

— А чего сразу 'зараза'? Мы, между прочим, уже день женаты, а я о тебе вообще практически ничего не знаю, кроме того, что ты зверь, гаденыш и кровопийца!

Наверное, шокировать публику — наше с Александром кредо. Потому что после моих слов Ксюша выронила учебники и даже ноут, пара человек споткнулись и вообще опять тихо очень стало.

— Да, я такой, — спокойно согласился Стужев. — А будешь вредничать, мы и до садизма с мазохизмом дойдем, или как это там называется?

— БДСМ, — подсказал кто-то из группы.

И нагловато-шутливый Князь исчез мгновенно, став зло-презрительным высокомерным Александром Стужевым, смерившим нашего старосту Никитоса внимательным взглядом.

— Простите, — струхнул Сухов.

— Ну так вот, Маргош, — словно ничего и не было, продолжил Саша, выводя меня из аудитории, — ты последила бы за своим языком, а?

Едва мы вышли в коридор, Князь с улыбкой взглянул на меня и вернулся к вопросу:

— Согласна?

— На что? — меня откровенно передернуло от ситуации с Никитой.

— Фильтрацию речи при общении с собственным супругом. — У Стужева зазвонил телефон, но он его проигнорил.

— Можно было бы. — Я изобразила задумчивость, а затем ехидно добавила: — Но тебе самому скучно станет.

Широкая ухмылка, кивок и неожиданное:

— Так не понравилось, что я осадил этого из твоих?

— Да неприятно как-то, — честно призналась я.

— Нельзя быть такой доброй, Ритусь, — тихо произнес Стужев, увлекая меня к лестнице.

Мы поднялись на три пролета, прежде чем я решилась ответить: