Корвита была хороша, хотя без слепого пятна она была бы еще лучше. Ее нарядили в голубое платье с длинющим серебряным шлейфом, и то ли от этого, то ли стараниями матери, но свежесть и юность невесты впечатляли. Похоже, Найгерту она нравилась. Ну и слава Богу.
Епископ перестал читать и снова запел хор. Я принялась рассматривать гостей.
А вот и искомые Лавенги. Высокое Небо! Словно сама Королева посетила серединный наш мир — глядя на девушку, я даже забыла дышать. Да таких людей не бывает! Впрочем, они не совсем люди... хотя уже почти триста лет, как Невены нет на этой земле. Едучая кровь, однако...
Король Иленгар. Вроде, он действительно молод годами. Про Лавенгов говорят, что они вообще не стареют. Вполне может быть, кровь есть кровь, даже если ее объявляют благословением Божиим. А родство с Сумерками, братцы, это даже не дареная кровь, это покруче будет! Вон, поглядите на нашу Мораг...
Мда... Хорошо, что Мораг здесь нет. Она бы не отдала возлюбленного брата вороненку в клестиных перьях.
Хор замолк, епископ снова принялся что-то вещать. Я пропускала его слова мимо ушей. Я смотрела на тех, кто тут собрался.
Каланда. Рядом с ней — пожилой мужчина в богатом наряде, седой, костистый, с длинным суровым лицом. Лорд Никар Клест, судя по всему.
Вот аристократы дареной крови: золотые Арвели, алые как пламя, Араньены, еще кто-то, поскромней окрасом, но явно из Высоких. Несколько черно-белых Моранов, некоторых я хорошо знаю — лорд Виген, принц Таэ Змеиный Князь, а с ним, кажется, его сын Касель, оба удивительной масти — полголовы белые, полголовы черные.
Эльго, стоящий сзади, положил руку мне на плечо:
— Слушай.
О, обряд, похоже, завершается. Даже колокола замолкли. В тишине епископ громовым голосом вопросил:
— Если кому-то есть что сказать против, пусть сделает это сейчас или замолкнет навсегда.
Пальцы грима сжались:
— Пришла пора отдавать долг Полночи, Леста Омела. Иди и говори правду.
Сердце у меня остановилось и кровь превратилась в лед.
Долг. Долг за правду, услышанную от мертвеца.
Все перед глазами приобрело хрустальную ясность. Время остановилось.
Я перешагнула низкую ограду часовни.
— У меня есть... что сказать против.
Я шла, не касаясь пола. Взгляды толпы несли меня по воздуху, словно перекрещенные копья. Епископ хмурился, я четко видела мокрые седые завитки на его виске и капельки пота, текущие из-под тяжелой митры. На Герта и его невесту я не смотрела.
— Я заявляю, что венчание не может состояться, так как женщина, именующая себя Корвитой Клест, является Корвитой Моран, дочерью Каланды Моран, в девичестве Каланды Аракарны и короля Леогерта Морао Морана.
Потрясенная тишина.
— Что? — еле выговорил епископ. — Кто ты такая? Назовись!
— Это не правда! — взвизгнула Корвита. — Кто ее сюда пустил? Бродяжка, грязная нищенка!
— Ведьма! — гаркнули сзади. — Я узнал тебя! Ведьма андаланская!
Я обернулась — Таэ Моран вскочил, указывая длинным перстом на Каланду. Но та смотрела не на него. Она смотрела на меня, прищурив глаза и кусая губы, и в глазах этих не было ничего кроме ненависти. Все, что нас связывало, все долгие годы, все поиски и откровения, потери и обретения разом провалились в небытие. Она меня убьет, поняла я. Как только сможет.
— Колдовство в святом храме! — гремел Таэ. — Я вижу! Невеста под заклятием! Вот она какая на самом деле! Глядите, вот она какая!
Толпа ахнула — невеста Найгерта побелела как первый снег. Под прозрачным покрывалом засветилась серебряная прядь. Ого, вот это силища у Змеиного Князя! Каландину макулу сьегу мановением руки развеять!
Я осторожно попятилась. Может, удасться улизнуть, пока они тут...
— Держите девчонку! — крикнул Найгерт. — Это она ведьма! Держите крепче, она уже от нас бегала!
Я рванулась в сторону — спрятаться, куда-нибудь, хоть на мгновение исчезнуть с глаз! Люди повскакали с мест, принялись махать руками и орать. Я бросилась было назад, к часовне, но путь мне преградили.
— Закройте двери! Не выпускайте ее!
Распяленные рты, растопыренные руки. Какой-то старик сунул мне под ноги палку. С головы содрали шаль.
— Лови ведьму!
Эльго, Эльви, где вы? Помогите же!
Эрайн!
— Попалась!
Рывок за волосы — аж искры из глаз посыпались. Заломили руку, мозаичный пол прыгнул мне навстречу, я упала на колени.
Лессандир? Что случилось?
Эрайн, меня схватили! Она меня убьет, Эрайн!
Я иду.
Нет! Нет! Тебя тоже! Эрайн, нет!
Эрайн!
Не отвечает.
Опять дернули за волосы, запрокидывая голову. Лиц почти не вижу, слезы жгут глаза, стекают горячими ручейками за уши. Руки связывают за спиной, вдобавок обмотав запястья концом косы, затылок вжимается в плечи. Больно!
— Поднимайте ее! Не давайте ей коснуться пола. Сташ, бери за ноги. Потащили! Что, добегалась, голубушка?
Надо мной, покачиваясь, плывет сводчатый потолок, а на его фоне плывет знакомая физиономия королевского нюхача. Кадор с меня глаз не спустит. Ни на мгновение не оставит без присмотра. Смогу ли я что-нибудь сделать, прежде чем Каланда доберется до меня?
А она постарается добраться как можно скорее. Ей совершенно не нужно, чтобы Кадор вытряс из меня кое-какие сведения...
Скату звать бессмысленно, ее просто порубят и все. Но что-то надо делать прямо сейчас. Потом будет поздно. Закрываю глаза.
Воздух гудит. Там, на заднем плане, бушует скандал, но воздух гудит, будто вибрируют сами стены, и пол, и колонны, и ступени... Тонкая дрожь сообщается живым телам: солдатам, что волокут меня в боковой притвор и мне самой. Люди ничего не замечают, но я чую, чую...
Эрайн?
Пусто.
— Сюда.
Свежий воздух. Колокола молчат, слышу, как орут вороны на крышах. Здесь, снаружи, вибрация еще сильнее. Откуда-то из глубин всплывают, накатывают черные, помрачающие сознание волны. Почему люди не чувствуют?
— Филк, Дятел, быстро за лошадьми! — командует Кадор.
— Господин Диринг! Что это?
Солдаты останавливаются.
— Никак трясет малехо?
— Господи Милосердный!
Тот, кто тащит меня за ноги, разжимает руки, и я плюхаюсь задом на ступени.
— Черт косола... — другой солдат затыкается на полуслове и роняет меня окончательно.
— Господи, спаси, помилуй...
Земная твердь сотрясается нутряным, скорбным гулом. Каменные плиты подо мной колотит от напряжения. Кое-как переваливаюсь на бок, чтобы видеть двор.
— Смотрите!
— Божечки, святые заступники, что деется!
Слуги, ожидавшие во дворе, толкаясь, разбегаются от центра, вернее, их разметывает, словно мусор, к ограде и крыльцу. Брусчатка в центре двора идет рябью как вода в полынье, и вдруг вздувается горбом. Горб растет на глазах, калеными орешками с раскаленной сковороды во все стороны стреляют камни.
— Дьявол! Дьявол из пекла лезет!
Лопается горб, брусчатка осыпается чечевичной крупой вперемежку с осколками влажной почвы, и из земли вылупляется, выдвигается как рождающаяся скала тупорылая змеиная башка.
Башка дергается, бодает рылом воздух, со страшным скрежетом выволакивая на свободу тяжелый железный гребень. Я вижу черный стеклянный глаз в морщинистом веке, складки чешуйчатой плоти, и узкие ноздри на широком носу.
Эрайн? Эрайн, где ты?
Молчание.
— Дракон! Что б я лопнул, это дракон!
— Его ведьма призвала! — пинок под ребра. — Признавайся, твоих рук дело?
— Кадор... — я выворачиваю голову, пытаюсь посмотреть на него. — Признаюсь. Моих. Он вас сейчас сожрет.
— Пусть попробует! — под челюсть мне суется холодное лезвие. — Эй, ты! Дракон! Убирайся! Или я зарежу твою ведьму!
Земля уже не дрожит — сильно вздрагивает всем телом, как до смерти перепуганное животное. От ее колебаний кружится голова и внутри гадко пустеет. Рожа у Кадора зеленая — то ли от страха, то ли нюхача подташнивает как и меня.
— Он неразумен, — говорю я.
— Тогда отзови его!
— Фссссссссссссссссссссс!
Пылающая пасть рассекает драконью башку пополам. Оттуда изливается огонь — алый, желтый, сизый. Пламенный полукруг очерчивает двор, камни и куски почвы тают как масло, что-то течет и пузырится — Пффф! — все заволакивает едкий желтоватый пар.
Взрыв криков, полных ужаса, но где-то далеко, на краю слуха.
— ГГГГГГРРРРРРРРАААААУ!
Тысячи каменных глыб валятся нам на головы. От драконьего рева едва не лопается череп. Волна теплого, воняющего окалиной воздуха сдувает мне волосы с лица. Кадор у меня за спиной надсадно перхает. Лезвие холодит шею, под лезвием сладко саднит порез и из пореза течет горячее.
Дракон продолжает лезть из земли — черный, огромный, бесконечный — расталкивая боками мостовую, раскачивая церковный двор как палубу. Он гораздо, гораздо больше Эрайна. У него короткие, вывернутые внутрь лапы, а когтищи похожи на лопаты. У него плоская широкая башка и пасть шириной с ворота. У него почти нет шеи, затылок сразу переходит в бронированный загривок, а тот — в длинную, широкую как мост, спину. Бока прикрывают скрежещущие плиты в ржавых разводах. Гребень, освободившись, немедленно встает дыбом, как адская борона из бесчисленных иззубренных лезвий.
Эрайн!
Эрайна здесь нет. Здесь есть дракон.
С грохотом и лязгом подземная тварь выволакивается из земляного жерла и поворачивается к нам. У него такая широкая морда, что он может смотреть сразу двумя глазами. Он и смотрит — на меня, а может и мимо, и не понятно, то ли узнает, то ли примеряется сожрать. Или спалить, что, собственно, без разницы.
— Да пропади ты пропадом со своим драконом!
Дзззень! Кинжал падает на плиты.
— Ты, тварь! Забирай ее и проваливай, проваливай, проваливай!
Меня больше никто не держит. С грехом пополам я приподнимаюсь на колени, сильно нагнувшись вперед, и жду, когда чудовище подползет ко мне.
Черная махина загораживает небо. Я уже ничего не вижу, кроме каменной чешуи, в пятнах известковой плесени. В трещины сочленений забилась земля и обрывки корешков. На всякий случай прощаюсь с жизнью.
-Хррр...
Спину окатывает горячей волной, пахнущей горелым металлом. Широкая, как створки церковных дверей, пасть размыкается и аккуратно берет меня поперек туловища. Треск материи — платье вспорото драконьими клыками. Но вывернутые руки и шея так болят, что я не в силах определить, перекусили меня пополам или только чуть-чуть пожевали.
Но потом дракон поднимает башку, и меня вместе с ней, и все перед глазами переворачивается с ног на голову.
Ууу! Вот этого я не выдержу!
Так я и покинула Амалеру, где в небесах толпились перепуганные люди с перевернутыми лицами, с крыш свисали трубы, флюгера и удивленные коты, а под ногами кружили птицы, плыли жемчужно-серые облака и сияло едва теплое осеннее солнце.
Эпилог.
— Ну ладно, хватит ныть и стонать! Сколько можно!
— Укачало ее, Амаргин, пусть полежит.
— Отстаньте. Мне дуууурно...
— Лесс, выпей воды. Полегче станет.
— Бееее! Уйди.
Каждый сам выбирает себе богов. Каждый выбирает себе защитников, хранителей, свидетелей, судей — среди тех сущностей, которых его фантазия посмеет назвать высшими. "Посметь" — ключевое слово, ибо смелость есть та мера, которая допускает нас к невероятному. Тот, кто не смеет сметь — не прыгнет выше головы, не достанет звезд с неба, не заглянет за пределы скучного своего мирка. Смелость — это то расстояние, которое преодолевает твой жадный взгляд, стремящийся заглянуть за горизонт. Тот, кто никогда не забирался повыше, чтобы охватить взглядом побольше — не жаден. Следовательно — не смел.
В тексте использованы стихи Ики Бродской, Ласа и Анариона. А также бессовестно поюзаны стихи испанского поэта Сан Хуана де ла Круса.
125
