Не выдержав, я бросилась к нему, схватила штырь руками. Неведомая сила вдруг будто ударила меня через него в грудь, захрустело ребро, но выдержало, не сломалось, только помутилось перед глазами. Я не разжимала рук.
— Вириэль, что ты де... — начал дракон.
— Тшшш. Если не услышали до сих пор... Просто дай мне закончить, — прошипела я, вся красная от усилий.
— У тебя не получится, Вир, — с тихой тоской пробормотал дракон, и вдруг затрубил-забился.
Как вначале, когда не смирился перед болью.
Что может человек против силы дракона? Если даже он, во всем своем величии, не мог не то что вырвать штыри — продернуть их сквозь свое тело?.. Они его будто держали. Держали. Слово вытянуло из памяти целый ассоциативный ряд. Держали. Удар через штырь — из земли, сокрушающий, полуслепой. Знакомый.
— Тихо, не бейся, — остановила я его попытки замаскировать производимый мной грохот.
— Ты поняла? Бесполезно... — без тени злости, скорее, с тоской уточнил черный. — Иди. И спасибо, что приходила.
Он не лишился надежды, только будто вычеркнул меня из своего будущего, ни на что не надеясь, ни о чем не прося, не вменяя мне ничего в вину. Если темный что-то делает — он делает это потому, что хочет. А не для того, чтобы получить что-то взамен. Так учили меня в моем Храме.
— Кархарадон. Просто полежи, ладно? — попросила я, подула на обожженные руки, и снова подступила к штырю, ступая осторожно, чтобы как можно меньше травмировать перепонку крыла.
Земля спала. Ее сила ощущалась далеко и неполно, и вместе с тем — рядом, нетерпеливо подрагивая, будто гончая перед гоном, дрожало смутно ощутимое нечто. Огромное, не слишком красивое, ужасающее... но вместе с тем — сильное и верное, добродушное, как хорошая собака... Оставалось только позвать. Позвать его, этот дух, будто бросить ему метафизическую косточку, и дать широкой лобастой голове толкнуться в ладонь...
'Дай мне их вынуть', — тихо попросила я, почесывая большие собачьи уши.
Карий глаз глянул на меня строго, но я вовсе не собиралась менять ласку на помощь. Мне хотелось его погладить. Духу земли не сравниться с Озерным Духом, даже Саламандра даст ему фору, в чем-то он массивен чересчур и неуклюж, но этот дух не был обозлен. Он был симпатичным, как большой боксер, который умеет быть грозным — но даже ему иногда хочется ласки. Драконы не подчинили его — они лишь жили рядом, а ему, этому громадному неуклюжему громогласному псу, так не хотелось тревожить своих соседей... Он так привык охранять и беречь... Если прийти к такому с палкой — он отгрызет ее вместе с рукой. Но если приходить к такому псу, разговаривать, общаться... Я ходила по его телу — по его горам и хребтам, по его ущельям и пещерам, он знал меня.
Что-то тяжело пробежало от меня во все стороны, сливаясь с камнем.
А потом — я сомкнула руки на штыре. Получше пристроила гудящие пальцы, помедлила, уперлась, чтобы не раскачивать его слишком сильно, и резко вырвала. Так резко, что и сама улетела вместе с оказавшимся чуть ли не алюминиевым и безумно легким орудием пытки к стене. От столкновения скалы с затылком у меня искры из глаз посыпались. Постояв, я энергичным размахиванием свободной руки прогнала вволю носившихся вокруг меня кентавриков, и по бодрой синусоиде зашагала к следующему штырю. Теперь дело пошло легче. Короткое мгновение сопротивления, вспышка силы внутри меня, а земля и не думала удерживать свою бывшую игрушку. На шестом штыре я окончательно выбилась из сил. Собралась, постояла, собираясь с силами... и рванула, прикусив губу в кровь. Болью стрельнуло в животе, позвоночнике. Я выпрямилась, и по наитию сложила штырьки в чашу с еще теплой драконьей кровью. Они расплавились в ней, а по чешуе Кархарадона будто прошлись полировкой — он снова сиял черным.
Миг — над ущельем пронесся громовой рык, а потом Кархарадон взмыл вверх, подняв тучу пыли, едва не заставившую меня задохнуться. Но даже боль не заставила закрыть глаза — зрелище вырвавшегося из ловушки дракона было поистине прекрасным. У меня подогнулись колени. Ничего. Вот он сейчас улетит, и я... Все еще размышляя, я соскользнула на камни.
Мне снилось, что я бодро шагаю по дну ущелья к тропке, по недоразумению оставленной здесь козами. Ущелье было тем же самым — и вместе с тем другим. А еще — я не слышала, не чувствовала, только знала — прямо за мной, след в след, шел волк с глазами разных цветов. И мне ни за что нельзя было обернуться.
Небо, только что бывшее закатным, радовало рассветной белизной. Роса на камнях коварно подкарауливала малейшую ошибку, готовая подловить на каждом хоть сколько-нибудь неверном шаге. В тенях скрывалось... нечто. Что-то, что вызывало у меня животный ужас, вынуждая избегать теней на камнях, перепрыгивать с одного освещенного участка на другой. Когда полосы тени, что я преодолевала, становились слишком плотными, казалось, я слышу голоса. Неумолкающий шепот просьб, проклятий, благословений, зова вливался в уши, наполнял голову, стучался в черепную коробку, грозя разорвать, сбивая с толку, сводя с ума — и затихал на солнце. Я боялась тени, но должна была спешить — чувствовала, должна. Слева, на тонком карнизе, солнечный луч вдруг высветил двух беседующих — одного из них я узнала, Алекс стоял в сером плаще, щуря ядовито-зеленые глаза. Второй тоже был в одном из моих снов, но кто это из близнецов, я так и не узнала. Оба о чем-то спорили, но прервались, ощутив мой взгляд. Рыжеволосый махнул рукой, подзывая ближе к себе, но тут из-за спины послышался тихий не рык даже, скорее, тявканье. Как если бы огромный хищник прочищал горло. Горячее дыхание опалило затылок. Ладонь сомкнулась на мече, я готова была развернуться и ринуться в бой... Но тут рыжеволосый поймал мой взгляд, мягко покачал головой. Вдруг спрыгнул вниз, на темную полосу Тени, шагнул из нее в свет, слегка дымясь. Наклонился, подхватил меня на руки, прошептал: 'Не закрывай глаза', — и гигантскими прыжками понесся к тропинке. Ни у кого больше я не слышала такого шепота. Как если б в нем слилось все, что я когда-либо любила. От тихого голоса матери в детстве до первых утренних радуг, от волшебных сказок до первой победы... От этого шепота хотелось впасть в транс, а еще...
— Иди, — усмехнулся Алекс.
Голос его был обычным. Приятным, бархатистым чуть, но вполне обычным, разрушившим очарование. Таких много. Передо мной растянулась тропка, уводя вверх, к небу и солнцу.
— Я...
— Не благодари, — предупредил он, прижав пальцы к губам.
Послал мне воздушный поцелуй. Подпрыгнул, высоко, красиво, сделав три сальто. И в высшей точке четвертого его тело вдруг выломало, выгнуло дугой, по коже прошла дрожь, плоть сорвало с костей, сами кости разметало огнем... конь, сотканный из живого огня, дико скосил на меня ядовито-зеленый глаз, заржал и под грохот копыт ускакал в небо.
Пальцы скользили в пыли. Я стянула латные перчатки, открывая ладони, поползла вверх. Тропка из ущелья казалась наклонной — мне же чудилось, что иногда она нависает надо мной. Но что-то упорно подталкивало в спину, гнало вперед. Каждый метр давался с усилием, я расцарапала руки в кровь, кое-как избавилась от шлема, поножей, роскошного плаща, щита, наручей, оставив только нагрудные пластины. Потом вниз полетел двуручник. Я и не знала до этой минуты, что несла его с собой — а в этот миг стало вдруг горько и страшно. Больно — он был последней моей связью с Храмом.
Но после этой почти невыносимо мучительной боли вдруг сделалось легче. Еще почти двадцать метров я преодолела на этом эмоциональном подъеме, потом энергия кончилась. До края оставалось каких-то два или три метра, а я вжималась в скалу, и дрожала. И все же что-то не позволяло мне сдаться. Внизу резко и протяжно завыл волк, что-то загремело, зашелестело и завыло, как-то так, будто хитин сталкивался с когтями. На немеющих ногах я вытянула руку, ухватилась за уступ, подтянула тело. Тяжело, через силу, эхо собственного дыхания оглушало. А потом — меня подтолкнули в спину. На миг воздух вспыхнул серебром, пригладили пальцы мои волосы на затылке, коснулись уха... Я подтянулась. Мучительно хотелось оглянуться — но никого, ничего за спиной больше не было. Нельзя требовать невозможного у мертвых — даже во снах. Тем более, во снах. Ухватилась удобнее, нашла опору для пальцев ноги, резко оттолкнулась, закидывая руку вверх, уже как придется, больно ударяясь локтем — но, все же, поймав новый выступ.
И забарахталась, как мышь на прозекторском столе, когда под ногой обрушился камень. Уступ кое-как выдержал весь мой вес, пальцы впились в камень, мне на нос капнуло алым — боли я так и не ощущала. Только чувствовала, как скользит кожа на камне по крови. Как нарастает боль. И снова кто-то толкнул меня в спину, стараясь не зацепить клыком. Солнце бросило на скалы лиловую тень крылатого коня, и я рванулась, будто подтянувшись могла поймать его, удержать, вернуть... Я подтянулась, нашла опоры для рук и ног. Хотелось повисеть. Отдохнуть. Я в теории знала, что нельзя — но обреченность и усталость вместе давили на плечи, и...
— Вир? — позвал сверху он.
Я вздрогнула, едва не сорвавшись, вскинула голову — силуэт таял, как в тумане, но я изо всех сил потянулась за его рукой... И под пальцами острой кромкой замер край скалы.
Почему-то усталость ушла. Будто я выдержала испытание?
Надо ли говорить, что никого на перевале вверху не было?
'Вириэль, постой...' — теперь я знаю, как разговаривают волки.
Величаво, как князья крови, чуть равнодушно, будто прожженные дипломаты, и завораживающе-искристо-холодно, как могла бы говорить овеществленная буря. Буран. Метель.
'Если ты перейдешь эту грань — ты уже не вернешься'.
Мне не надо оборачиваться, чтобы знать, что это — снова он. Волк и человек с двуцветными с недавних пор глазами, Джулиан, Волк... Светлый Принц... Май... Имена, как ни накручивай их одно на другое, не передадут всей сути. Смешно — я разговаривала во сне с полубогами... Полу — потому что когда-то они все были людьми, как мы. Полу — потому что наполовину каждый из них лишь одна из сил этого мира. Его глаз горит в моей глазнице, разрушая сероватую муть сна, делая его живым и теплым — и только он знает, как я благодарна за эту яркость в моем временами тускло-сером мире.
Если обернуться — я знаю, хоть и то ли вишу, то ли стою на краю все той же границы — будет тот же лес, где мы встретились когда-то. Его ручьи слышны даже тут, а запах сосен все столь же неповторимо терпок, и ничто не портит свежести чистейшего воздуха. Стоит обернуться — и я окажусь там. И...
'И будешь вечно бегать волком в моей стае. Разве это так плохо?' — почему-то у него тон Къярена, его мудрость и его беззаботная легкость, его умение подавать самые тяжелые, непостижимые истины с ловкостью факира, выдыхающего пламя.
Если обернуться — я смогу попробовать драконьи крылья. Я снова буду чувствовать запахи леса, и играть до невозможности с другими, снова будут веселье и смех, и... стая....
Если я перешагну эту грань — возврата не будет. Я долго шла к ней. Через себя. Через других. Я долго-долго толкала себя сюда сама. И вот теперь — должна отступиться.
Ветер выл в кронах за спиной, смеялись листья березки, мягким контральто подзывала попробовать плоды черноплодная рябина... Волк останется со мной. Я повернула голову — он стоял рядом. В черной шерсти проступила ранняя седина, на боках влажные пятна, свалявшийся мех, недавние раны. На носу — еще кровоточащий порез, и розово-черный язык то и дело ходит поверх. Из-за меня?..
У него разноцветные глаза. Один синий-синий, второй — будто море в ясный день над песчаным пляжем утром. И только взгляд прежний. Упрямый, твердый.
Я приняла решение.
Волк переступил с лапы на лапу. И в следе от подушечек лап черным для моих глаз вспыхнула кровь.
Я прыгнула.
— Вириэль! — Кархарадон, это его голос, но как-то слишком светло... — Вир! — снова позвал меня этот голос, что не вязался с трясущим меня садистом.
Пришлось открывать глаза, пусть и с трудом. Я все еще была в ущелье, а какой-то черноволосый парень с глазами Кархарадона сидел рядом со мной на корточках, встревожено оглядывался то и дело, но и не думал оставлять в покое.
— Я за нее... — не мудрствуя лукаво, отозвалась я.
Банально, но я и не претендую на юмор.
Осознание пришло внезапно. Кархарадон и есть этот парень. Мы в ущелье. Я подскочила.
— Улетай давай, — потребовала ворчливо.
— Я хотел, чтобы ты пришла в себя, — спокойно пояснил дракон, отошел от меня на приличное расстояние — я, в легком помрачении рассудка, даже обиделась — неужели так потом пропахла? Вроде же мылась час назад — но тут по его телу прошла судорога, снова, почти знакомо, выломалось тело. Не представляю, как они делают это снова и снова! С влажными щелчками вылетали суставы, расходились кости, растягивались мышечные волокна. Человеческое тело будто растянули сначала на драконий скелет, потом, когда скелет полностью сформировался, его стали оборачивать сначала мясо и внутренние органы, потом мышцы и связки, а потом, наконец, чешуя. Дракон изогнулся, прокурлыкал что-то, потерся плоской мордой о камень, искоса глядя на меня, резко вдохнул...
Синяя ящерка выползла из закутка незаметно. И деликатно, вежливо даже, чихнула. Ее вовсе не смутило пристальное внимание черного.
Кархарадон вдруг как-то скукожился. Сжался. Быстро засвистел-затрещал, подобно соловью, что-то. Ящерка вздохнула, Рокк увеличилась до десятой доли своего размера, и вдруг я поняла, о чем они говорят:
— ... не могу теперь ее здесь оставить, мама! — эмоционально закончил он.
Никогда не видела его таким. Будто мальчишка. Так, постойте-ка...
— Мама?! — вырвалось у меня.
Бриллиантовая снисходительно улыбнулась — по-особому оскалилась, но я уже разобралась в мимике драконов достаточно, чтобы зря не пугаться. Кархарадон же даже чуть вжал голову в плечи, вздохнул, посмотрел на меня. На морде отражалось... смущение?
— Да, я мама этого шалопая. Тебя что-то удивляет? — мягко спросила Рокк.
Я замотала головой, не в силах объяснить охватившего меня шокового состояния, а тем более, его причины. Тем временем Кархарадон чуть оправился, и упрямо продолжил:
— Если мы останемся здесь, ты прекрасно знаешь, что решит Старейший!
— Кааге сказал, есть шанс выиграть дело, и... — робко вмешалась я.
— Кааге? — почему-то вдруг аж подалась вперед Рокк. — Так этот старый ворчун... ты с ним знакома? Как он? Неужели снова заговорил?
Не знаю, почему, но мне захотелось поддразнить прекрасную дракониху.
— Очаровательный чертик, — мечтательно протянула я.
Как у Рокк полыхнули глаза!
— Чертик, значит... — почти пропела она.
Потянулась всем телом, покосилась на сына.
— Лети. Если кто-то что-то скажет — передай, что я разрешила, — уронила, разворачивая гребень — это и вправду была тиара, роскошная, переливающаяся чистым неоном тиара из света — Рокк, быстро потерлась мордой о щеку озадаченного сына, что-то проурчала ему на ухо — я старательно отвернулась — и с грохотом взмыла вверх.
