— Чтобы ходить, не обязательно бодрствовать. Чтобы жить — тоже, — сказала Верховная. — Твой следующий вопрос: зачем ты мне понадобилась? Это ты узнаешь очень скоро. Пока скажу, почему именно ты. Во-первых, ты вовремя подвернулась. Во-вторых, мне нужно закруглить одну кадровую ситуацию. Следующий вопрос, будь добра, задай сама.
Молли собралась с мыслями, ещё раз лизнула горькую соль и попыталась сосредоточиться. Как обычно в присутствии Верховной, мысли в голове не задерживались — их выдувало розовым ветром абсолютной преданности, желания служить беззаветно. Но в данный момент Мимими требовала не этого.
— Что вы там делали? — наконец вспомнила она ту мысль, с которой заснула.
— Правильно, — в голосе Верховной прозвучало что-то вроде одобрения, и Молли возликовала. — В самом деле. Почему я пришла на концерт какой-то певички? Твоё мнение?
Отвечать Драпезе не хотелось, но и промолчать она не могла.
— Вы её любите... — прошептала она, сбиваясь в комочек в ожидании самого страшного — гнева Верховной.
— Да, люблю, — спокойно сказала Верховная. — Но не в том смысле. Львика — моя дочь. Единственная. Другой у меня не будет. Я уже немолода. Да я бы и не стала пытаться. Сейчас поймёшь почему.
Верховная замолчала. Драпеза, чтобы не забалдеть от присутствия Их Грациозности, принялась рассматривать картину на стене. Она чем-то напоминала фразу в приказном тоне на чужом языке. В ней присутствовал какой-то смысл, простой и конкретный, вот только подступиться к нему было неоткуда.
— У моей дочери сто сорок граций, — наконец нарушила молчание Мимими. — Она даже не двухсотка. Только когда поёт... поэтому и поёт. Но сцена — это сцена, а жизнь — это жизнь.
— М-м-м-мда, — только и выдавила из себя Молли Гвин. Сказать было нечего.
— Это значит, — продолжала Мимими, — что её место — средний класс. Очень средний. Любая пуся, любая девочка за двести, вытрет об неё копыта. Если захочет. А желающие найдутся. Особенно когда узнают, что она моя дочь. А это рано или поздно станет известным. Всё всегда становится известным. Причём пострадает не только она, но и весь наш род. Устойчивое воспроизведение высокой няшности поломалось в самом сильном звене, какая жалость... Я могу заткнуть любой рот, но не все рты сразу. На моё правление ляжет тень. И дальше у меня будет две дороги — или свирепствовать, или утираться. То есть — или быть Ночной Кобылой, или хромой уткой. Ни то ни другое меня категорически не устраивает.
Молли не нашлась что ответить.
— Надеюсь, понятно, что ради счастья дочери и чести рода я пойду на всё? — осведомилась Верховная. — Можешь не отвечать. Так вот. Моя дочь не станет жертвой общества и позором семьи. А поскольку в Эквестрии это неизбежно, она не будет жить в Эквестрии.
— Ыг... ы где? — Драпеза от неожиданности икнула.
— Я обдумала этот вопрос. Её место там, где нет дискриминации по няшности. Где она сможет жить достойно и приносить пользу Эквестрии и мне лично. Поэтому меня не устраивает какой-нибудь маленький домен на краю света. Хотя хемули говорят, что лучше быть головой пупицы, чем хвостом злопипундрия. Но — нет. Моя дочь не будет прозябать в глухом углу. Мы пойдём другим путём. И в другом направлении.
То ли Драпеза немного адаптировалась, то ли соль оказала действие, но розовый ветер у неё в голове поутих, и в ней стали задерживаться мысли. Поэтому она догадалась. И даже осмелилась возразить.
— Если другое направление — Директория... — она сделала паузу, возражений не последовало, — то они нас... опасаются, — сказала она. — И как же?
— Мы работаем над этим, — Верховная звучно переступила с ноги на ногу, и Драпеза поняла, что та стоит. Она с трудом подавила порыв вскочить и уступить место.
— В Директории нас и в самом деле опасаются. Ты не представляешь, сколько мне пришлось заплатить за Львикин ребилдинг. Просто потому, что в ихнем ИТИ никто не хотел работать с поняшей. Я решила вопрос деньгами, и то с трудом. Но всё можно изменить, если действовать целеустремлённо. Я веду осторожную политику сближения по многим направлениям. Очень осторожную. Потому что преодолевать... — она задумалась.
— Предвзятость, — Молли не хотела перебивать Великую, она хотела помочь найти подходящее слово.
— Предвзятость? Ох, это было бы прекрасно, — вздохнула Верховная. — С предвзятостью можно бороться разными способами. Например, правдой. Но нет. Они относятся к нам ровно так, как и должны. Тот же губернатор Пендельшванц — очень умное существо без предрассудков. Более того, нашу культуру любят и ценят. Начиная от пуховых одеял и кончая романчиками Папилломы. Но если бы у Директории была возможность высыпать на нас что-нибудь вроде Ясного Перца — они бы это сделали. Потому что мы обладаем технологией управления, которую они не могут воспроизвести. А если бы даже и смогли — все устои и принципы их общества отправились бы прямо к Дочке-Матери. И это далеко не самый худший их кошмар, — последнее слово Мимими подчеркнула голосом.
— Но это же... — начала Молли и заткнулась.
— Ты хотела сказать: 'Найтмэр Блэкмун — это легенда'? А ты уверена?
Драпезе стало как-то неуютно. И совсем-совсем неинтересно.
— Если бы ты вошла в Пуси-Раут, — сказала Верховная, — то знала бы о легендах больше. Хотя бы — как Пуси-Раут образовался на самом деле. Каковы его реальные полномочия. И что он должен делать в некоторых ситуациях. Например, в том случае, если я свихнусь от чувства собственного величия и начну вести себя как она... Ладно, Дочь бы с этим, — закруглила Верховная опасную тему. — Я объяснила тебе — зачем. Теперь — что. Мне не нужно, чтобы в Директории нас полюбили. Или даже перестали бояться. Это и невозможно, и не нужно. Мне нужна... назовём это разрядкой напряжённости. Наша цель в том, чтобы они перестали смотреть на нас как на существ, с которыми вообще невозможно иметь дела. И стали терпимы ровно настолько, чтобы пустить к себе жить немножко маленьких разноцветных лошадок. Чтобы в Директории от поняш не шарахались. А для этого нужно кое-что поправить и у нас. Нам нужно стать менее опасными и более открытыми. Чтобы иностранец в Эквестрии больше не воспринимался как электорат, которым можно и нужно овладеть. Кстати, это слово придётся вывести из употребления.
— Почему? — удивилась Молли.
— Некоторые неприятные вещи становятся более приемлемыми, если их переименовать. Хотя бы — вся эта наша терминология, связанная с овладением, няшем и так далее. Папиллома, например, предлагает слово 'овладение' запретить. И назвать это 'дружбомагией'.
— Чего магией? — не поняла Драпеза.
— Магией дружбы, — Мимими коротко ржнула. — Звучит смешно, а значит — не страшно... Причём новое слово нельзя вводить указом. Это должно стать модным. Как и ряд других вещей. Например, межрасовый секс. Это наше сильное место, так что следует быть более открытыми и с этой стороны.
Молли невольно ухмыльнулась: ей вспомнились кое-какие сцены из романчиков Пржевальской.
— Теперь ты поняла, над чем работает Папиллома и её команда? И почему она в Пуси-Рауте? — осведомилась Верховная.
— Да, — вздохнула Драпеза. До неё наконец дошло, что необычайную продуктивность Пеппы можно объяснить не только графоманией.
— Слушай дальше. Я создала структуру, занимающуюся этими вопросами. Она существует официально, даже на виду, но незаметна. Промышленное Совещание. Большинство считает её неудачным бюрократическим экспериментом. Некоторые думают, что это центр промышленного шпионажа. Что она делает на самом деле, ты теперь знаешь. А знаешь ты это потому, что теперь это твоя работа.
— Всё что угодно, но это совсем не моя сфера...
— Погоди, не торопись. Появился шанс отправить Львику в Директорию прямо сейчас. На правах артистки. Все подробности позже, когда войдёшь в курс дела. Так или иначе, у нас мало времени. А Львику надо очень хорошо подготовить. В том числе по темам, которые ты знаешь по работе в Вондере. К сожалению, сама я общаюсь с ней крайне редко. Тесное общение со мной никому не полезно... и ей в особенности.
Молли поняла.
— Итак, твоё первое задание — впихнуть в мою дочь нужные знания. Прежде всего меня интересует логистика и основы финансов. Учти, Львика вздорная и капризная девушка. Которую сейчас интересует только музыка и поэзия. Но ты справишься. Потом — удалённое консультирование и управление средствами для её группы. Связь ненадёжная и небыстрая, так что придётся много думать головой.
— Высочайшая Госпожа, я давно не при делах... — пролепетала Драпеза.
— Ты мне нужна. Пора возвращаться на службу, Молли Гвин, — эти слова Великая сказала уже своим голосом, без искажающего устройства.
— Слушаю и повинуюсь, — выдохнула Молли.
— И ты получишь больше, чем ожидаешь, — Великая подошла ближе, Молли почувствовала что-то вроде невесомой тёплой волны, накрывающей её с головой. — Я вознаграждаю тебя. Ты снова будешь со своей Миррой. Как тогда, в Вондерленде.
— Она меня бросила... — простонала Молли. — Я ей не нужна...
— Я поговорю с Ловицкой, — голос Их Грациозности лился и лился, Драпезе хотелось одного — чтобы это никогда не кончалось. — Она вспомнит тебя, она вернётся к тебе и снова будет твоей, а ты — её. Вы созданы друг для друга. Вы обе просто об этом забыли...
Их Грациозность была близко, очень близко, у Молли сладко кружилась голова. Она не чувствовала своего тела, она не чувствовала уже ничего, она плыла на волне этого голоса. Душа её лежала во рту Верховной.
— Всё хорошо устроилось, маленькая, — шептала Великая, касаясь дыханием шёрстки на лбу, — всё прекрасно устроилось, вспомни, как хорошо тебе было с ней, как вы любили, как любили... Теперь ты снова будешь её, а она твоя. Я назначила её председательницей Совещания, ты будешь заместительницей... Ты ведь так этого хотела... Верь мне, всё будет так, как ты хочешь, а ты хочешь принадлежать ей и служить мне...
...Молли шла по незнакомой улице, не понимая, зачем и куда идёт. Да это было и неважно. Её переполняло счастье, огромное и сияющее. Верховная склонилась к её мольбам, она пообещала вернуть ей Мирру. Её единственную настоящую любовь. Которую она так позорно, так глупо променяла на дешёвые романчики, мусор мелких чувств, рысканье в подворотнях. Особенно стыдно ей было за связь с Гермионой. Бедная девочка. Ничего, утешится, ведь она так молода. Что она знает о нитях, связывающих сердца?
— Я кричала, кричала, звала... ты пришла... — напевала она, бессмысленно пялясь на щит с надписью: 'Справлять нужду и выбрасывать мусор категорически воспрещается'.
Драпеза всхлипнула. Мысль на табличке показалась ей исполненной глубочайшего смысла.
В голове у неё дул розовый ветер, снося все лишние мысли в ту медленную бездну, в которой воскресала её душа, её жизнь, её любовь. Виноград расцветал, изваянья в аллеях синели, небеса опирались на снежно-белые плечи Великой, которая всё вернула, всё устроила, всё управила. Глупая Молли запуталась, заплутала, а Верховная вывела её на свет, открыла путь, дала перспективу.
— Тётя пьяная, — раздался детский голосок. Драпеза скосила глаз и увидела чугунную ограду, а за ней — крохотную поняшку-жеребёнку со смешной мордочкой. На ограде синела табличка: 'Улица Садово-Грефская, дом 2'.
Драпеза сообразила, что 'Люцерна' должна быть где-то рядом, задрала хвост и понеслась выручать шляпку и бельчонка.
Глава 53, в которой мы совершенно ничего не видим, а из того, что слышим, понимаем далеко не всё
17 дня 11 месяца Тарзана 889 года Тарзана / 17 ноября
137 года от Х.
Страна Дураков, домен шерстяных, крепость Болат-Юрт.
День.
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ
Нэ пызди многа. Пызди мала.
Народный пасловиц и пагаворка. Кныга маладова байца. Гиен-Аул: Нахнахыздат, 566 год Тарзана.
— Ыыыыыыыыыыуууууууввям! — Тарзан смачно зевнул и с чвяканьем хлопнул пастью.
Было скучно. Как бывает скучно в хорошей больнице, где не экономят на расходных материалах. Впрочем, экономить на Тарзане никто бы и не посмел. Так что голова лидера была запакована в несколько слоёв туго накрученной марли. Веки в целебной смазке, холодный бинт на глазах, удобный подгузник из свежего сфагнума — всё указывало на персональную палату в хорошем госпитале.
В нём-то Тарзан и находился.
Лежать здесь было почти приятно. Почти — если б не тупая боль в черепе и общее ощущение обступившего пиздеца.
Тарзан втянул ноздрями воздух. Пахло лекарствами, металлом и сыроватой женской шерстью. Видимо, сиделка. Тарзан наморщил лоб под повязкой, пытаясь вспомнить, как же её, скобейду, зовут. Вспомнил.
— Алашат! Аспырын и минэт! Быстра! — гаркнул он, тщательно выдерживая военахский акцент и интонации.
— Сэчас, вощд! — бойко отрапортовала невидимая Алашат, шебурша какой-то коробкой. Аспирин растаял во рту, через кариесные провалы всасываясь в плоть и омывая сплетения нервных волокон с той настойчивой, всепроникающей заботой, какая отличает хорошие обезболивающие. Нервы осторожно расслабились. Тупая боль в голове отступила. Зато внизу приятно набухло.
Тарзан лежал раскинувшись и думал — хорошо, что он не видит лица этой Алашат. Он представил себе заросшую шерстью морду с лошадиной челюстью и почувствовал, что эрекция спадает. Тогда он представил себе палевую догиню, которую его отец подарил ему на пятнадцатилетие. Догиня была глупая, не разговаривала и бегала на четырёх лапах. Зато она была преданной и очень страстной... Нахнах глухо зарычал, выгнулся всем телом и кончил.
— Кххм, — откуда-то со стороны окна раздалось деликатное покашливание. Однако узнаваемое.
— Эта ти, палковнык? — на всякий случай уточнил он.
— Некоторым образом, — отозвался полковник Барсуков.
— Алашат! Сдэлай нам кофэ, дэвочка, ми спэшым, — распорядился Тарзан, как обычно. Полковник любил кофе и всегда спешил.
— Не надо, — остановил его Барсуков. — Алашат, иди. Зайдёшь через... — он задумался, — через две минуты после того, как я выйду, — принял он решение.
— Да, палковнык, — ответила девушка. Раздалось мягкое 'туп-туп-туп', скрипнула дверь, звякнул замочек. Стало тихо.
— Здоровья и добра, — вежливо начал полковник и замолчал.
— Ни пука, ни хера, — церемонно отозвался Тарзан. Этого визита он ждал, сценарии возможного разговора продумал и от них от всех отказался. Полковник просто переиграл его, переиграл вчистую. Непонятно было — как.
