Меня ставят в тупик ожесточенные споры о том, является ли гомосексуальность вариантом нормы или нет. Прежде всего потому, что оппоненты в таких спорах либо вообще не утруждают себя мыслью, что такое "норма", либо придерживаются на этот счет полярно разных взглядов, делающих спор бессмысленным. Мне вот, например, совсем не ясно, что такое норма. Это статистическая величина, то, что достаточно распространено, чтобы считаться обыденным? Ну, тогда, пожалуй, гомосексуальность — это как раз норма. Если бы ЛГБТ не скрывались, большинству пришлось бы примириться с их существованием, потому что они составили бы достаточно большой процент людей, чтобы их привыкли видеть все остальные. Но статистическая норма сама по себе не может быть ценностью ни для отдельного человека, ни для общества. По такой логике, коррупция или убийства — это норма, потому что они очень распространены и воспринимаются нами как нечто совершенно обыденное и неизбежное. А вот самопожертсование, гениальность или героизм — это как раз жутко "ненормально". Да что там, разве тот самый Иисус, в которого верят христиане, не был абсолютным исключением из нормы?.. Так с какого, извините, перепоя именно его последователи теперь произносят слово "норма" с таким жарким придыханием, как будто речь идет о чем-нибудь почти священном?
Хорошо, положим, норма — это то, что принято большинством и освящено традицией. Но тогда норма — жалкий призрак, над которым совершенно незачем трястись. Нетрудно убедиться, что огромное количество местечковых "норм" неоднократно и многообразно изменялись в разные эпохи в разных обществах. Я понимаю, люди, спорящие с нами, думают, что здесь, на этом кусочке земли и в этом временном пространстве должна действовать именно их "святая" норма, и они готовы защищать ее зубами и когтями. Но тогда они должны смириться с тем, что своим поведением они напоминают маленькое племя каннибалов, вопреки естественному направлению истории желающих во что бы то ни стало отстоять свои зацементированные временем традиции. И каннибалам, и российским гомофобам наплевать на то, что внешний мир считает их поведение дикостью и варварством. Здесь наша земля и наши правила! — вопят как первые, так и вторые. И как первые, так и вторые занимаются обыкновенным людоедством. Только первые могут сожрать тебя всего один раз, а вторые настаивают на своем праве жрать тебя живьем всю твою жизнь. Вот что такое норма-как-традиция, и я не понимаю, чего ради ее защищать или считать чем-то достойным. Это я к тому, что все попытки как-то увязать в своем сознании понятия "норма" и "добро" — это либо самообман, либо некое интеллектуальное извращение в духе оруэлловского двоемыслия. Такое ощущение, что люди говорят о норме (или нормах), чтобы избежать гораздо более бескомпромиссного — но зато честного — понятия добра. Добру, в отличие от нормы, всегда будет безразлично, представлено ли оно в большинстве, более менее заметном меньшинстве или же вообще в единственном числе. Сократа осудили большинством, однако прав был он, а не его противники. Добру, по счастью, наплевать, освящено оно традициями или же преследуется по закону. Я уже неоднократно видел, как те, кто отождествляют норму и добро, выходят распоясавшейся, взвинченной толпой против нескольких человек, имеющих, по крайней мере, мужество быть в меньшинстве и все-таки не отступить от своих убеждений. Даже будь я в корне не согласен с этим меньшинством, я испытал бы уважение к их честности и смелости. Ведь если я люблю добро, то как я могу не любить такие его проявления, как искренность и храбрость? И если я на самом деле верю в Бога, как я могу не восхищаться тем, что Он дал людям эту парадоксальную способность ставить свои убеждения и ценности выше комфорта и собственной безопасности? Эта готовность драгоценна, даже когда ее проявляют мои оппоненты. (Или, может быть, особенно тогда. Это дает мне лишний шанс подумать о любви, а не о ненависти). Думаю, такое отношение к вопросу было бы возможно, будь мы в самом деле оппонентами, а не врагами. Но все дело в том, что эти люди вовсе не хотят помочь нам или переубедить нас, потому что все они — кто более открыто, а кто бессознательно — не видят в нас людей. Скажем, Энтео (он же Дмитрий Цорионов, псевдоправославный активист) напрямую сказал мне, что мы — не люди, а кто-то другой, более умный и психически уравновешенный, такого никогда не скажет. Но не говорить такого — еще не значит не чувствовать этого. Наши противники (по крайней мере, очень многие) нас ненавидят, а внутренний механизм ненависти действует именно так: чем больше ты в ней увязаешь, тем в большей степени некто другой перестает быть для тебя человеком, и становится карикатурным образом, составленным из одних недостатков. Короче говоря, врагом.
Понимаете, я бы хотел, чтобы хоть один какой-то гомофоб мне по-человечески бы объяснил, почему гомосексуальность — это зло. Быть всегда правым невозможно.Но можно стараться оставаться честным. Когда я увидел, что мои гомофобные убеждения несостоятельны — я отказался от них и стал активно защищать другую точку зрения. Но, опять же в силу честности, я готов буду согласиться с каждым, кто достойно обоснует свою гомофобию. Говорить про Бога — это не ответ, а уход от ответа. Скажем, христианский Бог говорит — "не убий", но то, что убийство — это зло, можно обосновать и без ссылки на Библию. Можно найти вполне жизненные, человеческие аргументы и против краж, и против прелюбодеяния, и против других грехов. А против гомосексуальности у ее противников есть, по большому счету, только один аргумент — если позволить это, то рухнет какая-то невидимая плотина, и поток разврата... ну вы поняли. Но почему плотина рухнет именно сейчас? Может быть, она рухнула тогда, когда женщина получила право на развод? Или тогда, когда сожительство вне брака перестало вызывать у людей ужас? Или, может, она рухнула в тот самый момент, когда стало необязательно в первую брачную ночь лежать бревном и думать о величии Британии? В основе всех этих отчаянных попыток сохранить какую-то железную систему правил и условностей лежит, вы уж меня простите за такие резкие слова, моральная нечистоплотность. Нравственную гигиену нужно сравнивать не с принудительными дезинфекциями всех и вся раз в месяц, а с осознанной готовностью каждого члена общества каждое утро чистить зубы. Да, свобода — это трудно. Быть действительно моральным человеком — это значит постоянно спрашивать себя, что я считаю злом, а что добром, и почему я так считаю. По сути, гомофобы спорят с нами, чтобы избавить себя от необходимости каждый день спорить с собой. Они воображают, что эта необходимость возникла из-за нас, и ненавидят нас за это. Им хочется жить в понятном черно-белом мире, где можно спокойно исполнять предписанные правила, и они злятся, что такие выродки, как мы, мешают им достичь этого блаженного состояния. Они ошибаются. Необходимость жить в сомнениях и преодолевать эти сомнения, вести внутренний диалог со своей совестью заложена в нас самой жизнью, и она становится все очевиднее с каждой эпохой. В словах "а завтра они разрешат педофилию!" нет логического смысла, но зато в них есть огромный страх — страх человека перед автономной совестью, перед необходимостью брать на себя ответственность за собственные нравственные установки. Куда проще следовать готовому шаблону, даже если мы при этом сваливаем в одну кучу вещи совершенно противоположные. Безусловно, это правда: у свободы есть темные стороны. Я только не могу понять, почему многие христиане борются не против собственно распущенности, а против гомосексуальности. По правде говоря, борьбу с распущенностью просто подменяют нападками на геев или же на тех, кто ведет, по мнению церкви, недостаточно моральный образ жизни. Это жуткая нелепость. Если мне не нравится распущенность, я буду говорить о том, в какую эмоциональную ловушку попадают те, кто ведут слишком свободный образ жизни. Буду стараться рассказать людям о том, как это отражается на их личности и их отношениях с любимыми людьми. (Об этом можно сказать очень многое). В конце концов, я буду стараться показать высокую ценность верности и ответственности в отношениях между людьми. И этого вполне ДОСТАТОЧНО, чтобы вести борьбу против распущенности. Ничего другого попросту не нужно. Почему многие верующие этого не видят — так это потому, что они напуганы происходящими в мире переменами (многим на самом деле кажется, что они противостоят Армагеддону) и, кроме того, погрязли в той самой гордыни, которую их религия считает смертным грехом. Им хочется подавлять, навязывать и править. Победа истины, если она осуществится мирно, по взаимному согласию, мне кажется, скорее разочарует их, чем обрадует. Им хочется победы "настоящей", то есть той, которая обернется поражением для их противников. Им так хочется восторжествовать над нами, что истинная цель этой борьбы уходит на второй, или, скорее, на десятый план. Когда я вспоминаю христиан, которые однажды пришли на гей-прайд с плакатами "Простите нас!", я думаю о том, какую злобу их поступок вызвал бы у многих их собратьев. Они нас унизили! — наверняка подумают многие нынешние христиане. Я, конечно, не христианин, так что не мне судить об этом, но мне кажется, что человек, который думает, что попросить прощения — значит "унизиться", христианином тоже быть не может. Обычный светский человек, стараясь оставаться справедливым, в таком случае задумался бы над тем, был ли у этих людей повод попросить прощения. Если был — значит, поступок совершенно правильный, и наоборот. Но мне почему-то кажется, что верующий человек должен смотреть на вещи чуть иначе. Если, например, мы долго с кем-нибудь враждуем, накопили ворох взаимных претензий и обид, а потом постараемся "честно" разобраться, кто же прав, то вряд ли у нас что-нибудь получится. Быть верующим — значит, понимать, что существуют вещи выше чистой справедливости. Любовь и человечность — они выше.
