Менеджер против Батыя

Не успел Никита вернуться на свое место, как за дверью раздались чьи-то голоса, затем послышался звук отодвигаемого запора, дверь распахнулась, и в сарай с факелом в руке протиснулся невысокий, плотного телосложения воин — именно так определил его социальную принадлежность Никита, хотя и понимал, что это всего-навсего ряженый. Костюм усатого ролевика с характерным прищуром глаз состоял из кожаного шлема с кисточкой на металлическом навершии, надетой на посконную рубаху кольчужки, заправленных в красные сапоги шаровар, и висевшей на кожаной перевязи сабли. А следом за ним вошел еще более богато одетый человек, позади которого маячила еще пара воинов. Сразу видно, главный, достаточно было взглянуть на блестевший металлом шлем с бармицей, украшенный по нижнему ободу замысловатыми узорами, не очень четкими при неярком свете факела. При этом чуть повыше остальных, и тоже скуластый, но его 'азиатчина' была не так ярко выражена, как у первого воина.

— Послушайте, вам не кажется, что шутка зашла слишком далеко? — спросил у 'начальника' Никита.

Тот переглянулся с державшим факел воином, они перебросились парой фраз на незнакомом языке, после чего 'начальник' обратил свой взор на пленника и на языке создателя 'Слова о полку Игореве' хмуро произнес:

— Бо ясти кто ты? Бо русич?

— Хм, а вы что, нерусские?

Главный и воин снова переглянулись, опять перебросились парой фраз. Затем богато одетый ткнул в себя пальцем и снова молвил на славянском наречии, который для удобства читателя мы все же трансформируем в более привычные нашему уху слова:

— Мы — буртасы. Это, — он сделал круговое движение рукой, — наша земля. А я, — последовал удар кулаком в грудь, — князь Мирослав Всеславович.

— Погодите-погодите, но вы же ролевики-реконструкторы!

— Кто такие ро-ле-ви-ки? — выговорил по слогам Мирослав.

Никита понял, что разговор зашел в тупик, и замолчал. Он не знал, что еще сказать этому якобы князю. Можно, конечно, вжиться в образ, но не настолько же глубоко. Может быть, тут собрались конкретно двинутые, которые полностью ассоциируют себя с древними буртасами? А что, Кузьмич такую пропаганду буртасской идеи задвинул — мама не горюй! Вполне у кого-то из реконструкторов могла на фоне такой масштабной идеологической бомбардировки крыша съехать. Но тут, похоже, массовый психоз. Значит, нужно вести себя так, чтобы не выводить этих людей из себя. А то ведь, чего доброго, порубают еще, не отходя от кассы, и сделают вид, что так и было. Как ни крути, а против четверых здоровяков, хотя и не вышедших ростом, он вряд ли управится.

— Видите ли, уважаемый... князь. Ролевики — это люди, которые, как бы сказать... играют во что-нибудь.

— И во что же я играю?

Никите захотелось выразиться словами режиссера Якина: 'Аз есмь... Житие мое... иже паки, херувимы', но сам же едва не рассмеялся от этой мысли.

— Пошто улыбаешься?

— Да так, анекдот один вспомнил, — выкрутился Никита.

— Анекдот? А это что?

— Смешной выдуманный рассказ.

— И о чем твой рассказ?

— Хотите послушать? Ну хорошо... Короче, попал один князь в рай и спрашивает у Бога: мол, а как там — в аду? Тот и отпускает его на какое-то время посмотреть. Князь смотрит — а там жизнь просто кипит: мужи с девками развлекаются, медовуха — рекой. Не жизнь — красота! Возвращается он обратно и просит Бога отправить его в ад. А Бог ему отвечает, что, мол, ты, княже, больно праведным был на земле, и грехов не имел, поэтому тебе место в раю. Князь просится отпустить его на седмицу на землю, мол — все исправлю. Бог соглашается. Князь, попав на землю, начинает полный беспредел: пьянки, гулянки, убийства, насилует всех подряд. В последний день оказывается в каком-то притоне и там ему под руку попадается древняя бабулька. Он и ее поимел по полной. Теряет сознание, приходит в себя — опять в раю! Он к Богу: 'Как же так, я грешил-грешил в этот раз, а снова в раю оказался!' А тот ему говорит: 'Да, грехов ты натворил немало, на три жизни в аду хватит. Но помнишь, как под конец бабку поимел? Так вот, не поверишь — отмолила!'

Никита замолчал, молчал и князь, переваривая услышанное. А затем вдруг, запрокинув голову, расхохотался, да так, что похрапывавший в углу асоциальный элемент присел, протирая с просыпу глаза и явно не понимая, что происходит. Похоже, не понимали и его ратники, удивленно взиравшие на своего командира. Это надо же так прикидываться нерусями, так вжиться в роль... Между тем, кое-как успокоившись, Мирослав вытер выступившие на глазах слезы, и покачал головой:

— Ну рассмешил, русич! Хороший а-нек-дот, нужно запомнить. Только у нас не седмица, как у ваших священников принято говорить, а неделя. Так как тебя зовут, имя свое так и не назвал...

— Никита я, Алексея Строганова сын, — подхватывая игру, сообщил пленник.

— А пошто ты, Никита, Алексеев сын, набросился сегодня на Тузара?

— Это который женщину бил?

— Не бил, а воспитывал. Аргума жена его, и слушаться во всем должна. Если и бил — значит, вина на ней.

— Ну не знаю, как-то у нас не принято, чтобы на женщину руку поднимали. У нас к женщинам особый почет, женщина — это мать. Потому и заступился. А она меня палкой сзади огрела... нехорошо.

— Так за мужа вступилась, за кормильца своего, отца пятерых детей, — усмехнулся князь.

— А если бы совсем прибила?

— Закопали бы в лесу — и делов.

Опять не к месту вспомнился 'Иван Васильевич...' и фраза из фильма: 'Да головы им отрубят — и всего делов'.

— Откуда ты к нам пришел и по каким делам? Почему наши дозоры тебя не заметили? Выходит — скрытно крался?

Ну вот, опять придумывай, объясняй, чтобы липовый княже не осерчал. Скажешь правду — может и обидеться, мол, за дурака меня держишь.

— Не вели казнить, князь, а только пришел я издалека, с севера...

— С Новгороду?

— Хм, ну да, с Новгороду. С торговым караваном в земли индийские шел, да вот, занедужил тяжело, меня и бросили в каком-то селище. А как поправился — решил домой податься, три дня шел, а на четвертый вот, здесь оказался. А что дозоры ваши миновал — так это не ко мне вопрос.

— Ладно, верю, и правда, ходят караваны отсюда в трех днях пути. Но мало уже, опасно, степняки в последнее время балуют, безопаснее морем ходить стало. Или дань платить приходится, и то никто не поручится, что с охранной грамотой не ограбят. А что говор у тебя чудной, словно иноземец ты из стран невиданных?

— Дык... Короче, в Новгороде сейчас для простоты новые слова в обиход вводятся, без всяких 'побондити со мною да не внидете в напасть ибо дух есьм бодр, а плоть немощтна'. Звучат же строки из Священного писания теперь так: 'Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна'.

— Чудно, — качнул головой князь. — Далеко отсель до Новгорода, вести до нас доходят нескоро... А скажи-ка мне, Никита, сын Алексеев, что за лук у тебя чудной, из какого дерева собран, и из какой жилы тетива свита?

Блин, с одним вопросом кое-как выкрутился, а тут что придумать? Хорошо хоть стрелы сам делал, из тиса, с оперением из гусиных перьев. И ведь как, паскудник, играет, словно и впрямь князь настоящий. Да-а, ребята, это клиника. Ну ладно, врать — так уж напропалую, может и прокатит.

— А лук этот, — начал Никита, — батя мой из набега на ливонские земли привез. Говорит, владел этим луком какой-то ведьмак могучий, которого одолел он в честном бою, и что оружие будет служить верой и правдой только тому, в ком родственную душу почует. Видать, во мне почуял, пока лук меня еще не подводил.

— Ведьмак, говоришь?.. И в чем же колдовство этого лука?

— Стрела летит дальше и точнее, нежели выпущенная из обычного лука, сама цель находит.

Чуть было, увлекшись, не ляпнул про самонаводящуюся головку с ядерным зарядом, да вовремя спохватился. И так уже наплел с три короба.

Князь между тем задумчиво потер украшенный аккуратной бородкой подбородок, недоверчиво поглядывая на пленника. Затем, видимо, что-то для себя решив, сказал:

— Так ты, говоришь, сама в цель летит? А что, показать сможешь?

— Смогу, хоть сейчас.

— Сейчас поздно уже, посмотрим на твой чудо-лук утром. А что в котомке твоей за чудные плоды лежат? Я только узнал аугурос, как-то в походе довелось попробовать, да чесаный лук, который византийцы и китайцы выращивают.

Нет, он издевается, что ли? Аугурос, елы-палы! Психи, блин...

— Дык, княже, аугурос и есть, огурец, как у нас на Новгородчине говорят. Там уже давно эти огурцы разводят. И лук чесаный, то бишь чеснок. Который красный плод — то помидор, его тоже сырым едят. А светлые клубни — картошка, ее надо варить или жарить, но можно и испечь.

— Кар-тош-ка, — словно пробуя слово на вкус, повторил Мирослав. — И что, вкусен сей плод?

— Ну, это смотря как приготовить. По мне — так вкуснее на свете нет ничего.

Князь в очередной раз повернулся к воину с факелом, тот что-то сказал. Покивал, затем внимание Мирослава вновь сфокусировалось на пленнике.

— Завтра и с плодами твоими заморскими разберемся. Голоден?

Никита вспомнил, что сегодня даже не завтракал, и при мысли о еде у него начала усиленно вырабатываться слюна. Сейчас он бы не отказался и от пшенки с салом... Да что там, можно и без сала, можно и сало без пшенки... В общем, жрать он хотел как волк, только в круговерти событий как-то оказалось не до того.

— Голоден, княже, — кивнул он, и громкое бурчание в животе подтвердило этот вердикт.

Князь повернулся к стоявшим позади воинам, что-то им сказал, и они тут же развернулись и убежали.

— А что за коробчонка у тебя в котомке, а в ней палочки какие-то с коричневыми головками? — поинтересовался князь, пока гонцы не вернулись.

— Ну-у... Это огниво, если можно так сказать, называются спички. В Новгороде только в обиход входить начали.

— И как же из них, из этих спи-чек, огонь добывать?

— Да так же, как и с огнивом, только чиркать надо коричневой (серной) головкой о специальную полоску сбоку коробка.

— Завтра покажешь?

— Как скажешь, князь, секрета тут нет.

Через пару минут один из гонцов вернулся с деревянной чашей, в которой оказалась ароматно дымящаяся перловая каша с кусочками сала и жареного мяса, в которую была воткнута деревянная ложка. А чуть позже появился второй, с похожим на братину кубком, до краев наполненной какой-то темной жидкостью. Как позже оказалось, ядреным квасом.

— Ешь, — коротко бросил князь, разворачиваясь спиной к пленнику, и следом за ним поруб покинули сопровождавшие его официальные лица.

Хорошо хоть чадящий факел оставили, воткнув его в специальное кольцо в стене, иначе пришлось бы подкрепляться Никите наощупь. Хотя уж мимо рта ложку он вряд ли бы пронес. Только сейчас он почувствовал, как проголодался, и только было взялся за ужин, как услышал из угла напротив тяжкий вздох.

'Тьфу ты, про соседа-то я и забыл, — подумал Никита. — Хоть и алкоголик, а все ж тварь божья, тоже, небось, ждать хочет'.

— Иди сюда, — поманил рукой Строганов обладателя тяжкого перегара.

Тот молча продолжал сидеть в своем углу. Вздохнув, Никита поднялся и с блюдом в руках подсел к нему. Только сейчас он понял, почему заросший мужик не мог к нему подойти: от его правой ноги к стене, в которую было вделано кольцо, тянулась толстая цепь. Не иначе еще и злоумышленник. Только как давно он тут сидит, бедолага, если перегаром попахивает? Видать, вчера, а то и сегодня провинился, угодив на цепь. Не приносят же ему сюда бражку, в самом деле.

Между тем 'сосед по нарам', промычав что-то нечленораздельное, принял подношение, и в течение минуты ополовинил кашу, после чего, облизав ложку, с благодарным кивком вернул чашу Строганову.

'Блин, небось заразный какой-нибудь', — подумал Никита, возвращаясь на свое место.

Там он незаметно протер столовый прибор краем рубахи, после чего с наслаждением принялся за еду. Кажется, соли было маловато, но голодный донельзя Никита на это даже не обратил внимания. Выскреб все со дна, затем, как и его напарник по несчастью, облизал ложку, после чего сделал несколько больших глотков из братины. Остальное допил благодарный незнакомец, имени которого Никита так и не узнал.

С приятной тяжестью в желудке менеджер по продажам растянулся на охапке сена, закрыл глаза и сам не заметил, как провалился в спокойный, глубокий сон.

Глава 2. Испытание

Проснулся Никита на заре, очень уж приспичило ему по-маленькому. Факел давно погас, но лучи молодого солнца довольно дерзко карабкались в зарешеченное оконце. Сосед все еще счастливо посапывал в своем углу и, стараясь особо не шуметь, молодой человек постучал в дверь:

— Эй, есть кто живой? Мне по нужде надо.

С той стороны молчали. Никита постучал снова, уже громче, оглянувшись на все так же безмятежно дрыхнувшего бородача.

— Йыге? — поинтересовался кто-то с той стороны двери заспанным голосом.

— Слышь, чудак-человек, выпусти меня поссать... В туалет... По-маленькому... Йыге, блин!

— Кур шалаг, — равнодушно откликнулись снаружи.

Никита прождал еще пару минут, понял, что дверь ему никто не откроет, плюнул в сердцах и отправился в свободный угол острога, где от души облегчился.

'Сами виноваты, — думал он, — я по-человечески просил выпустить меня отлить. И почему, интересно, меня еще не кинулись искать коллеги-реконструкторы? Товарищ пропал, а им хоть бы хны... Хотя, впрочем, может быть и ищут, только я об этом не знаю. Сегодня у нас вроде как воскресенье, моя смена в автосалоне, если что, работаем-то без выходных. Шеф небось в гневе, сам бегает, продает машины, или напарник Серега пашет за двоих. Интересно, кто-нибудь поверит в мой рассказ? Пока главная задача — выбраться отсюда, и доложить куда следует, пусть с этими психами разберутся соответствующие органы'.

Примерно спустя час дверь все же распахнулась, и в проеме нарисовался вчерашний факелоносец в сопровождении еще одного воина, который был одет на порядок беднее начальника.

'Какой-нибудь десятник, а может даже и сотник, — подумал о скуластом Никита. — Нужно будет выяснить, кто какие места занимает в иерархии у этих шизоидов'.

Кстати, второй воин тоже имел восточные черты, но более сглаженные, а цветом кожи смахивал на степняка.

Между тем десятник-сотник махнул рукой, приглашая пленника выйти наружу. Щурясь от уже достаточно яркого солнца, Никита покинул помеченную собственной мочой темницу и огляделся.

Поруб стоял немного на отшибе, внутри крепостной стены, состоявшей из плотно пригнанных друг к другу заостренных наверху бревен. Вдоль всей стены шли специальные подмостки, вероятно, предназначенных для воинов, преимущественно лучников, чтобы сподручнее было отбивать вражеские атаки. Через каждые примерно сто метров над крепостной стеной возвышались башенки, там могли сидеть и дозорные, и лучники. Крепость, судя по тому, что край стены терялся где-то за приземистыми домами, была довольно приличной по размерам. В центре ее имелся еще один частокол, так сказать, крепость в крепости, за которым высился, не иначе, княжеский терем, масштабами не уступающий какому-нибудь загородному особняку. Из-за частокола был виден только второй этаж и крыша с красивым коньком в виде то ли лебедя, то ли еще какой-то птицы. Поражало мастерство резчика, судя по увиденной части дома, резьбой по дереву занимался настоящий мастер своего дела.