— Тебе надо вымыться.
Подозреваю, эта процедура ему не понравится.
— Вода холодная. И будет больно. Но так раны скорее заживут.
Будь в нем хоть капля живого железа, они бы уже затянулись, без воды и моей помощи. Пес же вздохнул, но все-таки отстранился и встал на колени. Руку протянул. И пальцы мои сдавил так, что еще немного и сломает.
Боится отпустить?
Потеряться?
— Сначала снимем твои лохмотья. Я постираю и посмотрю, что можно сделать...
...все равно другой одежды нет и в ближайшем будущем не предвидится. В лесу вообще с одеждой сложно, а соваться в город — безумие.
— Идем.
Встал без споров. И шел за мной, осторожно, медленно. И раздеть себя позволил.
Он был изможден до крайности: кожа, кости и живое мясо. Его не просто пытали, а мучили снова и снова, позволяли ранам зарубцеваться, а вот здесь, под левой лопаткой, явно шили. О псе заботились, не позволяя умереть. Наверное, он был интересной игрушкой.
— Решетка, — сказал пес, когда я коснулась язв на спине.
Аккуратные отверстия все еще сочились сукровицей. Девять рядов вдоль спины, девять — поперек. А следов от огня нет. Впрочем, я слышала, что холодное пламя не обжигает, оно просто вытапливает из крови железо.
...это война, бестолковая Эйо. А пес — враг.
Вот и убили бы, как врага. Пытать зачем?
— Потерпи, — я сглотнула, не зная, что сказать ему. — Еще немного потерпи. Пожалуйста.
Кивнул.
И двинулся за мной к воде.
— Стой, — берег был топким, осклизлым. — Садись. И осторожно, здесь глубоко.
Я помогла ему спуститься в воду и положила руку на корень старой ели. За него удобно держаться.
— Я сейчас вернусь.
У меня еще оставалось мыло, пусть бы и самое дешевое, изрядно воняющее. Для пса, вероятно, этот запах и вовсе невыносим был. Но он терпел, жмурился, фыркал. И сам тер и без того разодранные плечи, хотя меня от одного вида открывшихся ран трясти начинало. Моей силы не хватит на все.
Разве что понемногу... изо дня в день...
Я помогла ему выбраться из воды, и отвела к своему гнезду, сооруженному из еловых лап и сухих, шелестящих листьев.
— Вытереть тебя нечем.
Солнце стояло еще высоко. Обсохнет. И согреется. Надеюсь.
— Чистый, — он понюхал собственную руку. — Чистый. Хорошо.
Я же развела костерок. Сегодняшняя добыча была скудна — пара серых, скукоженных картофелин, из тех, что скоту запаривают, и пара горстей сечки. Но из старых запасов у меня оставались хлеб, сыр и почти прозрачный уже кусок сала на нитке. Картофель я варила вместе с зерном, добавила травы и жир. Пес терпеливо ждал. Он свернулся в гнезде клубком, подтянув ноги к груди. И плащ мой, слишком маленький для него, принял с благодарностью.
Так и лежал, уставившись на огонь, но вряд ли видел. И кажется, придремал.
А я, пользуясь случаем, разглядывала его.
Крупный, широкой кости. С массивной грудной клеткой, тяжелыми лапами и мощным хребтом. Такой выдержит и полную броню. Окрас золотистый, с характерным отливом и более светлым подшерстком, какой бывает только среди Высших. И родинки подтверждением: семь — на левой щеке. Одиннадцать — на правой.
Может, не все так и плохо?
Я проведу его по землям детей Лозы, а он поможет мне за перевалом.
Глава 3. Стальной король
Стальной Король был молод. Всего-то двадцать девять весен, на две меньше, чем Виттару.
Стальной Король был стар.
В его глазах жила война и боль потухших жил, отравленных туманом. Ранние морщины изрезали лицо, превратив его в маску, и не нашлось бы в землях Камня и Железа того, кто осмелился бы заглянуть под нее. Не был исключением и сам Виттар, хоть бы и назывался другом короля.
Стальной Король просто был.
Высокий. Сухопарый. Нескладный с виду. Он лишен был отцовской силы и изящества матери: чересчур руки с локтями, которые вечно торчали в стороны этаким вызовом дворцовому этикету. Стальной Король давно перестал обращать внимание на подобные мелочи. Его запястья были по-женски тонки, а ладони округлы и мягки. Такие подошли бы пекарю. На коротких пухлых пальцах перстни смотрелись нелепо, и Король отказался от перстней.
Ему не шли ни кружево, ни бархат, ни даже сама корона, сплетенная из стальных нитей. Он вечно жаловался, что корона слишком тяжела и натирает.
И алмазы в ней — лишнее.
Сейчас корона лежала на столике, рядом с бутылкой вина, парой бокалов и потертыми перчатками. Под столиком нашлось место сапогам, из голенищ которых полосатыми змеями выглядывали чулки Его Величества. Сам Стальной Король сидел, вытянув ноги, шевеля босыми пальцами, которые разглядывал с преувеличенным вниманием. Казалось бы, не слушал, но Виттар точно знал — каждое, произнесенное им слово, произнесено не зря. Вот только новости нельзя было назвать добрыми.
— ...род Высокой Меди с печалью сообщил о том, что младенец родился мертвым.
— Второй? — голос Короля звучал ровно, равнодушно даже.
— Третий. Второй — у Белого Серебра.
Виттар замолчал, зная, что королю нужны несколько минут тишины. Он поднялся и наполнил бокалы темным тяжелым вином, сделав по глотку из обоих, протянул королю.
— По-прежнему боишься за меня? — старый друг взял бокал, не глядя.
— Боюсь.
Вино из ягод тимминики, единственное, которое Король признавал, было горьким. Когда-то эта горечь сумела спрятать яд, и покушение, одно из многих, едва не увенчалось успехом. С тех пор рядом с королем появился дегустатор, но Виттар не мог отделаться от старой привычки, пусть бы и в тот раз она едва не стоила ему жизни.
Король разглядывал вино.
— Ты ведь нашел ответ на мой вопрос?
Да, пусть бы изначально и полагал, что вопрос задан исключительно затем, чтобы отвлечь Виттара от собственных бед. Вероятно, так и было... отчасти.
— Мы не там ищем виновных. Королева... — Виттар замолчал, не в силах заставить себя произнести имя этой женщины. От ненависти сводило скулы, и от бессилия, понимания, что никогда ему не добраться до твари. Он видел ее лишь однажды, издали, и с той минуты потерял покой.
Королева Мэб являлась во снах, становилась на колени и запрокидывала голову. Виттар видел ее горло, тонкое, бледное, такое хрупкое... и понимал, что даже во сне не дотянется. Пытался. Рвал цепи долга. Зверел от запаха и близости. Просыпался в холодном поту, ослепленный мерцанием короны Лоз и Терний.
И с пониманием, что королева Мэб останется живой.
— ...она не при чем.
— В проклятье ты не веришь?
— Разве что мы сами себя прокляли, — Виттар вытер платком испарину, которая появлялась, стоило ему упомянуть о королеве. — Я... прошу меня выслушать. Я нашел ответ, но... он почти приговор.
Вначале задание казалось простым.
Очевидным.
Почему готовы иссякнуть жилы Великих Домов?
И вправду ли опоены они слезами Королевы Туманов? Запечатаны сказанным ею словом? Прокляты и обречены? И если так, то не совершил ли Стальной Король ошибку, позволив альвам уйти?
Об этом многие шепчутся.
— Если боишься моего гнева, то вспомни, — отставив бокал, Король провел пальцами по тонкому шраму, пересекавшему запястье, — сколько раз ты спасал мою жизнь? И никогда ничего не просил взамен. А то единственное, что, как я знаю, тебе нужно, я оказался не в силах дать.
Ни справедливости, ни даже мести.
— Мы слишком многим обязаны твоему роду, а вскоре, чувствую, долг увеличится. Я знаю, как ты ее ненавидишь. И если при этом утверждаешь, что Хозяйка Холмов и Туманов не виновата, то я тебе верю. Говори. И не бойся меня оскорбить.
Не его. Всех остальных: Великие дома слишком привыкли к собственному величию, они в упор не замечали опасности. И пожалуй, если бы не война, продержались бы еще лет сто, а то и двести, но сейчас, когда срок уже вышел, они желали получить виноватого.
Виттар пригубил вино: в горле пересохло. Пересыхало всякий раз, когда он касался этой темы и собственной теории, проверяя ее раз за разом, выискивая все новые и новые факты, пытаясь истолковать их так, чтобы увидеть — ошибался.
Не выходило.
— Это началось задолго до войны... и до твоего появления на свет. И еще раньше. Я поднял родовые книги. Двадцать поколений тому Руда забирала одного ребенка из ста. И Высшие рождались во множестве, даже в тех родах, кровь которых не отличалась особой чистотой. Но сила каждого была не так велика. И тогда ваш предок, желая сохранить и усилить свойства Высших, издал указ о сохранении породы.
Король смотрел на огонь, рассеянно проводя мизинцем по граням кубка.
— Высшие, сочетаясь браком с Высшими, давали крепкое потомство. И живучее. От трех до пяти детей на одну семью.
А сейчас двое выживших — редкость.
— И в следующем поколении кровь проявила себя еще более ярко. Но теперь Руда забирала одного ребенка из пятидесяти.
— Вдвое.
— Да.
— И потом становилось лишь хуже? — он уже понял то, что желал сказать Виттар. Стальной Король умен, пусть бы многих обманывали сонный его облик и кажущаяся рассеянность.
— Детей рождалось все меньше... и Руда забирала каждого четвертого. Но оставшиеся трое отличались исключительной силой и выносливостью.
— Их скрещивали между собой...
— Именно.
— И родственные связи стали слишком близки, — Король к вину так и не притронулся. Это не жест недоверия, скорее уж он забывал о том, что должен пить. И есть. И порой его приходилось кормить чуть ли не силой. Сейчас мысли Короля были заняты проблемой, куда более важной, нежели прошедшая война.
Он вновь обратился к фактам, с которых Виттар начал.
— Высокая медь?
— Муж и жена — кузены. Их матери — родные сестры. А отцы — двоюродные братья.
— Олово?
Трое мертворожденных и четвертый, появившийся на свет живым, но взятый Рудой.
— Троюродные брат и сестра. Серебро — то же самое. А брак, разрешения на который добиваются Титаниды, будет заключен между братом и сестрой.
— Но... она низшего рода?
— Незаконнорожденная дочь.
— И законнорожденный сын, — король тяжело поднялся. — Неужели они сами не понимают, что творят?
Этот вопрос не требовал ответа. Понимают? Скорее спешат сохранить кровь. Сильную скрещивают с сильной, в надежде, что родятся дети, которые выживут.
— Спасибо, — Стальной король стоял над камином, упираясь обеими руками в холодный мрамор облицовки. — Ты подтвердил мои догадки. Забавно в чем-то даже... они разводят лошадей. Или собак. Грэм Серебряный соколами занимается...
— Они считают себя выше.
Законы жизни не применимы к детям Камня и Железа.
— А сейчас, — Виттар допил вино. — Они верят в проклятье Туманной Королевы. И в то, что лишь сильная кровь его переломит.
Слишком многих унесла война. И Титаниды — первые, кто посмел переступить запретную черту. Виттар слышал, что Белоглазая Асгрид ждет ребенка от того, кого называет мужем. И братом.
А доктора обещают, что младенец родится здоровым. Если не ошибутся, то сколькие еще пожелают последовать примеру?
— Я отменю закон.
Стальной Король принял это решение не сейчас. Он позволил Виттару проверить то, что уже знал, но все же надеялся ошибиться. Но отмена закона — слишком мало. Высшие не захотят разбавлять кровь. Слишком привыкли к своей исключительности.
— Я... — Виттар знал, что предложить. — Возьму себе жену не из Великих родов. Поищу среди тех, у кого большие пометы и щенки здоровыми растут. Ртуть... Или Свинец. Сурьма, если не ошибаюсь, всегда отличалась плодовитостью.
Должно получиться, если он прав.
— Что еще ты готов сделать для меня, друг? — Стальной Король повернулся, и впервые с начала войны в его глазах не было пустоты.
Он знает ответ: все.
Не ради короны, долга и сомнительной чести именоваться правой рукой Короля, но ради человека, которого Виттар считал родным.
У него и так родни не осталось.
А Виттар знает причину, подтолкнувшую Короля заняться проклятьем, которого — это понимали они оба — не существовало. Зато были пятеро братьев, родившихся мертвыми или ушедшими в первые же дни после рождения. И ранняя старость предыдущего Короля.
— Ты прав. Я не желаю хоронить собственных детей. Но и заставлять тебя не буду. Ты заслуживаешь той невесты, которую выберешь сам. Будь у меня сестра, я отдал бы ее тебе.
Сестра была. Ольриг. Светлокосая, ясноглазая, звонкая, как горный хрусталь. Отрада души и надежда рода, потерянная в Каменном логе. Порой и король бессилен защитить то, что дорого. Чего уж ждать от остальных?
— Оставь мне бумаги, — попросил Король. — Советники любят язык цифр. Им понравится.
Скорее уж они будут возмущены и не пожелают верить, потому что вера будет означать признание. А кто признается в том, что сам подрубил корни собственного рода?
Но Закон будет отменен. И если надо, Стальной Король издаст новый, собственной волей связав тех, кто еще свободен, с малыми домами. Вот только он понимает, что путь силы породит лишь гнев, а гнев — восстание. И снова будет война, которая уничтожит весь народ Камня и Железа.
— Не уходи пока, — Стальной Король вернулся в кресло, сел и тихо произнес. — Боюсь, и у меня для тебя дурные вести.
Оден. Сердце екнуло и остановилось.
Нет, его нить на полотне рода истончилась до крайности, но не погасла. Брат жив. И надо верить.
— Она сдержала слово, — сухие пальцы с узлами суставов сплелись.
Тварь туманная, бледнорожденная. Но даже Мэб не под силу нарушить договор-на-Камне.
Вот только Камень понимает лишь простые клятвы.
Мэб обещала уйти.
И корабли один за другим уходили к Затерянным островам.
Мэб обещала дать пленным свободу.
И городские тюрьмы, замковые темницы, даже позорные клетки были открыты.
...вот только Одена в числе тех, кого принял Перевал, не оказалось.
— Там, возьми.
Свиток. Печать. Бумага твердая, а пальцы непослушны. И ровные буквы — она всегда и во всем совершенна, Королева Туманов и Грез, — не складываются в слова.
— Склоняю голову, смиренно приветствуя Старшего Брата, — Стальной Король говорил тихо. Сколько раз он прочел это послание? Много. Переплетенье ее слов никогда нельзя было понять с первого раза. — Столь милосердного, что, невзирая на распри...
...сохранил неразумной сестре своей жизнь и корону. Душа моя, преисполняясь благодарности, требует порадовать тебя добрыми вестями.
Сегодня на рассвете последний корабль поднимет паруса, унося несчастную Королеву Мэб и детей Лозы к затерянным островам. Отныне пусты Холмы и холодны Хрустальные чертоги. Но пусть не печалит сия разлука моего венценосного брата, ведь в душе своей я сохраню его светлый образ...
Издевается. Даже побежденная, изгнанная, лишившаяся всего, издевается.
...и смею ли надеяться я, что ты, мой король, в самом скором времени не позабудешь обо мне?
Лишь желание навеки вырезать имя Мэб на скрижалях стального сердца и воля твоя, изложенная столь ясно, что бедной королеве не остается ничего иного, кроме как исполнить ее, управляют мной.
Возрадуйся, Стальной Король! Тот, о котором ты столь долго проявлял воистину трогательную заботу, отныне свободен. Твоя отвергнутая Мэб сняла с него железные оковы и вывела к свету, оставив на попечение людям. Уповаю, что, пораженные твоим величием, как поражена была я, они проявят всяческое понимание и милосердие, и в самом скором времени ты сможешь обнять своего дорогого друга.
