Мысль об этом будет согревать меня в пути.
Туманных тебе дней.
Целую прах под твоими ногами.
Низвергнутая Королева Мэб.
— Выпей, — король отнял бумагу, которую Виттар почти разорвал. И вместо листа сунул кубок. — Пей.
Этого приказа нельзя было ослушаться, но Виттар не чувствовал вкуса вина.
Вот и все. Четыре года торгов. Уступок. Золота, которое уходило в Холмы.
Пленников, отпущенных, чтобы продлить брату жизнь.
Королева Мэб никогда не просила невозможного, предпочитая плясать на острие клинка. Ей нравилось стравливать Короля и Совет. Совет и Виттара.
Виттара и Короля.
Дразнить уступками. Обещаниями, которые она не собиралась сдерживать — все это знали, но продолжали делать вид, что верят, что уж теперь-то Оден вернется...
— Я отправил ищеек. Всех, кого мог отправить.
Сколько? Сотни две? Три? А городов на землях Лозы втрое больше. И Оден мог быть в каждом. Но сколько он протянет? Виттар говорил с каждым, кто вышел из Холмов, пусть даже они были слишком безумны, чтобы вести беседы.
Но он должен был спросить о брате.
— Его будут искать. Я обещал награду, — Стальной Король говорил, зная, что слова его будут слабым утешением. Виттар видел.
Месяц под Холмами, чтобы утратить силы.
Два — чтобы лишиться разума.
Три — и то, что оставалось, милосерднее было убить.
А четыре с половиной? И не месяца, но года? Во что превратился его брат? Кем бы он ни стал, но вряд ли Оден сумеет выжить. Виттар закрыл глаза и услышал звонкий девичий смех королевы.
— Дочь? Оставь себе. У меня их еще четыре. А вот тот, из-за кого я войну проиграла, один.
Оден. Неразменная монета, выкупившая ее собственную жизнь. Не будь его, и Холмы бы вскрыли. Совет желал этого. Требовал. Грозил Королю мятежом, но все же подчинился.
А эта тварь вновь обманула.
— Я не буду тебя отговаривать, — Король налил еще вина. — Если ты захочешь сам заняться поисками.
Пойти за Перевал? И дальше что? Рыскать по городам, надеясь не то на случай, не то на чудо? Узнать, что опоздал? И поддавшись гневу, вырезать какое-нибудь безымянное поселение, где ненависть к детям Камня и Железа толкнула к убийству?
Месть не принесет облегчения.
А гнев — пользы.
— Однако... я бы предпочел, чтобы ты остался.
Это еще не приказ, просьба.
— Почему?
— Слухи, — повернувшись к Виттару, Стальной Король заглянул в глаза. — Многие говорят, что ты не способен справиться с собой.
И называют Бешеным.
— Что еще?
— Что меняя обличье ты теряешь разум. Контроль. Что ты уже на грани, если не за ней. Что война окончена, но ты продолжаешь воевать... и вот-вот созреешь для того, чтобы повести за собой дикую охоту.
— И многие пойдут?
До Виттара доходили... странные разговоры. О землях за перевалом. О людях, которые слишком верны прежней хозяйке. И тех, в ком осталась кровь Туманной Королевы.
О том, что Король чересчур мягок.
Он слишком многих пощадил, не понимая, что зло необходимо выкорчевать с корнем. И есть те, кто не боится замарать рук.
— Боюсь, что многие... прости, Виттар, но твой брат и вправду был бы удобнее мертвым.
Это тоже говорили, сначала намеками, потом — открыто, в лицо, требуя не выполнять очередные просьбы Королевы Мэб. И если бы она попросила о чем-то несовместимом с честью дома...
...но Королева знала, где остановиться.
— Сейчас он — красивый символ. А символ легко станет знаменем для тех, кто хочет мести. Здесь нет ни твоей, ни его вины, но... я не думаю, что тебе стоит отправляться за Перевал.
— Опасаешься, что я не сумею себя остановить?
— Я опасаюсь, — взгляд Стального Короля не получается выдержать долго, да и дерзость это — смотреть ему в глаза. И кто другой за дерзость поплатился бы. — Я опасаюсь, что скажут, будто ты не сдержался. Этого будет достаточно.
Он мог бы добавить, что Оден обречен. И был обречен изначально. Что четыре с половиной года в руках Королевы — это больше, чем можно выдержать, не лишившись разума, и если вдруг случится чудо и Одена удастся найти, то вряд ли он выживет.
А если выживет — останется калекой. И не Оденом вовсе, но искореженной оболочкой, заставлять жить которую — жестоко.
Так стоит ли ради этого рисковать таким хрупким миром?
— Я хотел бы попробовать свой вариант поиска, — Виттар поднял взгляд на человека, которого безмерно уважал. — Я не уйду надолго. И не поведу большую стаю. И не трону ни человека, ни альва, ни кого бы то ни было, если он не попытается причинить вред мне или моим людям.
— Слухи? — Король усмехнулся.
— Только слухи.
— Хорошо.
— Я вернусь. И к первой проблеме тоже. Я подготовлю список малых домов, которые достойны внимания. И имеют девушек подходящего возраста. Полторы дюжины хватит?
— Вполне, — сказал Стальной Король. — Не спеши. У тебя есть еще время. И полная свобода.
Ложь. Ни у кого нет ни времени, ни свободы. Слишком многое поставлено на карту.
Оден.
Великие дома. Перевал и земли по ту его сторону. Война пропитала их ненавистью, словно черной земляной кровью. Достаточно искры, чтобы начался новый пожар.
Дом Виттара, старый, пропыленный и почти мертвый, как мертв был сам род Красного Золота, встретил хозяина торжественной тишиной. И вновь она не принесла успокоения.
Собственные шаги звучали громко, грозно даже.
И Виттар, подымаясь по лестнице, считал ступени. Мраморные перила ластились к ладоням... Пустота и ничего кроме пустоты. Пыли. Плесени. И старых портретов, с которых из-под слоя грязи на Виттара смотрели предки. Смотрели, казалось, с презрением. Как он, последняя капля металла в иссохшем русле древней жилы, посмеет привести сюда жену из низших?
Позабыл о гордости? Чести?
Обо всем, о чем стоило помнить?
Его брат никогда не поступил бы подобным образом.
Перед дверью из красного мореного дуба Виттар остановился. Руки дрожали. Всего-то надо — толкнуть, услышать знакомый скрип: за четыре года он так и не нашел времени смазать петли. Кивнуть слуге. Принять свечу. Поднести к родовому гобелену и...
...свет пламени отразился на металлической нити.
Живое железо не умело лгать.
Оден был еще жив.
Глава 4. Бытовые вопросы
Огонь горел. Вода в котелке кипела. Каша варилась. Пес спал. А я пыталась понять, зачем с ним связалась. Жалко стало? Пора бы усвоить, Эйо, что жалость никого еще до добра не доводила. Возможно, раньше, до войны, в ней был какой-то смысл, но тебе ли не знать, насколько все изменилось.
Вот что с ним делать?
Сидеть, гладить по головке и рассказывать сказки о том, как все наладится чудесным образом?
Сопли вытирать?
И водить за ручку, пока видеть не начнет. А если начнет, то где гарантия, что, увидев твое личико, заглянув в глаза, он просто-напросто не свернет тебе шею? Он меня человеком считает... скорее всего считает человеком.
Но я-то альва. Наполовину.
Отражение в яме показало, что указанная половина за день не исчезла. Узкое лицо с чрезмерно длинным по человеческим меркам носом. Резко очерченные губы. Характерный разрез глаз. И единственной уступкой маминой крови — пара родинок на левой щеке.
Бабушка вечно пыталась их запудрить. И волосы уговаривала перекрасить, мол, светловолосых альв не бывает. Ей казалось, краска и пудра мигом все проблемы решат. Хорошо, что бабушка не дожила до войны. А лицо... какое бы ни было, но на рабском рынке за меня дадут неплохую цену, особенно с учетом некоторых нюансов. А может ну его? Пойти, продаться... попаду в хороший дом, буду жить на всем готовом дорогой игрушкой, редкой птичкой, которая особо бережного обращения требует. И ни забот, ни хлопот...
...если не прирежут, пытаясь создать Источник, что куда более вероятно.
Следовало признать, что я сама себе ходячая проблема, а еще и пес.
Как быть?
Раздевшись, я нырнула в черную воду с головой.
Холодно. До того, что дыхание перехватывает. Но холод, рожденный родниками, сменяется благословенным теплом. Я расслабляюсь, позволяя тончайшей сети пузырьков опутать себя.
С водой мы всегда умели найти общий язык. И сейчас она отозвалась на прикосновение упреком:
...злое думаешь.
Как уж получается.
Я коснулась топкого вязкого дна — пальцы провалились в илистую подушку, а ладони уперлись в осклизлые стены бочага. Вода ласкала кожу, и постепенно я успокаивалась. Мысли становились неспешными, ленивыми, как рыбина, которая поселилась на дне бочага. Она не показывалась, лишь изредка касалась ног, царапая тяжелой чешуей.
Да, пес будет мешать.
Он слишком приметный, а в этих краях собак ненавидят искренне и люто. Кто бы не вывел его сюда, он хотел одного — чтобы пес умер, и смерть эта была бы мучительна.
А я помешала.
И чем это грозит?
Если поймают, убьют обоих... что еще? Ему нужна одежда — от его лохмотьев, даже если постирать и зашить, проку мало. Обувь. Кормить придется, а я себя с трудом прокормить могу, он же втрое крупнее и болен. Быстро идти не сможет, и вообще не уверена, сможет ли... а мне нужно попасть к Перевалу до наступления зимы. Я чудом пережила предыдущую и вряд ли получится повторить подвиг. Если застряну здесь, погибну сама. Самое разумное решение — оставить его здесь. Тихо собраться и уйти... или дать сонного зелья, он выпьет из моих рук. Уснет. И просто перестанет быть.
Это тоже своего рода милосердие. Но почему мне тошно от одной мысли о подобном милосердии?
...не думай о плохом. Не слушай лес.
Вода подтолкнула меня к поверхности.
Не буду. Попытаюсь о хорошем. Что у нас есть? Пес одна штука. Чистокровный. Из Высших. А эти своих не бросают. На то, что ко мне проникнутся любовью и благодарностью рассчитывать не стоит, но к долгу крови Высшие относятся серьезно.
И если все-таки выживем, то... я попрошу награду, такую, чтобы хватило на жизнь. Вдруг да окажется, что брат не лишком-то счастлив внезапному моему воскрешению. Ну да, с чего ему меня любить? Он — наследник, будущий райгрэ, вожак... или уже не будущий, а состоявшийся, как-никак семь лет не виделись. Я — позор рода... точнее, позор — моя матушка, а я так, живое свидетельство глубины ее падения. Во всяком случае, пока еще живое, а там — видно будет. Главное, что деньги мне всяко пригодятся.
Прогонит брат, куплю себе домик в деревне.
Огород заведу. Стану овец лечить, коров... поля заговаривать. Чем не радужная перспектива?
Будем считать, что с мотивами своих алогичных поступков я разобралась.
Вода зажурчала. Смеется? Пускай. Она, в отличие от леса, легкая. Ей корысть непонятна, вот и сочиняет для себя собственные истории.
...ниже по течению мучной орех растет.
— Знаю, я видела, — зачерпнув горсть, я позволила каплям стекать по коже. Вода любит ласку. И мои волосы растащила по прядкам, украсила воздушными пузырьками, еще и тонкие стебельки травы вплела. — Орехи только-только появились. Им еще месяц зреть.
...прошлогодние. Большие. Много.
Значит, минимум больше двух. И мне следовало бы самой подумать, что не все плоды прорастают.
— Спасибо.
Вода нежно лизнула в щеку.
— И я тебя люблю.
Распластав собачье тряпье, к которому и прикасаться было противно, на дне ручья, я придавила его камнями. Вода вымоет грязь, или точнее сменит одну на другую, но глину я позже выполощу. Главное, чтобы высохло за ночь. Вот не отпускало меня ощущение, что скоро мне предстоит распрощаться с оврагом.
Впрочем, пока хватало дел насущных, которые — лучшая помеха мрачным мыслям.
Пес уже проснулся... надо все-таки назвать его как-нибудь, а то неудобно разговаривать, на пса еще обидится. Он сидел в куче листьев и вертел головой.
— Я здесь, — я подходила, стараясь наступать на все ветки, чтобы он слышал.
Судя по запаху, обед был готов. Надеюсь, пес не станет отказываться, потому что мяса при всем моем желании я ему не найду.
Пес наблюдал за мной, словно мог видеть. А глаза-то опять гноем затянуло... и значит, пойду я не только за мучным орехом. Неподалеку рос старый дуб, который не откажется поделиться корой. Ромашку и мать-и-мачеху на берегу видела. Где-то рядом была и таволга...
Как обычно, что найду, то и мое.
Вот и миска пригодилась, не зря же я ее столько времени на себе тащила, стеклянную, с узором из белых лилий. Миску я оставила себе, а рядом с псом котелок поставила. И единственную ложку в порыве благородства отдала. Ему, небось, без ложки совсем непривычно, а мне руками вкуснее даже.
— Вот, — я провела его пальцами по краю котелка. — Только осторожно, горячее пока. Подожди, пусть остынет немного.
Ожидание давалось ему нелегко. Пес склонился над котелком, вдыхая запах, и выражение лица у него было таким, что я губу прикусила. Нельзя так с ним. И отвлечь вряд ли получится, но попробовать стоит.
— Как мне тебя называть? Я понимаю, что не могу спрашивать родовое имя...
Повернул голову, но при этом лег так, что стало ясно — котелок не отдаст. Я и не собиралась забирать, просто... в лагере тоже любили шутить. По-всякому.
— ...но мне как-то надо к тебе обращаться.
— Оден.
— Эйо.
— Помню. Радость.
Надо же, а я и не думала, что он тогда был в состоянии понимать что-либо. Он же вновь повернулся к котелку. Зачерпнул варево. Подул. Попробовал.
— Когда ты в последний раз ел?
— Давно.
И вкус ему безразличен. И ложка не нужна. Я ведь помню себя, когда впервые оказалась по ту сторону ограды, когда поняла, что могу наесться досыта, и уже неважно было, что в миске, главное — горячее и много. В Храме были хорошие дрессировщики, знали, что мясная каша в тот момент эффективнее хлыста и угроз. Да и чего будет бояться тот, кто еще вчера стоял на пороге смерти. И позавчера. И за день до этого? За проклятую бездну дней? Разве что подавиться едой, такой долгожданной, обильной, которую глотаешь, не жуя, движимый одной мыслью — утолить, наконец, голод.
И ласковый укоряющий взгляд Матери-Жрицы сдерживал лучше угроз.
Нам так хотелось ей понравиться, но не потому, что она красива и милосердна, но потому что стоит у котла. И значит, от нее зависит, будет ли добавка.
Пес был умнее. Он ел аккуратно, тщательно разжевывая сечку, которая после варки не стала мягче. Котелок вылижет до блеска, тут и думать нечего. Главное, чтобы эта еда впрок пошла.
Меня от жадности рвало.
Да и не только меня...
— Оден, — все же хлеб и сыр я оставила на потом, мало ли, вдруг вода ошиблась, да и завтрашний день тоже пережить надо. — Сейчас я уйду.
Дернулся и от еды отвлекся.
— Ненадолго. Я вернусь, обещаю. Надо силки проверить. И кое-каких трав собрать.
...ниже по течению сныть росла. Из нее суп сварить можно, если еще крапивы и молодых листьев папоротника собрать, получится вкусно. Да и все лучше, чем ничего...
— Поэтому, если тебе куда-то надо, например в кусты...
Мотнул головой. Ну, мое дело предложить.
— Хорошо, тогда, пожалуйста, сиди тихо.
