Этот рассказ я посвящаю Ирине Павловой, которой обязан моей прекрасной Кэтрин.
Dream A Little Dream Of Me
Срывать злость на собственном изображении — последнее дело. В конце концов, это же твоя физиономия, зачем на нее набрасываться? Но так уж как-то выходит иногда: возьмет человек и растерзает собственное фото или портрет. Бывает.
Кэтрин Винтерс кровожадно кромсала настенный плакат с собственным изображением. Она все равно никогда не любила себя в том дурацком платье, делавшем ее похожей на японскую школьницу в сэйлор-фуку. Она же не девчонка какая-то, она вполне себе взрослая дама, замужняя, в самом расцвете женственности. И имидж на сцене должен быть соответствующий. Ага, конечно...
Кокетливая плиссированная юбка превратилась в груду рваных ошметков дорогой полиграфической бумаги. В последний момент ноготь неприятно скрипнул о глянец, и она поморщилась. Глупости все это, конечно... Но по-другому выпускать пар Кэтрин не могла. Или не хотела.
Почему же все дошло вот до этого?
Разве не было им хорошо когда-то давно? Разве не родился у них сын, очаровательный карапуз Александр, сейчас благополучно избавленный от участи слышать и видеть ссоры родителей и отдыхавший у бабушки? Разве не старалась она избежать заболевания пресловутой звездной болезнью, оставаясь певицей, но будучи и женой? Разве не создавала семейный уют? Вполне вроде бы сносный...
Или она стала сварливой старухой, сама того не заметив? Вот уж вряд ли! Даже сейчас Кэтрин не удержалась от того, чтобы саркастически фыркнуть словно кошка. Она была еще не стара, совсем нет. И возраст не тот, в каком женщины превращаются в баб, и здоровье, подаренное могучим исполином-папой и не имевшей ни единой вредной привычки за всю жизнь мамой, оставалось на высоте, несмотря на рецидивы курения. И внешность, и без того восхищавшая толпы поклонников, стараниями нервного менеджера не оставалась без присмотра... Определенно, Кэтрин, если посмотреть со стороны, была молода, свежа, дай Бог многим девицам так, красива...
Может, дело в характере? Ну да, разумеется, она склочная противная скандалистка! Ра-зу-ме-ет-ся. Как-то она пробовала плакаться по этому поводу Джейсу, бессменной промокашке для слез и верному менеджеру с повадками медиа-бульдога. Ветеран гламурных войн тогда сразу оборвал ее:
— Глупости! Кэти, если у тебя отвратительный характер, то Мадонна была Антихристом во плоти! Покладистей и добрее тебя не то, что певицы — женщины в мире нет! Так что и думать забудь!
Мнение прожженного циника Джейса не могло быть целиком объективным, это верно. Но ведь никто никогда прежде не упрекал ее в стервозности. Напротив...
Выходило, что у Эдриана не имелось причин разлюбить ее. Так почему же тогда их совместная жизнь в перерывах между ее концертами и его разъездами превратилась в череду сплошных скандалов, ссор и хлопаний дверью? Может, из-за того, что, однажды сойдясь, они ошиблись.
Наверное, именно так все и обстояло. Он не был плохим человеком. Это она могла сказать точно. Но так уж сложилось, что последние годы их супружества прошли под знаком минус. Все свое время проводили врозь. Даже бедняжка Алекс редко видел папу с мамой вместе. Как выяснилось вскоре после свадьбы, молодых супругов просто-напросто не тянуло друг к другу. Кстати, если отбросить лицемерие... В карьеру свою Кэтрин втягивалась со все большей и большей силой именно из-за того, что дома от семейного очага ощутимо веяло холодом. И пустотой.
А тут еще эти его финансовые операции. Операции, на которые приходилось тратить ее деньги. Благо, успех на сцене не давал им бедствовать. Однако тот возникший холодок стал ощутимее из-за привлечения ее денег к залатыванию его рабочих дыр. Жена финансиста...
Короче говоря, жизнь популярной певицы могла катиться ко всем чертям. Потому что у нее и не было жизни за пределами сцены, где обо всем можно было забыть. Но сцена же не может мерцать огнями вечно, не так ли?
По капельке трупный яд несчастья скапливался в организме их семьи. И, пропитанный отравой, этот организм давал сбои. Как сегодня.
Стекло могло треснуть, не выдержав напора его голоса. Кэтрин, еще когда они улыбались друг другу каждое утро, шутила, что Эдриану стоило бы вместо нее пойти петь. Но он лишь саркастически морщился. А потом начал использовать свой сильный голос в их семейных диспутах. Как же они ругались... Из-за чего? Она уже не помнила, да и он наверняка забыл. Но отдавались они делу самозабвенно, практически вкладывая всю душу в злость, прорвавшуюся сквозь оболочку холодной вежливости.
Результат можно было бы назвать типичным для их ругани. Он дошел до пяти октав и хлопнул дверью. Только в этот раз он превзошел себя. Ее любезный муженек едва не надавал Кэтрин пощечин, в последний миг ограничившись чувствительным толчком, отбросившим ее на диван. Остолбенев больше от неожиданности, чем от обиды, она посмотрела в его возмущенно расправленную спину.
Плакать и размазывать горечь по лицу вместе с косметикой она и не подумала. Вот еще. Ей хотелось не плакать, ей хотелось рвать и метать! Муженек благополучно сбежал, иначе красоваться бы на его физиономии царапинам! В итоге отдувался идиотский постер.
— Ффффх!!! — швырнув истерзанный труп плаката прочь и таким образом вызвав в помещении "эффект конфетти", Кэтрин сердито откинулась на спинку дивана, скрестив руки на груди. — Как же все паршиво!
Да уж, паршиво. Настроение не просто оставляло желать лучшего, оно буквально подбивало молить о пощаде. В такие моменты она чувствовала себя голодной брошенной хозяевами кошкой. Никто не обогреет, не погладит. Не приласкает. И никого рядом.
Джейс, конечно, лапочка и верный друг. Более того, он суров и страшен в своем деле. Но он всего лишь ее менеджер, защита и оборона в мире эстрады. Это немало, но семейная жизнь подопечной — вне его епархии. А может, позвонить маме, узнать, как там Алекс, услышать его радостное: "Мама! Пливееет!" Да, это бы помогло. Каждый миг, проведенный с родным крошечным существом, согревал все ее существо, вне зависимости от происходящего вокруг.
Да. Алекс, мама — вот два человека, с которыми ей еще могло быть хорошо. Как типично для певицы: быть обожаемой толпой, но нелюбимой. Пошло. Пошло и глупо. Ну и черт с ними!
Когда-то ее любили. По-настоящему. Когда-то у нее был тот, кто не посмел бы сделать ей больно, не стал бы смотреть с этой чертовой холодной маслянистой пленкой во взгляде. Когда-то у нее был тот, кто мог свернуть горы. И свернул. Ради нее. Когда-то у нее был человек, из-за которого Кэтрин плакала лишь раз в жизни: когда он умер у нее на глазах. Когда-то у нее был тот, кто безо всякой рисовки сказал: "Я родился, чтобы тебя любить".
Да... Кэтрин посмотрела в чернеющее ночной слепотой окно. На душе стало уже не злобно. Тоскливо.
Когда-то у нее был Сэм.
— Что значит, лично? — Эдриан Вайс нервно дернул узел своего галстука, внезапно почувствовав нехватку воздуха.
— Мой наниматель настоял на этом, — без малейшей тени эмоций в голосе отозвался Посредник. — Я не уполномочен обсуждать условия, я уполномочен их передать.
— Ну, хорошо, хорошо, — Эдриан нервно выдохнул в открытое окно машины. — Когда и где?
— Озеро Stow.
Посредник отключился. Эдриан все еще тяжело дышал. Нечасто наемные убийцы требуют встречи с глазу на глаз. Но отказать он не мог, слишком щекотливым являлось обсуждаемое дело. Черт бы побрал этого Бронски с его телефоном! Один звонок, и никаких проблем! Как же, как же!
Успокоившись, молодой мужчина убрал наладонник в карман пиджака и принялся заводить машину. Преимущество электродвигателя состоит в том, что ему не нужно много времени на прогрев в холодную погоду. Так что "Циммер" завелся легко и непринужденно. Плавно тронув обтекаемый корпус машины с места, Эдриан повел ее по ночному Сан-Франциско.
Итак, все. Вот теперь его точно будут мучить кошмары. Но уж с этим-то можно справиться. Кошмары — это не долги, которые невозможно, оплатить, это не зловещая фигура Ледингера, заставлявшая волосы седеть от попадания в ее исполинскую влиятельную тень.
Автомобиль рассекал темные, залитые неоном искусственного света улицы одного из крупнейших городов Америки. Города, пережившего даже Большой Кризис, Явление, Вторую Гражданскую... Родина мифического Гарри Каллахана оказалась сурова, как и он сам, несмотря на наплыв человеческого отребья вроде гомосексуалистов, наркоманов и прочих детей хиппи-движения двадцатого века. Здесь всегда было смрадно от ароматов человеческого греха. Кровь, деньги, секс и злоба — всего этого здесь хватало, как и много где еще. По крайней мере, в Сан-Франциско было не так лубочно-глянцево, как в Лос-Анджелесе, окончательно ушедшем в отрыв в последние годы. Но и здесь имели место сюжеты пошленьких триллеров.
Эдриан нервничал, а потому домчал до нужного места куда быстрее, чем мог бы. Съехав с дороги имени Мартина Лютера Кинга-младшего, "Циммер" свернул на дорогу, ведущую к озеру. Там он остановился неподалеку от миловидной и уютной площадки с двумя скамьями, выходившими прямо к озеру, отгороженному от забетонированного бережка только рядом художественно оформленных камней.
Оставив машину на близлежащей парковке, Эдриан, прошел по пешеходной дорожке до площадки, благостно окруженной деревьями, чьи листья еще не успел изжелтеть осенним золотом. Сейчас, в тишине ночного парка Голден Гейт, скамейки казались одинокими и сиротливыми, блестящие новенькой краской, наверное, только вчера как следует просохшей.
Никого. Наверное, надо подождать. Чувствуя, как от ночного холодка и волнения его охватывает мелкая дрожь, мужчина сел на правую скамью. Зловещая безмятежность окружающей обстановки давила на нервы. Эдриан даже пожалел, что не курит — сигарета успокоила бы.
— Доброй ночи, — раздалось вдруг сбоку. Испуганно икнув, Эдриан повернулся на голос и увидел, что уже не один. На скамье неведомыми путями оказался неизвестный. Как ему удалось так близко подобраться и не издать ни звука — а Эдриан мог поклясться, что не слышал ни шороха во всей округе — загадка.
Его ночной собеседник представлял собой весьма колоритную фигуру. Он был толст, заметно толст, что было видно даже ночью и даже под черным пиджачным костюмом. Поверх рубашки, столь же черной, как пиджак, выделялся красной язвой галстук. Бочкообразная грудь над животом вздымалась от глубокого дыхания, глаза мужчины были закрыты, а ноздри трепетали. Он самозабвенно вдыхал свежий воздух, потеряв к Эдриану всякий интерес сразу после того, как поздоровался.
— Э... — начал было Вайс, но незнакомец остановил его, воздев в воздух руку. Широкая ладонь оказалась затянутой в черную кожаную перчатку. Уже привыкшим к темноте глазам Эдриана удалось разглядеть широкую круглую щеку и бородку, этакую шкиперку-эспньолку.
— Знаете, сколько времени я вот так на природе не сидел? — низковатым, с отчетливой хрипотцой голосом произнес толстяк. — С ума сойти можно.
— Э...
— Да и вы сами... Вот вы сидите сейчас тут, весь такой из себя красивый, в костюме за пару тысяч долларов, с модельной стрижкой, весь такой опрятный и гладко выбритый, стройный и подтянутый... А ведь не думаете даже воздухом подышать.
— Э...
— Господин Вайс, если вы так тренируете голосовые связки, лучше не при мне. Перестаньте экать, а то похожи на блеющего барана.
— Э... Кхм... Хорошо.
— Как вы уже поняли, — незнакомец открыл, наконец, глаза, неразличимые в темноте. — Именно меня вы наняли убить вашу жену.
— Э...
— Уважаемый баран, перестаньте. Не беспокойтесь, наш разговор не записывается, в кустах не сидит засада. Давайте начистоту.
— Хорошо. Да, это так.
— Отлично. А знаете ли вы, зачем я поручил Посреднику устроить нам встречу?
— Нет.
— Ну что же вы так? Наемные убийцы так не делают обычно, не так ли? Вот вы сейчас видели мое лицо. Куда это годится? И вас не терзает вопрос — почему?
— Терзает, — Эдриан буквально сжался, стараясь загнать волнение и страх поглубже. Выставил бы наружу иголки, да не было.
— Закономерно. Вы ведь у нас мыслитель. Блестящий выпускник, гордость компании, финансовый директор, все такое... Крупная компания, престиж, деньги... Корпоративная шишка. Красавица жена, популярная и очень талантливая певица. Кэтрин Винтерс. Сохранила в замужестве девичью фамилию. У вас с ней сын, четыре года, зовут Александр.
— Да...
— Разумеется, да. Брак ваш несчастлив, и все пять лет скандал следует за скандалом, сын, несмотря на все усилия вашей супруги, вынужден жить в Балтиморе у бабки, поскольку семья как таковая у вас отсутствует. Изнанка успешного образа, не так ли?
— Да... Но зачем вы мне пересказываете мою жизнь?
— У вас есть две любовницы, одна здесь, в Сан-Франциско, другая в Далласе, в Техасском конгломерате. Последние два года для вас были не слишком удачны: одной из любовниц пришлось сделать аборт, и она еще долго портила вам нервы. Вдобавок, вы влезли в темные делишки с финансовой отчетностью и распределениями. Сообщников называть не буду, это несущественно. Не имея опыта в жульничестве и прочих беловоротничковых преступлениях, вы влипли. Пришлось обращаться к специфически известным людям. В итоге вы вынудили жену вложиться в ваши проблемы своим финансовым состоянием. А теперь вы желаете ее смерти по следующим причинам: вам надоела обуза брака и вечные ссоры, вам нужны все ее деньги, а не то, что она согласилась дать, в конце концов, вы просто хотите, чтобы вам сочувствовали. У вас слабость к похлопываниям по плечу.
— Допустим... Но все это не объясняет нашей встречи.
— Понимаете ли, я не просто знаю все и вся. Я всегда начеку. Я всегда готов к подобному. Поэтому когда вы вышли на наемного убийцу по рекомендации вашего друга Бронски, я перехватил контракт. Решил заняться этим лично, хотя прагматично было бы сделать все через третьи и четвертые руки. Самому влезать — последнее дело. Но я не удержался.
Эдриан почувствовал, как внутри все холодеет. Толстяк говорил что-то очень и очень странное. И ничего хорошего это странное не сулило.
— Знаете, в чем ваша ошибка, Эдриан? — толстяк повернулся к нему лицом. — В том, что вы вечно лезете в дела, о которых толком ничего не знаете. Будь то финансовые махинации или заказные убийства. Вот и сейчас вы не подстраховались, приехав сюда. О той пукалке, что у вас в кармане, я и говорить не хочу. У вас не хватит пороху даже вытащить ее.
И он был прав. Глядя в перечеркнутое тенями лицо, криво усмехавшееся его трусости, Вайс понимал, что не осмелится даже протянуть руки к карману с маленьким дамским пистолетиком, взятым "для безопасности". Все его существо сейчас сжималось в комок, стараясь отодвинуться от страшного незнакомца, говорившего опасными загадками.
— А ведь самый паскудный маленький фактик заключается в том, — сказал толстяк. — Что у вас все бы получилось, как получается у многих неуклюжих мажоров, убивающих жен и любовниц. Она бы умерла, вы поносили бы пару дней траур, отправили бы сына куда-нибудь, в лучшем случае, в хорошие руки, и зажили бы припеваючи. Но, увы, судьба сыграла с вами злейшую шутку.
Движение было молниеносным. Нет, не молниеносным. Невидимым. Незнакомец только что сидел неподвижно, уложив руки в перчатках на живот и вещая с усмешкой на устах. Но вот он уже сидит, вытянув руку, и стальная хватка сомкнулась на ухоженной прическе Эдриана.
— Ты решил завалить не ту жену!
Толстяк резко поднялся, увлекая за собой Вайса, чувствующего и слышащего, как отрываются от скальпа волосы. Эдриан собрался было завопить от боли, но в горло ткнулся жесткий кулак, и наружу вырвался лишь еле слышный задушенный кашель..
— Ей придется опознавать труп, так что радуйся: рвать на куски не буду, — спокойным, а оттого нечеловечески страшным голосом произнес толстяк. Державшая волосы рука легла на затылок, вторая обхватила подбородок.
— А... — проблеял Эдриан. — Не на...
Одно быстрое, полное силы движение, и голова развернулась на сто восемьдесят градусов, словно была прикручена к телу на шарнирах, а не соединена не слишком-то гибкой шеей. Тело еще совсем недавно живого Эдриана Вайса обмякло и принялось тяжело опадать на землю. Все мы после смерти по весу как большой мешок с картошкой.
Подхватив свежеиспеченный труп, незнакомец, подтащил его к краю площадки и сбросил в озерную воду. С легким плеском и хлюпаньем тело опустилось под синее покрывало. Здесь было достаточно глубоко для того, чтобы тушка не валялась в песке у берега.
Развернувшись, толстяк зашагал к пешеходной дорожке. Можно и прогуляться, еще воздухом подышать. Достав наладонник, он вызвал Посредника.
— Сообщи, пожалуйста, властям, что в озере плавает тело.
— Хорошо. А... Теперь мы в расчете?
— Я с тобой свяжусь.
Отключив связь, мужчина сунул КПК в карман пиджака и улыбнулся.
Шагая вдоль берега, он принялся насвистывать одну из песен, что пела Кэтрин. Не собственного сочинения, нет. Эту песню пел еще Луи Армстронг. Но ее голос все же подходил лучше. Он превращал любой текст в гениальный, любую музыку делал шедевральной.
Снова удалось сделать то, что должно. Ей больше ничего не грозит. Пока что. Она может спать. И видеть сны. Возможно, один из них даже будет о нем.
But in your dreams, whatever they be —
Dream a little dream of me.
Сэм шел по ночному парку и был счастлив. Самую малость.
