Love Hurts
Разлука для любви — то же, что ветер для огня: маленькую любовь она тушит, а большую раздувает еще сильнее.
А.И.Куприн
Дверь послушно скрипнула, отворяясь. Темный коридорчик прихожей, в котором высвечивался лишь кусок стены у неприкрытой дверцы в комнату, окатил дыханием обиженного жилища. Обижался его кров за то, что хозяин столь редко здесь появлялся. Бросив родной угол на растерзание уборщице, жилец скитался по миру долгими неуютными месяцами. Но вот он вернулся.
Зеркало, подвешенное на полуоткрытую дверь, отразило шагнувшую в светлый прямоугольник входа широкую фигуру в черном костюме и при красном галстуке. Высокий полный мужчина с коротким ежиком черных волос на голове и аккуратной эспаньолкой на круглом лице привычно стукнул по выключателю, заливая прихожую светом. Глаза за черными стеклами солнечных очков окинули скучающим взглядом белые стены и примостившийся возле двери в ванную комнату платяной шкаф. Широкие ноздри втянули воздух.
— Не, не пыльно, — изрек хозяин, запираясь изнутри. Не выпуская из рук небольшой черный дипломат, он разулся, сунул ноги в стоявшие рядом тапочки и зашагал к двери с зеркалом.
Жилая комната встретила почти режущей глаза чистотой. На дощатом полу не было ни ковра, ни ламината, ни даже старого доброго линолеума, однако плотно пригнанные друг к другу доски служили отличным заменителем всякому декору. Холода же хозяин не опасался. Как и грязи — пол блестел как плац на праздник. Тонкие непрозрачные занавески на двух широких окнах приветственно качнулись, когда он распахнул давно замершую дверь. Уже готовый шагнуть вглубь помещения, мужчина замер, увидев прикрепленный к косяку стикер с запиской.
"Уважаемый Сэм", — гласило записанное округлым детским почерком послание. — "Я оставила вам морковки и сока в холодильнике, зайду завтра в восемь".
Отодрав от косяка стикер, Сэм лениво сунул бумажку в карман и глянул на циферблат старомодных наручных часов, что опоясывали кожаным ремешком левое запястье. Было без двадцати восемь. Хмыкнув, он прищурился и, не поворачиваясь, швырнул зажатый в руке дипломат в сторону дивана. Тот, изогнутой спинкой обратившийся ко входу, фыркнул плотной подушкой, на которую плюхнулся чемоданчик. Будь у притулившегося в углу перед диваном телевизора душа, она бы непременно ушла в пятки. Ну, или в провода. Пролети обитый кожей снаряд пару десятков лишних сантиметров — экрану бы несдобровать. Но пронесло.
Сэм убрал в карман сдернутые с носа очки и потянул узел галстука, шагая к ближайшему окну. Стягивая с шеи красную удавку, он дернул занавеску. Полутемную комнату тут же залил румяный оранжевый свет заходящего солнца. Сановитый, напоенный своей собственной энергией кругляш уже наполовину скрылся за макушками самых дальних из деревьев, что простирались под окнами. Парк имени святого Михаила желтел кронами еще одетых лиственных деревьев. Здешняя растительность опадала поздно.
Он отвернулся от полыхающего закатом окошка и повесил галстук на спинку глубокого кожаного кресла, приставленного к стене боком. В холодные вечера в нем было приятно посидеть, чувствуя тепло батареи. А еще кресло служило удобным подспорьем, когда лень было сразу убирать одежду в шкаф. Сэм пристроил поверх галстука пиджак и расслабленно потянулся, расстегивая верхние пуговицы белоснежной рубашки.
В холодильнике, как и обещалось в записке, нашлась стеклянная бутыль с виноградным соком и полдюжины задорно оранжевых морковок. Мяса не было. Сэм лениво взял одну морковку, откусил с меланхоличным хрустом почти половину упруго трещавшего на зубах овоща и потянулся к соку.
"Я очень люблю виноградный сок", — говорила она часто и смешно тянула темную жидкость из квадратной пачки через соломинку, сосредоточенно шумя.
Свернув горлышко бутылке, Сэм отпил пару глотков и, почесав грудь под расстегнутой рубахой, захлопнул дверцу, оставив на полке недогрызенную морковь.
"Морковка — очень полезная и питательная еда!"
Он подошел к компьютерному столу, притулившемуся в соседнем с телевизорным углу. Старомодный домашний ПК уставился на хозяина квадратным глазом монитора. Сэм шлепнул пальцем по кнопке включения и вновь приложился к бутылочке с соком. Приятная вишневого цвета жидкость защекотала язык терпким привкусом ягод. Трудно было нынче найти приличный натуральный сок.
Монитор, засветившись окошком операционной системы, моргнул под радостный сигнал о готовности работать. Сэм взялся за мышку и кликнул по значку ноты в самом центре рабочего стола. Медиапроигрыватель включился в случайном режиме. Отвернувшись от компьютера, мужчина задумался.
Квартира, словно стряхивая с себя надоевшую дремоту необитаемости, наполнялась звуками грустной песни кого-то из апологетов рок-н-ролла. Не очень естественным голосом певец рассказывал о том, как больно бывает от любви. Его слова текли над полом, разливались в воздухе вместе с неторопливой мелодией.
Сэм вновь посмотрел в окно. Румяный диск солнца опускался за горизонт все сильнее. Оранжевое небо почему-то напоминало фруктовое мороженное. Хотелось выйти наружу и откусить кусочек. А, в самом деле... Он шагнул к неприметной застекленной дверце рядом с окном. Отодвинув загораживающую выход занавесь, Сэм дернул на себя податливую ручку.
Узкий серенький балкончик встретил холодным порывом осеннего ветра. Неловко ступая по узковатой полоске пола, мужчина подобрался к рыжевшей ржавыми ступенями пожарной лестнице. Тяжелые шаги забряцали вверх. Внизу, под ним, раскинулась тихая, сонная в любое время дня улица жилого квартала. Здесь обитали исключительно благонадежные граждане, обладающие всей полнотой прав и привилегий. На местных улочках нельзя было услышать примитивной некрасивой музыки, которой накачивали бедняков по радио и телевидению. Местные женщины не вихляли бесстыдно бедрами при ходьбе, не походили на огородных пугал и не подрабатывали в свободное время проституцией. Детишки не гойдали по подворотням и не напивались в парке ночью. Доблестные гордые полицейские лениво прохаживались по тротуарам с завидной периодичностью. В общем, уютный такой патриархально-тихий уголок. Сразу и не скажешь, что столица всей Европы.
Сойдя с последней ступеньки, Сэм оказался на крыше. Здесь было чисто, у краев стояли кадки с цветами, дверь на чердак серела плотно запертым прямоугольником. Аккуратно подметенные плиты под ногами начинали темнеть в оранжевой дымке вечера. С трех сторон крыша была опоясана высокой сетчатой оградой. Но там, куда вывела Сэма лестница, имелся лишь небольшой парапет. Отсюда можно было с удобством рассматривать город сверху. С открытого балкона его квартиры неслись в тихом воздухе сонного квартала звуки музыки. Соскальзывающее за горизонт солнце алело у кромки земли. Слегка присвистывал легкий прохладный ветерок, дернувший пару раз расслабленный ворот рубашки.
"Самое лучшее время, чтобы как следует отдохнуть — на закате!" — с чрезвычайно внушительным видом говорила она, воздев в воздух палец и уподобившись строгой преподавательнице. Но долго выдерживать пантомиму не получалось, и она, в конце концов, прыскала своим мягким кошачьим смехом.
Холодный свежий воздух пряно окутывал ноздри, наполнял легкие сладковатым природным эфиром. Сэм оперся одной рукой о низенький парапет, второй поднес бутыль с остатками сока ко рту. Нет ничего лучше, чем сочетание вечера и вкуса винограда. Сейчас мир вокруг походил на томную, пышную булочку, которую можно есть всем своим существом. От раскинувшегося внизу, практически под ногами, парка шел суровый, терпкий аромат леса. Прохладным полотном стелилось сверху темнеющее небо. Сладковатым нектаром лился во чрево виноградный сок.
"Хорошо — это когда ты чувствуешь, что спишь наяву! Расслабленный, но живой".
Именно таким сейчас себя чувствовал Сэм. Он незаметно для себя успокоился, расслабился. Было хорошо. Попросту хорошо. Вкусный воздух, приятный напиток, пейзаж и одиночество.
Ницше утверждал, что есть два вида одиночества. Для одних оно — бегство больного. Для другого — бегство от больных. Какое же одиночество ценил Сэм? Он и сам точно не знал. В одном только можно быть уверенным: Сэму не нравился отдых в людском обществе. Он любил расслабление изоляции. Моменты, подобные вот этому, когда никого вокруг, когда только природа, дерево, металл, бетон, но не плоть. И, уж конечно, не мысль. Человеческая мысль, столь прекрасная в многообразии форм у некоторых представителей рода людского, слишком часто истончалась в неприятную сырую нить тупоумной и скудной логики себялюбцев и скупцов. Люди заметно истаскались за тысячи лет существования цивилизаций. Прикосновения их душ, мимолетные, суетливые, оставляли у Сэма гадливое ощущение запачканности. Возможно, дело было в специфическом запашке душ, с которыми приходилось иметь дело. Но велика ли разница, если только с ними общался Сэм, и от них старался уйти в минуты отдыха?
Сейчас хрустальная тишь одиночества смывала рабочую усталость с души, как хорошая губка стирает жир с тарелки. Слушая краем уха едва слышную песню, Сэм допил сок и, размахнувшись, запулил бутылку с крыши. Метил он в стоявший через дорогу от дома мусорный контейнер и не промазал: стукнувшись об откинутую крышку, бутыль осыпалась внутрь грудой осколков. Облокотившись о перила, Сэм лениво разглядывал шумящую желтизной листву.
Он не помнил, сколько простоял вот так, неподвижно. Может, пять минут, может, полчаса. Из созерцательного процесса вывел перекрывающий музыку дверной звонок, просочившийся наружу. В его квартире звон был особенно противным и голосистым.
— А, точно! — оторвавшись от перил, Сэм хлопнул себя по лбу. — Восемь же!
Резвым бегемотиком он проскакал по лестнице вниз и ввалился в квартиру. Звонок надрывался, не успокаиваясь. Спешно прошлепав тапочками к двери, Сэм щелкнул отпираемым замком.
— Заснули? — она улыбалась, отняв тонкую ручку от кнопки.
— На балкон выходил, — Сэм виновато почесал макушку.
Милика приехала откуда-то с Балкан. Бедная одинокая девушка, она нанималась работать уборщицей и няней по объявлениям. Первый год приходилось тяжело — ни толковых клиентов, ни приличного жилья. С трудом получив регистрацию низшего класса, девушка перебивалась с хлеба на воду, ютясь в каморке в трущобах западных районов. Многое изменилось под новый год, когда удалось, наконец, пробиться. Милика нашла хорошую, высокооплачиваемую работу уборщицы в жилых районах для высших классов, где трудилась на четырех домах. Приходилось бегать, уставать, но добродушная и пышущая здоровьем славянка не унывала и пополняла свой худенький бюджет за счет прилежания и расторопности.
Сэм платил девушке, чтобы держала в чистоте квартиру, пока он сам в разъездах. И она исправно отрабатывала зарплату. О чем свидетельствовала обнаруженная по приезде чистота. А еще она, специально для него, согласилась еще на одну услугу.
Синие славянские глаза смотрели с прищуром. Длинный серый плащ был наглухо застегнут под горлом, туфли без каблука касались друг друга пятками, как при стойке смирно. А на согнутой левой руке растекся ленивой кляксой черный-пречерный кот. Сытая пухлая морда с прикрытыми глазищами довольно утыкалась девушке под мышку, толстые лапы поджались к туловищу, и общее впечатление от зверя создавалось до крайности умилительное. Крутые раздавшиеся в стороны бока ходили ходуном в ровном дыхании.
— Он отвратительно себя вел? — спросил Сэм, глядя на мирно дремлющую зверюгу.
— Невыносимо, — улыбнулась Милика. — Спал, а когда не спал — орал.
— Может, тебе доплатить за вредность?
— Да что вы! — она вспыхнула добродушным негодованием. — Я выданные на кормежку-то не растратила... Вот...
Девушка полезла свободной рукой в карман плаща.
— Да ладно, будет тебе, — громыхнул Сэм, протягивая руку к лениво растянувшемуся на временной хозяйке коту. Тот приоткрыл один огромный желтый глаз и сказал только: "Мряу". Крепкая хватка сомкнулась на шкирке, и безвольно обвисшее тело с четырьмя лапами повисло в воздухе. — Как ты его таскаешь, тяжеленного?
— Да он как-то не чувствуется...
Девушка хотела еще что-то сказать, но тут в конце коридора, по которому она пришла, зашипели, открываясь, двери лифта. Из кабины вышагнула, держа перед собой объемистую картонную коробку, незнакомая Милике молодая женщина. Лет двадцати двух — двадцати пяти, темноволосая, недлинно стриженная, хорошо сложенная, что было заметно под облегающей тело светло-синей курткой и узкими джинсами. Явная азиатка по разрезу глаз. Красивая, здоровая. В коробку упиралась неожиданно крупная грудь.
Пройдя половину разделявшего их коридора, незнакомка заметила стоявших в дверях сэмовой квартиры. Глаза цвета крепко заваренного чая выхватили высунувшегося в коридор толстяка с котом в руке, стоявшую напротив девушку. Красивое восточное лицо вдруг приняло до крайности озадаченное, и вместе с тем какое-то напуганное выражение. Коробка чуть не выпала из рук.
— Ва... — она смотрела на Сэма дикими глазами. — Ватанабэ-сан?!
— О, здрасьте, Канзаки-сан, — прищурил правый глаз толстяк. — Обживаетесь?
— Обжи... ага, да, — рассеяно пробормотала она. — Э, а вы-то что тут делаете?!
— Хе-хе-хе, — коварно сверкнув глазом, он подхватил кота под мышку. — Вам что, не сказали, когда селили, что я живу напротив?
— Не... Нет.
— Вам повезло. В этом доме как раз пустые квартиры остались. Он же ведомственный.
— Ага, угу, — она со всех сил вцепилась в коробку. — Это что, мы теперь будем соседями?
— Выходит, что так.
— Ага, угу... — повторила Канзаки. — А кто эта девушка?
— Это Милика, — представил Сэм. — Она убирает в квартире, пока я в отъезде.
— Здравствуйте, Милика-сан, — чуть поклонилась девушка. — Канзаки Мегуми.
— Милика Бравич, — уборщица чувствовала себя несколько неловко, ощущая ту волну сконфуженной неприязни, что накатила со стороны новой соседки Сэма в его направлении. Казалось, Канзаки ошалела, узрев перед собой фигуру толстяка. — Рада познакомиться...
— Если вам нужна хорошая уборщица, обращайтесь к Милике, — потыкав никак не реагирующего на внешние раздражители кота в бок, Сэм дружески хлопнул славянку по плечу. — Она молодец.
— Нет, спасибо, — нервозно шагнула к своей двери Канзаки, одной рукой отпустив коробку и нащупывая ключи в кармане. — Я привыкла убираться сама. Но, если что...
— Всегда рада помочь, — поспешно заверила Милика. — Сэм, я пойду, у меня еще работа...
— Конечно-конечно, — Сэм помахал ей на прощание, пока приходящая уборщица торопливо поспешала к лифту.
Канзаки, нервно отпирая дверь со старомодным замком, спиной чувствовала пристальный взгляд Ватанабэ. Они не виделись с самого дня ее прибытия в город. Она даже успела слегка подзабыть о том, что с ним и его коллегами теперь придется работать. Сама эта мысль вызывала неприятное щекотание под ложечкой. Но даже в самых жутких кошмарах Мегуми не могло привидеться, что даже жить рядом будет не кто-то, а сам Ватанабэ!
— Квартира нравится? — спросил он сзади. Осмысливая мужские слова, Канзаки вдруг почувствовала, как упиравшийся в спину взгляд скользит ниже. К талии и...
Едва не подпрыгнув на месте, Канзаки развернулась, заслоняясь от опускавшегося взгляда коробкой. Толкнув спиной открывшуюся дверь, она неприязненно бросила:
— Хорошая.
— Ну и хорошо, — все так же щура один глаз, сказал Сэм и ступил назад, к себе.
Они почти синхронно забрались в квартиры, отгораживаясь друг от друга дверьми. Защелкнув замок, Сэм поднял продолжавшего безразлично висеть в руке кота к лицу.
— Ну что, Соломон, — сказал он в сонную морду. — Ня?
— Ня, — приоткрыв глазищи, лениво мяукнул зверь.
— Вот и отлично, — Сэм нагнулся, выпуская мягкую шкуру. Шлепнувшись о пол, Соломон открыл-таки глаза, встал, уперев в пол толстые лапы, и, гордо вздернув хвост трубой, зашагал в комнату. Хозяин эскортом проследовал позади.
Пока кот по-хозяйски оглядывал свои владения и наведывался проверить туалетный ящик с песком, Сэм опустился на диван, взяв в руки дипломат, с которым приехал. Отщелкав код на замке, он извлек из недр кейса тонкий информационный планшет. Сенсорный экранчик среагировал на прикосновение большого пальца и засветился окном загрузки над крошечной клавиатурой. Спустя пару секунд, на экране возник короткий сухой текст.
От: Посредник
Для: Акума
Тема: Отчет
Представляем запрошенный отчет об активности Объекта за прошедший месяц. Чрезвычайных ситуаций не имелось.
Дальше шел перечень дней с расписанным графиком чьей-то жизни.
Октябрь, второе число.
7:30 утра — объект проснулся.
8: 15 утра — объект вышел из дома и на машине направился к детскому саду.
8:30 утра — объект оставил сына в детском саду.
Мельком глянув на сухие одинаковые строчки отчета, Сэм ткнул мизинцем в прикрепленный файл с видео.
Качество изображения оставляло желать лучшего. Звук сильно фонил. Но вполне отчетливо виднелось крыльцо дома. Утренний серый свет мешал разглядеть подробности, однако стоявшая у широких двойных дверей женщина, казалось, была очерчена невидимым маркером. Ее тонкая стройная фигура в простом свободном платье как будто вырывалась из расплывчатого фона. Женщина махала рукой кому-то за кадром. Улыбалась. Красивой, обаятельной улыбкой. Вскоре стало понятно, кому. В кадр вприпрыжку ворвался крохотный русоволосый мальчуган, обхвативший колени женщины, своей матери. Та, ласково опустив ладошку на вихрастую макушку, погладила ребенка по голове и, нагнувшись, поцеловала.
Сэм нажал "стоп". Глаза вновь побежали по однообразным стокам отчета.
Через час он закончит придирчиво выискивать что-нибудь нехорошее в жизни матери и ребенка. Через час и пять минут будет спать, свернувшись в калачище на сложенном диване. На вздымающемся широком боку примостится точно так же свернувшийся Соломон, согреваясь от хозяйского тепла и грея в ответ.
А приглушенно звучащая песня о любви так и будет крутиться повторами до утра.
