ВЭА ГАС
Гавань уплывших кораблей
'Я смотрел, как острый, окованный потемневшим металлом нос корабля вспарывает волны. Клипер это, или бригатина, или заурядная шхуна? Не знаю. В легендах Островов, в сказках и мечтах ты всегда назывался клипером. Ты ждал своей бури, ждал урагана, который разрушит жестокий и несправедливый мир. Волшебным миражом, сказочным видением ты мелькал перед нами, запертыми в каменные клетки замков. Как бы ни было плохо — мы знали: ты существуешь. И не опускали рук. Не уходили с мостов. Не бросали оружия... Ведь ты ненавидишь трусов. Ты берешь только смелых. Значит, примешь и нас...
Пока в угрюмых серых волнах мелькает силуэт твоего корабля, пока в тебя верят — жизнь Островов неизменна. Надежда и мечта о новой жизни — ты стал воплощением жизни старой. Ее религией и законом. Как же ты не поймешь истины, Капитан? Твое упорство и воля, твоя ненависть и любовь — все это давно уже служит пришельцам...'
Сергей Лукьяненко ''Рыцари Сорока Островов''
Нить Судьбы Первая:
Кап... Кап-кап-кап... Кап, кап... Тихо, неумолимо, равномерно... Кап... Этот звук задевает что-то в самой глубине души, цепляет за то, что всегда должно было быть нетронутым, неразвороченным, целым, а не раздробленным на маленькие, совершенно не похожие друг на друга кусочки, нет, даже не кусочки, а, напоминающие слезы, капли души, которых, раз разбив на осколки, уже не вернуть в их изначальный вид, не собрать воедино... Целостность изначально целого будет нарушена... Кап..кап... Заткнуть уши, закрыть глаза... Кап... Кап-кап-кап... Не видеть, не слышать, не ощущать. Разве мое желание настолько велико, невыполнимо? Скорее нет, чем да... Кап...
Я за свою жизнь видела людей, глаза которых безразлично-пусты и ничего не выражают. Люди-марионетки, оставшиеся без кукловода, которые живут, а точнее, волочат свое существование без той искры в глазах, которая так отличает взгляд живого человека от мертвого. Они не всегда были такими, нет, просто в какой-то момент в них что-то сломалось, отделилось, а сами они, того не замечая, продолжали жить без почти самой важной частички в душе. Кап...кап... А глаза пустые; пустые настолько, как будто за ними ничего нет. Не просто с отсутствием выражения, а с самим отсутствием возможности выражаться...Кап-кап-кап...
А хочу ли я быть такой? Нет уж, увольте. И вообще, что за мысли лезут в голову?! Это от безделья или со скуки? Нет, скорее во всем виноват противный ливневый осенний дождь, который сорвал все мои планы и заставил предаваться странным, несвойственным мне мыслям.
Не хочу думать о плохом, как бы смешно и глупо это ни звучало. С меня хватит и всего того мрака, темного и бездушного, что я вижу вокруг себя, но чтобы думать об этом или фантазировать во время, свободное от всего наносного, мешающего? Нет, не хочу. Не хочу и не буду... Кап...
Я чуть-чуть улыбнулась и, не спеша, отвернулась от окна, за котором царило настоящее буйство стихии: мрачное, затянутое грязно-серыми тучами небо и крошечный просвет в этом мутноватом саване, сквозь который проглядывает одинокий луч неумолимо уходящего за горизонт солнца; беспрестанно льет дождь, собираясь в неровных углублениях асфальтированной дороги в лужи, которые с каждой секундой все расширяются и углубляются, превращаясь в неуправляемые каналы, созданные водной стихией, охватывающие целые улицы и мешающие случайным и редким прохожим; капли дождя, частые и не по-осеннему порывисто-сильные, срывают с деревьев уже давно пожелтевшие и побуревшие листья — поздняя осень, как никак, — и подхватывают порывом ветра вперемежку с неуправляемым, как кажется, дождем.
Зрелище, от которого захватывает дух, застывают невольные, непрошеные слезы на глазах, так похожие на эти капли...
Комната в общаге универа была до непривычия тихой и какой-то пустой. Я уныло осмотрела скудную обстановку, составлявшую убранство моей комнаты. Хотя собственное местоимение ''моей'' здесь не слишком уместно, так как ее, комнату, заселяют помимо меня три моих подруг -третьекурсниц. Жизнь у нас дружная, учитывая всю степень трудности ужиться на минимуме квадратных метров четырем совершенно разным как внешне, так и внутренне, представительницам слабого и прекрасного пола. Будни как у всех: типичные, ничем не примечательные, с редкими скандалами, ссорами и рыданиями в подушку из-за неудавшейся личной жизни под сочувствующий взгляд хлопочащих и суетящихся вокруг тебя подруг.
А моя жизнь... Чего уж и говорить? Такая же, как и у большей части среднестатестического гражданина России. Тусклая, серая, безликая... Лишенная красок и искаженная под кривым углом...
Но это же неправильно! Я знаю, так быть не должно! Но все медленно к тому продвигается, и процесс, как я сама это чувствую, необратим. Я видела людей, переживших если не ад, то его соседние верхние этажи, но даже они не теряли связи с миром, блеска в глазах. Яркого, многогранного, неуловимого, но явно присутствующего блеска, который, словно исполинский, одинокий в своей свободе и неприсупности, маяк, является единственной надеждой для кораблей, стремящихся вырваться из этого непроглядного мрака океана в мирную гавань...
Так почему он меркнет во мне?! Я не только это чувствую и ощущаю, но и вижу, когда, каждый раз смотрясь в зеркало, замечаю, что он, этот блеск, начинает затухать...
Осенний ливень за окном вопреки обычному не способствовал умиротворению и долгожданному отдыху после лекций и недавно сданных экзаменов. Две мои соседки по комнате и, соответственно, по несчастью, раздобыли пригласительные на открытие модного клуба, а другая пошла проведать семью. Я же, за неимением семьи и отсутствием интереса к последним новостям в сфере вечеринок и студенческих тусовок, осталась в общаге, решив заняться тем, что так спасало меня на скучных лекциях и возвращало в мою душу вкус и искру жизни...
Я устремила взор на НЕГО, хотя могу, закрыв глаза, припомнить каждую черточку ЕГО совершенного лица, предугадать каждое проявление ЕГО неизученного, сложного характера, любое малейшее движение души.
Высокий рост, сильное и красивое телосложение умело натренированного тела, гибкого и в меру рельефного; идеальное лицо с волевыми чертами, напоминающее идеальное в своем несовершенстве лицо языческого божка; лицо в обрамлении светло-русых, ступенями доходящих до плеч волос и кривоватой челки, закрывающей, когда ЕМУ надо, все эмоции в глазах; чувственные, красиво очерченные губы и смазывающие все мягкое впечатление жесткие, резкие складки около рта; прямой нос без какой-либо горбинки и высокие скулы, придающие ЕГО лицу в сочетание с глазами решительный, непоколебимый вид, ассоциирующийся с хищным; и, наконец, глаза: особые и незабывающиеся даже при всем желании. Я еще никогда не видела ни в ком такого сочетания: золотисто-ореховые глаза в окаймлении мутновато-зеленых бликов с длинноватыми ресницами, при неправильном свете бросающими на его лицо нечеткие тени. Сочетание воистину завораживающее, манящее, не дающее шанса отвести взор и отвернуться первым, если бы не...
Если бы не их выражение: безучастно — равнодушное, холодное и потому отталкивающее. В этих глазах невозможно различить эмоций и каких-нибудь проявлений чувств или за отсутствием их как таковых, или из-за тщательного подавления себя как личности, считая это слабостью, непростительной ошибкой. Отсутствие не блеска искры души в глазах, а отсутсвие теплоты, доказывающей, что ты внутри не зачерствел, не ожесточился...
Но я люблю его таким, каков он есть. Мне не надо менять его и переделывать под себя. Любовь не терпит эгоизма и себялюбия; она требует самопожертвования, но не одностороннего...
Создатели, Творцы, Демиурги, Авторы... Создающие мир, жизнь, судьбу... Творящие мировоздание, воплощающие любые невозможные мечты в реальность... Отношусь ли я к ним? Да, и реальность, в которой я живу большую часть дня, я сотворила сама.
Можно ли жить придуманным миром, придуманной судьбою? Можно, и тот, кто сам творит, неважно, что именно, прекрасно может понять меня...
Я посмотрела на местами потрепанную толстую тетрадку и, взяв ручку, открыла на последней чистой странице. Возможно, это в некоторой степени странно, но я не могу писать механически, без вдохновения, как вошло это в привычку у многих писателей. Писать для меня то же самое, что и делить душу и выставлять ее напоказ. Но я пишу, потому что не могу не писать — это стало неотделимой частицей меня.
Как достоин жалости тот человек, который лишен мечтаний и фантазий! Но люди, что стали жить в своем замкнутом, изолированном от чужого вмешателства и втрожения мирке , тоже несчастны, хоть и не осознают этой правды...
— Алис, ты опять принялась за старое? — раздался позади меня голос, полный такой укоризны, что будь я посовестливей, самовольно пошла бы искать веревку и мыло.
-Дина, милая, а я и не бросало ''это старое'', — привычно откликнулась я на реплику девушки двадцати двух лет, которая только что вошла в комнату, чего я, как обычно глубоко задумавшись, не заметила.
— Как вечеринка? — спросила я, со своего угла заинтересованно наблюдая за суетливыми передвижениями Дины. Одна из первых красавиц своего потока выглядела сейчас крайне непрезентабельно: высокие сапоги, обляпанные грязью и мокрый до последней нитки модный плащ. Дина, не ходившая даже за хлебом без полноценного макияжа и укладкой волос к волоску, щеголяла сейчас с мокрыми, прилипшими к плащу волосами, больше похожими на висячие сосульки, и с потекшей тушью, размазавшейся по всему лицу.
— О-о, классно! — на миг ее лицо озарилось улыбкой, при виде которой у доброй половины мужского коллектива замирало сердце и стекленели глаза.
— Я чувствую ''но'', — вздернула бровь я.
— Да, из-за этой мерзкой погоды я не смогла пойти на встречу.
— На встречу? — переспросила я, однако прекрасно понимая, что она имела ввиду на самом деле.
— Да, — застенчиво хлопая ресницами, на которых из-за ливня появились черные разводы туши вокруг глаз и щек, промолвила Дина.
— С парнем? — принимая условия ее игры, подала голос я, рассматривая затейливые узоры, выведенные на полях тетрдаки мною же в моменты крайнего поэтического ступора.
— С парнем, — утвердительно кивнула Дина, пытаясь освободить одну ногу от сапога, а другой залезть в джинсы. — А вот ты опять перед этой тетрадкой? Ты...
— Что я? — не дала закончить подруге я и склонила голову набок.
Дина за столько лет тесного общения успела уже порядком научиться различать мои настроения и периоды, во время которых ко мне лучше не подходить, а спокойно оставить в сторонке. У каждого из нас случаются такие времена: каждый имеет какое-либо болезненное воспоминание, которое лучше не ворошить и попросту не тревожить; у каждого из нас есть мысли и темы, не поддающиеся обсуждению или критике со стороны. Как ахиллесова пята. Одна из немногих слабостей...
Дина промолчала, хотя я и знала, что ответ уже был готов сорваться с ее языка и только тон моего голоса предостерег ее. Правильно. Лучше промолчать. Промолчать, так как именно это и есть моя собственная болезненная ахиллесова пята.
— Ты знаешь мое мнение насчет вот этого, — она указала головой на толстую тетрадку, мирно возлежавшую на столе, словно не она это находится под перекрестным огнем взглядов двух девушек...
— Я знаю твое мнение, ты знаешь мое мнение — все довольны и счастливы, — отмахнулась я, желая переменить тему.
Мой маневр не остался незамеченным, но Динка великодушно закрыла на это глаза.
— Боюсь, ты перепутала оперы, — вздохнула она, рыская в шкафу в поисках сухой одежды под свое настроение.
— А Ленку где посеяла? — рассеянно поинтересовалась я, вспомнив, что выходили-то они из общаги вдвоем.
— Эта невезучая особа запланировала на сегодня, кроме всего прочего, еще и марш-бросок по магазинам! — Дина своим выразительным лицом продемонстрировала свое отноешение к этой затее Ленки, о ''везучести'' которой по всему родному универу ходили легенды и невероятные в своей абсурдности истории.
Непонятно как, но факт оставался фактом: если у Ленки и был свой ангел-хранитель, то выполнял он свою работу отвратительно и просто из рук вон плохо. Какая бы нелепейшая ситуация не случалась, что бы не происходило, почти всегда с пугающей частотой и последовательностью жертвой таких конфузов судьбы становилась Лена. Надела новую с иголочки одежду — машина на высокой скорости обдала на улице брызгом грязи, не выучила один билет из полсотни — именно этот ''счастливый'' и попался на экзамене, села в общественный транспорт часом ранее нужного — село колесо, кончился бензин, попала в несвойственную для этого маршрута пробку без начала и конца (выбрать понравившееся)... И так до бесконечности...
Что до Ленки, то она, не пойму как, но привыкла к ауре невезения, окружающей, судя по ее рассказам, еще с малых лет, и относилась довольно-таки философски и с долей юмора ко всему, чему бы с ней не случалось.
Вот бы и мне такое неистощимое терпение к жизни как в целом, так и к ее отдельным составляющим.
От мыслей о Ленке, которая точно попала под осенний ливневый дождь, хотя утром на небе не было и облачка, меня отвлекла Дина.
— Что? — переспросила я, прослушав заданный моей особе вопрос, чем заслужила выразительный взгляд подруги.
— Летаешь в облаках?
— Нет, скорее ползу по грешной земле, — огрызнулась я.
— Надеюсь, это у тебя такой постэффект, — сказала Дина, явно на что-то намекая.
— Постэффект после чего? Может хватит говорить загадками, а, дорогая? — не выдежала я ее недоговоренностей.
— Ну-у-у, — протянула Дина. — Вчера я видела Костю из юридического...
— И?.. — поторопила я ее, видя, что она не спешит заканчивать начатое.
— Он спрашивал о тебе... — загадочная, как нераскрытый шпион в тылу врага, Дина продолжала непонятный мне разговор.
— И что с того? — равнодушно отнеслась я к ее заявлению.
— Ты же недавно ходила с ним на свидание? Ходила, — ответила сама себе вместо меня Дина. — И не собираешься пойти, когда он пригласит? — упорно допытывалась она.
— Не 'когда', а 'если' он пригласит меня, — поправила я ее, рисуя узоры на полях многострадальной тетрадки.
— Так он еще не пригласил? — сникла она. — А мне сказал, что ищет тебя, чтобы пригласить.
— Тогда мне повезло, что он до меня еще не добрался, — вставила я свое мнение в наш диалог, благодаря усилиям Дины плавно превращающийся в монолог.
— А ты не пойдешь, когда он пригласит тебя? — поставила она упрямо ударение на слове 'когда'.
— Не пойду, — покачала головой я. — И прекрати говорить о нем. Что, тем что ли больше нету?
— Алис, он тебе не понравился? — нахмурила брови Дина, пытаясь понять причину моего резкого и однозначного отказа.
— Он милый, — задумавшись, прокомментировала я, вспоминая забавного и компанейского Костю.
— Милый? — севшим голосом переспросила она. — Костя Тихонов из юридического просто 'милый'?!
Голос Дины зазвенел, но избежать очередной головомойки мне помогла отворившаяся дверь и вошедшее в комнату невообразимое нечто, мокрое до нитки.
— Что за шум, а драки нет? — с любопытством вопросило 'нечто' голосом Ленки.
Я и Дина, не сговариваясь, забыли о разногласиях и, повскакав с мест, ринулись спасать наши вещи от незапланированного дождика, который устроила тут девушка, сняв плащ и пытаясь закрыть совершенно бесполезный на практике маленький зонтик.
— Ну так кто же это у нас удостоился эпитета 'милый'? — весело спросила она, разувшись и побросав одежду вокруг себя, крайне правдоподобно имитируя в помещении взрыв атомной бомбы.
Дина, не к месту вспомнив, на чем ее прервали, театрально взмахнула руками:
— Она считает Тихонова из юридического 'милым'! — создавалось такое ощущение, что этот факт ее несказанно возмущает. — Да по нему вздыхает половина факультета!
— Женская, надеюсь? — уточнила я, вовремя уклонившись от полетевшей в меня подушки.
— Ну-ну, — покачала голвой Ленка, присев на край кровати и вытянув ноги. — Мне этот 'милый Костя' кажется каким-то... искусственным, что ли? Ненастоящим, — заключила она и повела плечами. — Вся эта его общительность и обаяние словно напускное, а внутри...
Дина, оскорбленная в лучших побуждениях, обиженно надула губки:
— Ну вас, бяки вы, — погрозила она нам рукой. — а у тебя какие мысли насчет Костика, кроме того, что он милый? — обратилась она ко мне, а я, обреченно вздохнув, захлопнула тетрадку, поняв, что меня сегодня в покое не оставят и будут добиваться своего всеми правдами и неправдами. Изверги.
— Он избалован, — сказала я, ставя тетрадку на свое прежнее место по соседству с целой горой подобных ей. — В нем присутствует эгоизм, который выявляется тогда, когда что-то идет не по его желанию. И не понимаю, что он во мне нашел и чего от меня хочет?..
Подруги дружно переглянулись и улыбнулись загадочной улыбкой Мноы Лизы.
— Ты себя крупно недооцениваешь, Алисочка, — мягко возразила Лена, а Дина закивала головой, поддерживая ее слова. — Вот увидишь, когда Костя пригласит тебя пойти на вечеринку вместе с ним.
— Какую вечеринку? — зацепилось мое сознание за это слово, выпадающее из общего, ивестного мне контеста. — И почему я узнаю обо всем последней?!
— Но как же? — слегка изумилась Дина. — Ты не знаешь последнюю новость универа? Дима затевает классную вечеринку у себя на даче. И я уверена, что Костя собирается пригласить тебя пойти вместе с ним.
— Я не знаю даже, пойду ли я туда сама, а уж про Костю и иже с ним... — я многозначно промолчала, оставляя право домыслить начатое мною предложение подругам.
— Но мы-то туда пойдем, значит пойдешь и ты, — упрямо сказала Дина. — Хватит прятаться от окружающих стеной в толщину нескольких километров. Хоть раз забудь обо всем и позволь себе выбраться из мира фантазий, созданного самой тобою. Ты поймешь, что реальный мир, от которого ты так настойчиво стремишься уйти, гораздо лучше мира вымышленного.
Я молчала и смотрела в окно, на бушующую и зверствовавшую непогоду, избегая проницательных взглядов подруг. Как можно объяснить им истину, если то, чем я существовала, для них ничего более, чем хобби и увлечение, а для меня... Для меня...
...Мой мир... Мой созданный мир... Моя ирреальность и... И он...
— Наверное, вы правы, — задумчиво протянула я. — Насчет этой вечеринки: я пойду на нее.
Я найду способ прекратить это, — думала я, сжимая руки в кулаки и закрыв глаза. — Так нельзя. Все это, — я посмотрела на стопку исписанных тетрадок, — слишком большая цена. Это болезненно. Пора это прекратить...
Я бы это давно сделала, если бы не ОН. При одном воспоминании о нем я едва заметно вздрогнула. Пересилить такое чувство я не могу. Я вновь закрыла глаза и устало вздохнула. — Я пойду на вечеринку...
* * *
Вставал рассвет. Солнце, просыпающееся от ночного сна, стряхивало с себя навеянную дремоту и, простирая свои бесчисленные золотые нити, незаметно, почти неощутимо касающиеся всего окружающего, ярко светило на светло-синем чистом небосклоне. Утро жило, дышало, сверкало всеми красками радужного спектора. Небо, не омраченное ни единым скоплением перисто-дымчатых облаков, представляло собой сплошную безграничную гладь ясного насыщенного синего оттенка.
Вставал рассвет. Природа оживала с наступлением нового, неповторимого в своей уникальности дня. Но эта красота не была неподвижной или мертвой; очарование нового рассвета невозможно было уловить, ощутить тот миг, когда ночная темень уступает, побежденная и разгромленная восставшим, словно феникс из пепла, светоносным утром. Предрассветные сумерки, словно осознавая неизбежность своего поражения, отступали, но это было не хаотично-отчаянное бегство, а тихое, почти незаметное даже наблюдающему острому глазу холодное, отрешенное понимание исхода этого боя, но не принятие проигрыша всей войны в целом.
Мир ликовал. Под прозрачной тканью завеса золотистых нитей солнца все меняло тональность, игра света и теней зачастую перевоплощала одну реальность в другую, искажала под немыслимым углом...
А ветер, равнодушный ко всему, веет над опаловой далью моря, ласково прикасаясь к неспешным волнам, золотисто-солнечной полосе берега, причалу, застывшему вне времени.
Море — бескрайнее пространство, что-то беспрерывно шепчущее то волнам, перистым и освещенным восходящим солнцем, то ветру, поддавшемуся общему настроению наступившего рассвета, то скалам, о чьи острые шпили оно сталкивалось и разбивалось на мелкие брызги. Мягкое и серебристо-лазурное, оно сливается на горизонте с южным небом и лениво вздыхает, отражая в себе прозрачную ткань небосвода...
Пустынная гавань молчалива и одинока в своей безмолвной тишине. Эта тишина давит на сознание и заставляет прислушиваться ко звукам плеска волн, чтобы убедить себя, что ты до сих пор чувствуешь и ощущаешь и что эта неестественная тишина на гавани не обволокла все вокруг.
Лучи высоко зашедшего на небе солнца проникают в пенистые воды моря и словно освещают его изнутри, отчего насыщенные цвета волн кажутся более глубокими, переливаются и искрят, словно обработанные самоцветы...
Проходят, незаметно утекают секунды, минуты, часы... А солнце словно и не хочет сдавать с трудом завоеванных позиций: оно высоко наверху, и невозможно смотреть на его диск глазами, не помутненными от появшившихся слез. В небе оно похоже на владыку, который так же сидит на величественном троне и спокойно оглядывает свои владения, улыбаясь чему-то уголком губ.
Но не все по-прежнему безмятежно: откуда-то с востока стая дымчатых облаков заволокла кусочек синего неба; ветер, до этого мягкий и теплый, с каждым мгновением становится все более колючим и злым, гоняя по полосе берега золотистые песчинки. Сам воздух и атмосфера на пустынной и такой молчаливой гавани меняется: с каждой минутой увеличивается облачность, меняет цвет море, становится неспокойным и опасным, тая в своей обманчиво смирной глади немую угрозу.
И нет более той ненавязчивой светлой мелодии души, которым дышало все вокруг. Ее заменила давящее на разум осознание того факта, что все изменилось, начиная с того мгновения, когда первая завеса мутновато-грозовой тучи коснулась и заслонила собой кусочек солнца. Причем изменилось резко, бесповоротно и без каких-либо других альтернатив...
Словно в подтверждение мрачному торжеству бушующей стихии, волны моря, до этого почти незаметные и успокаивающие, сбросили с себя видимость покорности и смирения и предстали во всей своей первозданной силе, сталкиваясь, ударяясь, разбиваясь и дробясь, оставляя после себя, как кровоточащие раны, полосу морской пены. Их брызги долетали до гавани, делали крепко и надежно сложенные доски влажными и окрашивали их цвет в более темный. Специфический запах моря сделался еще отчетливее и резче, все приобрело странную, почти пугающую глубину...
Мир стонал, рвался на разрозненные части; проносились и рассеивались образы, будто красочные пятна, незнакомые ароматы, смутно доносились обрывки диссонансной мелодии, трещало по швам кружево Вуали и словно металось из стороны в сторону в изначально бесполезных попытках остановить неизбежное. Но что именно?..
И вот тогда-то и становилось ясно, что вся эта безмятежность и умиротворение вначале было лишь искусно подготовленной театральной мизансценой, пустышкой, откровенной фальшью, если не сказать насмешкой, так как каждая частичка мира прекрасно осознавало грядущее, но всячески противилось ему, издавая безмолвные прорывы в Завесе, мучая и терзая как кружево Вуали, так и Изнанку мира.
