...К тому моменту, когда Виталий Борисович пришел домой, Алита сидела за компьютером и увлеченно занималась прохождением очередного "квеста". Отец тихонько зашел в ее комнату и прикрыл за собой дверь.
— Привет, — Алита мельком оглянулась на него. Отец чуть заметно кивнул, минуты две молчал, наблюдая за девочкой, сложив руки на груди.
— Где ты сегодня была, Аля? — неожиданно спросил он.
У Алиты моментально пересохло в горле. Она ощутила предательскую дрожь в коленках. Голос отца был мягким, даже чересчур ласковым.
Алита не решилась посмотреть прямо ему в лицо, боковым зрением поймав знакомый взгляд: пристальный, но спокойный, с едва уловимым изгибом губ. Они с легкостью отражали любые изменения в его настроении и отношении: от ободряющей улыбки до усмешки и презрения.
Отец всегда казался Алите эталоном мужчины: высокий, статный, подтянутый с серебрящейся сединой в еще густой шевелюре. А его глаза... Умные, понимающие, все знающие. Девочка гордилась отцом и обожала его. Однако сейчас, как и всегда, совершив какой-то проступок, "завибрировала" — больше от стыда, чем от страха. Но сразу сдаваться не стала.
— Я? Я гуляла.
— И где же ты гуляла?
— Да так, в разных местах.
— Тебе есть, что мне рассказать? — Виталий Борисович не менял интонацию, дожидаясь от дочки признания, но ничем не выказывая своего нетерпения или раздражения. Алита нервно поерзала на стуле и пожала плечами, упорно избегая зрительного контакта с отцом: — Наверное, да.
Снова молчание, тягостное для девочки. Отец сделал шаг навстречу, Алита встала.
— Ты ходила на заброшенные склады, где я запретил тебе бывать. Или я ошибаюсь, и ты послушалась меня и не была там?
Алита вздохнула, уставившись на узор на ковровой дорожке.
— Что же ты молчишь, отвечай.
— Мы с ребятами проходили там, случайно, вот, и они предложили зайти посмотреть. Все пошли, ну и я тоже...
— Скажи, разве ты забыла мое предупреждение?
— Нет, — выдавила из себя девочка. Ее щеки и уши обдало жаром, они стали пунцовыми. — Но все мои друзья пошли туда. И...
"Я не хотела, чтобы меня считали трусихой", — думала сказать Алита, но запнулась. Она не надеялась, что отец ее поймет. От мысли об этом, а также от чувства несправедливости предстоящего наказания, у девочки блеснули на ресницах капельки слез.
— Значит, мнения друзей ты опасаешься больше, чем моего гнева? — прочитал в ней Виталий Борисович и посуровел. — Или ты надеялась, что я ничего не узнаю?
Алита замотала головой, теперь уже расплакавшись в полную силу.
— Перестань распускать нюни. Учись отвечать за свои поступки. Итак, не спроси я тебя сам об этом, ты бессовестно бы врала мне?
— Нет, папа, я не могу тебя обманывать, — это была правда. Алита заливалась горючими слезами.
— Я уже говорил тебе, что на этих складах хранились ядовитые вещества. И до сих пор неизвестно, что из них и в каком виде осталось. Зато известно, что в этих местах шляются неприятные личности, в лучшем случае, бомжи. Соваться туда попросту опасно. И причин делать это, кроме глупости, быть не может. Также как глупо идти на поводу у большинства — это не смелость, и авторитет этим в компании не заработаешь. Наоборот, коллектив уважает тех, кто умеет отстаивать свою собственную точку зрения и желания, — отец умолк. — А теперь выключи компьютер, посиди и подумай над моими словами.
Алита подчинилась, размазывая по щекам неудержимо рвущиеся из глаз соленые капли...
С призрачной надеждой она вспомнила сейчас этот эпизод пятилетней давности. Тогда, к ее удивлению, отец обошелся без "репрессий". Несмотря на это, желания повторить вылазку у девочки больше не возникало. Во-первых, потому что, воочию увидев те "загадочные" склады, Алита ощутила разочарование: место было просто неприятным без всякого налета таинственности и романтики. Во-вторых, испытывать судьбу, точнее терпение отца, по одному и тому же поводу дважды, она, после одного памятного инцидента из раннего детства, не осмеливалась.
Алита в принципе росла послушной девочкой, как девочкам и полагается, но иногда ее, увлекающуюся и довольно упрямую натуру "заносило". С детского сада она дружила только с мальчишками, что не могло не сказаться на поведении. Сорвать "тихий час", подняв "на уши" всю группу, с буйными воплями "на смелость" добежать до кабинета заведующей и броситься наутек, оставшись неопознанной, было любимой забавой в группе ее друзей-сорванцов и, пожалуй, одной из самых безобидных. Но попадаются, как известно, именно на глупостях и мелочах.
Однажды, будучи застуканной на месте преступления, Алита пообещала Виталию Борисовичу больше не участвовать в таких затеях. Однако соблазн показать свою ловкость был слишком велик, а вот воспитательницы, к сожалению, наловчились подкарауливать и быстро отлавливать маленьких проказников. И не преминули нажаловаться пришедшему вечером в садик Виталию Борисовичу, в красочных подробностях описав бесчинства дочки.
Дома без лишних разговоров она получила от отца такого ремня, что потом краснела при встрече с соседями, которых интересовало, что же она такое натворила. Тогда, в пять лет, девочка твердо и окончательно усвоила: право на ошибку у нее есть, но только единожды и, если это не касается обмана отца. Все справедливо, а значит, никаких обид за наказание быть не может. Ну разве что, чуть-чуть и недолго, когда уж очень больно саднит наказанное место... И то не совсем на отца.
Школьные годы, как ни странно, для непоседливой Алиты прошли спокойно. Она прилично успевала по всем предметам, и хотя и по-прежнему водила компанию с хулиганами, учителя не верили, что такая умная, прилежная и вежливая девочка может иметь какое-либо отношение к тем безобразиям, которые периодически происходили в классе. "Братство" по понятным причинам свою боевую подругу тоже не выдавало. Тем более, что, будучи старостой, она частенько пользовалась "служебным" положением и смягчала в классном журнале картину досадных промахов друзей.
Курить Алита пробовала, но не приохотилась, а потому замечена не была. От этой и других вредных привычек уберегли не только разговоры с отцом о пресловутом авторитете в кругу друзей, но и личный родительский пример. А когда в последних классах она влюбилась во вновь прибывшего учителя литературы, стала писать стихи и увлеклась забытым детским хобби — рисованием, то потихоньку отошла и от компании "сорвиголов". Учитель исчез также неожиданно, как и появился, а неутоленное страстное чувство к удовольствию родичей еще сильнее выплеснулось в творчестве.
Дома, конечно, без неприятностей не обходилось. Конфликты возникали преимущественно на почве невыполнения домашних обязанностей, стремления носить брюки и шорты вместо юбок и платьев и нежелания ходить в музыкальную школу. Но Алита быстро поняла, что многочасовые поочередные упреки мамы и бабушки можно и перетерпеть, а отец, если не запираться и правильно ему все объяснить, будет снисходителен. Виталий Борисович разрешал девочке гораздо больше, чем его супруга и теща. Естественно при выполнении ряда условий: чтобы не было вранья, риска для здоровья и поводов для паники родителей.
На этот раз она умудрилась нарушить сразу два пункта "конвенции", с тоской думалось Алите. Маму с бабушкой отпаивает валерьянкой вызванный по случаю дядя, мамин брат. Отец пока не вернулся с работы, но уже все знает. А значит... Алиту попеременно то бросало в жар, то било леденящей дрожью.
— Сидишь? — заглянул к ней в комнату дядька. — Ну сиди, пока можешь — впрок.
Еще издевается, мрачно выдохнула девочка. Впрочем, кто бы сомневался, что колоссальной взбучки не миновать.
— Ну не убьет же он меня — все-таки пожалеет, — попыталась она себя утешить. Хуже другое: хотелось плакать, сожалея о разрушенных отношениях, доверии и уважении, которое было к ней в семье раньше. И самое страшное — отец, поддерживающий ее в большинстве начинаний, автоматически и безвозвратно оказывался на противоположной стороне.
Во всем виновата его неудачно совпавшая по времени с вступительными экзаменами в институт длительная командировка, горевала шестнадцатилетняя Алита. В одном из ВУЗов она завалила экзамен по математике, и не прошла конкурс по баллам, в другом, под впечатлением от первой неудачи, вовсе прогуляла последние испытания. Но признаться об этом дома в отсутствие Виталия Борисовича не решилась. А когда он вернулся, уже невозможно было ничего изменить — отборочные туры во всех учебных заведениях завершились. А потом начался сентябрь и виртуальные занятия не менее виртуальной студентки.
Алита несколько раз была готова покаяться, ждала подходящего случая и особо хорошего настроения родителя, но чем дальше, тем страшней ей становилось при мысли о последствиях такого признания, поскольку неизбежная ложь набрала чудовищный размах...
В который раз девочка гипнотизировала неторопливые стрелки часов, умоляя их то ускориться, то замереть. С одной стороны — чем скорей все случиться, тем быстрее отмучаешься, с другой ... — совершенно не ясно, какой станет ее жизнь после этого.
"Вот если бы потерять сознание, уснуть летаргическим сном. А проснуться, когда все обо всем позабудут и станут радоваться, что я просто рядом с ними", — помечтала Алита и прислушалась к своим внутренним ощущениям. Подташнивало на голодный желудок, лихорадило, но в целом симптомов, которые можно использовать в качестве смягчающего обстоятельства, не наблюдалось.
Все ужасно, а будет еще хуже. Единственная радость, которой, правда, мало, что меняет, — полученное Алитой второе место на конкурсе рисованных комиксов, заказ на дальнейшую разработку конкурсной идеи и приглашение работать в арт-студию. Если после этой истории выгонят из дома, то уж на улице и без денег она не окажется.
Нет, выгонят вряд ли, а вот то, что целый год до новых вступительных экзаменов будут неустанно "пилить", как пить дать. Алита поежилась от воображаемой перспективы. А ведь буквально три дня назад она, грешным делом, подумала, что провал с поступлением в экономический институт не так драматичен, как кажется. За прошедшие три месяца она успела написать столько интересных и ярких вещей, которые высоко оценило даже конкурсное жюри, столько вдохновения рвалось из ее души наружу и находило отражение на полотне, что нечаянно пришло откровение о собственном призвании. И на будущий год она твердо вознамерилась поступать в Строгановский институт. Даже взяла из библиотеки подборку спецлитературы.
Звонок в дверь?! Или показалось?
Нет, точно кто-то позвонил. В коридоре захлопотали притихшие было родные. По характеру причитаний сомнений не оставалось: вошедшим была не соседка — мама с бабушкой изливали переживания отцу. Его голос Алита узнала, но разобрать приглушенные слова не смогла. Голоса стихли, поскрипывал под шагами паркет: Виталий Борисович вешал одежду в шкаф, остальные, судя по всему, ушли в другую комнату или на кухню.
Громче всех сейчас для Алиты стали звуки собственного трепещущего сердца и сбившегося дыхания. Она зажмурилась, когда необычайно медленно, как в замедленной съемке, прошелестела открывающаяся дверь в ее комнату...
Виталий Борисович стремительно прошел внутрь. Не глядя на съежившуюся в углу фигурку Алиту, прошагал к рабочему столу, снял и повесил на спинку стула пиджак и галстук, отстегнул запонки и немного закатал рукава рубашки. Обычный домашний ритуал, не считая заметной резкости в жестах и движениях, более выраженных усталых складок вокруг рта и нарочитого пренебрежения присутствием дочери. Также методично он распахнул верхние пуговицы на вороте рубашки. Проделав эти манипуляции, прошел мимо Алиты, и встал, отвернувшись от нее, у окна.
Сбитая с толку девочка, с замиранием сердца следила за его передвижениями, пытаясь и одновременно боясь поймать его взгляд. Осознав, что обида отца на нее сейчас сильнее, чем его злость, она острее почувствовала необходимость искупить свою вину.
— Папа, — несмело подала голос Алита. Отец не шелохнулся.
— Папочка, — повторила она еще слабее, но в звенящей тишине ее слова были отчетливо слышны. Виталий Борисович, не меняя выражения лица, упорно смотрел в окно.
— Папочка, прости меня. Прости меня, пожалуйста, — с мольбой шептала Алита, — я готовилась к экзаменам, ты знаешь, но ... я не смогла справиться с этими заданиями. Прости меня, пожалуйста! Прости... пожалуйста. Не молчи, скажи хоть что-нибудь!
— Не ожидал я, что ты станешь самым большим разочарованием в моей жизни, — негромко, но сильно сказал Виталий Борисович, поворачиваясь к дочери.
Алита тотчас опустила глаза. В них защипало, и ресницы мгновенно промокли и отяжелели.
— Папочка, прости, пожалуйста, — сквозь слезы и комок в горле проговорила она.
— Помнится, когда-то ты уверяла, что не можешь и не станешь мне лгать.
— Я так жалею, что тебя не было тогда рядом. Я бы сразу все рассказала...
— Ты всегда стремилась доказать, что ты отчаянно смелый, до дерзости, человек, — брезгливо, как будто сплевывая каждое слово, продолжил отец. — И что же? Выяснилось, что ты беспринципная и трусливая... дрянь. И легко можешь предать того, кто тебе доверяет.
— Нет, папа... — в ужасе твердила Алита. — Ну прости... Что мне сделать, чтобы ты меня простил?
Раздираемая раскаянием и невыносимой мыслью, что отец может затаить на нее обиду на всю жизнь, она сказала:
— Я виновата, очень виновата. Я не хотела этого: не знаю, что на меня нашло. Прости...
Алита почти беззвучно плакала, промаргивалась, искала на застывшем лице отца приговор. Виталий Борисович стоял напротив нее, чуть наклонив вперед голову, держа руки в карманах, но его взгляд проходил через девочку, как сквозь пустоту. Губы его были плотно поджаты и искривлены.
— Предательство не прощают, — отрезал он, наконец, и пристально посмотрел на дочь. — О прощении остального можно будет говорить только после того, как ты все исправишь.
Окрыленная внезапной надеждой Алита зачастила:
— Я поступлю... обязательно в следующем году. Я уже решила...и готовлюсь — в художественно-промышленный институт имени Строганова. Буду учиться на дизайнера.
— Что за чушь? — поморщился отец. — Слушай внимательно, что ты должна будешь сделать. С понедельника начнешь заниматься с преподавателями из того самого экономического института, где прогуляла последний экзамен, — при этом напоминании его глаза яростно сверкнули, — по программе поступления. И одновременно будешь ходить на занятия первого курса — на правах вольнослушателя, а не студентки, разумеется. Следующим летом ты сначала сдашь вступительные экзамены, а затем осенью — сессию за первые два семестра. И переведешься сразу на второй курс, без потери года. Я уже обо всем договорился. И сделал это только потому, что несмотря на все, мне не безразлично твое будущее.
— Папа, но я...
— Закрой рот! — вдруг прогремел Виталий Борисович. — Твое мнение, а тем более, желания, больше никого не интересуют! С "художествами" покончено раз и навсегда — заруби себе это на носу!
Алита растерялась. Такой поворот событий несказанно обрадовал бы ее еще неделю назад, но теперь перечеркивал все надежды на будущее.
— Экономиста из меня все равно не выйдет, а без живописи я жить не смогу, — неосмотрительно озвучила она свои мысли.
— Ты еще мне перечишь?! — в бешенстве от наглого и нелепого вызова дочери прошипел Виталий Борисович, надвигаясь на нее. — Я сейчас такую живопись тебе организую!
Алита заворожено наблюдала, как отец выдергивает из пояса брюк ремень. Ее сознание отказывалось принимать смысл происходящего.
— Что стоишь? Располагайся на диване, в известной воспитательной позе, — торопил разъяренный отец.
Как в тумане, Алита выполнила его требование.
"Перетерплю, — решила она, — не стану кричать, позориться перед соседями". Но всего через полминуты чувство собственного достоинства и мнение соседей ушло на второй план...
Оскорбленный тем, что набедокурившая дочка не оценила его старания ради нее (а ведь потребовалось немало усилий, чтобы решить возникшую по ее вине проблему), еще и посмела пойти наперекор, Виталий Борисович не видел другого способа "вразумить" неблагодарную, дерзкую Алиту, заставить беспрекословно подчиниться ему. Поступить так, как нужно, то есть немедленно выкинуть из головы дерзкую блажь, пустую и просто смешную, и всерьез заняться своим будущим: получить нормальное образование и освоить востребованную специальность.
— Когда расстанешься с навязчивой идеей о карьере дизайнера, скажи. Я прекращу, — пообещал отец, когда, не в силах больше терпеть, Алита расплакалась навзрыд.
Дочка упрямо закусила губу, но спустя еще несколько секунд жгучей боли все же сдалась:
— Ой, папочка! Все... как ты скажешь... Все ... сделаю!
Отец действительно сразу остановился.
— Принеси сюда все рисунки, краски, кисти. В общем, все, что с этим связано, — потребовал он.
— Зачем? — хлюпнула носом зареванная Алита. Но, встретившись взглядом с Виталием Борисовичем, поспешила выполнить его приказ. Старательно собрала эскизы, готовые работы и инвентарь, подавив желание спрятать конкурсный вариант с отзывом жюри, сложила стопки на столе перед отцом.
— Теперь иди к себе, — сухо сказал Виталий Борисович.
— А что будет с моими вещами? — осторожно поинтересовалась Алита.
— Выкину их на помойку, — немного помедлив, бесстрастно ответил отец.
Искусанные губы Алиты задрожали, и из широко распахнутых глаз хлынули новые ручьи слез. Говорить она не могла.
— Ступай к себе, — жестко повторил отец.
* * *
... В учебном угаре промчались октябрь и ноябрь. Произошедшее уже не так болезненно отзывалось в душе Алиты, но что-то надломило в ней, опустошило. Как будто лишило происходящее смысла.
Да, в глубине души она до последнего момента надеялась тогда на понимание и снисхождение отца. Тем более, что был уже опыт, когда в процессе "разбора полетов" ей удавалось перевести пыл рассерженного отца в более мирное русло — выручало хорошее знание его характера, вспыльчивого, но отходчивого, и некоторые артистические навыки. Опять же, Алита благоразумно не злоупотребляла этим, действительно любила отца и дорожила их доверительными отношениями.
Однако случившееся, особенно сцена, когда Виталий Борисович с холодным спокойствием уносил у нее на глазах из дома на помойку пакет с рисунками и принадлежностями для рисования, казалась самой страшной трагедией ее жизни. Ведь там были не просто рисунки, а мечты, любовные и другие личные переживания Алиты, как записи в девичьем дневнике...
Поступок отца подтолкнул девочку к тяжкому переосмыслению своего положения в семье и переоценке отношений с близкими людьми. На занятия в институт она пришла подавленной и замкнувшейся в себе.
Студенты тоже приняли Алиту настороженно: быстро просочились и разошлись слухи об "особом блате" ее родителей у руководства института, благодаря которому она с опозданием более чем на месяц попала на курс. Отношения со сверстниками не развивались и по причине строжайшего расписания и "комендантского часа", которые ей устроил отец.
Алита страдала: от одиночества, обиды на весь мир и откровения, что ее отец — монстр. Более всего мучила мысль, что она стала марионеткой в его руках, заложницей его прихоти. Изначально, год назад Алита равнодушно отнеслась к отцовскому выбору института, где ей предстояло учиться. Справедливости ради надо заметить, что родители спросили ее мнение. Но тогда, не имея выраженной склонности к учебе и стремления работать, вопрос определения будущей профессии был ей "до лампочки". Рисование же не значило больше чем развлечение. Но теперь, когда Алита приняла первое в своей жизни самостоятельное, важное и хорошо обдуманное решение, почему отец так жутко обошелся с ней?
Неоднократно она задавалась вопросом, был ли в той ситуации шанс переубедить отца. Несмотря на то, что он тогда однозначно дал понять, что будет лупить до тех пор, пока она не покориться. И Алита знала, что это не пустые слова, и что партизанку под отцовским ремнем она долго изображать не сможет...
Кризис в душе Алиты отягощался тем, что в семье с тех пор все перевернулось с ног на голову. Мать и бабушка стали ей гораздо ближе: они обе одинаково с жалостью и заботой относились к ней, не докучали вопросами и напоминаниями. Про учебу ее не спрашивали. Как чуть погодя поняла Алита, отец получал всю интересующую его информацию непосредственно от преподавателей ВУЗа. После той истории они по-настоящему отдалились. Ни намека на примирение. Даже деньги на карманные расходы отец теперь передавал ей через мать. В довершении всего, к сожалению Алиты, Виталий Борисович имел повод торжествовать: благодаря ее недурным способностям и старанию репетиторов, она скоро наверстала упущенное в занятиях и неплохо справлялась с учебной программой.
Алита с тоской думала о надвигающихся зимних праздниках. Новогоднюю ночь по традиции всегда отмечали вместе, дома, в кругу семьи. Процесс раздачи подарков и взаимных поздравлений превращался в некое представление, главным действующим лицом которого выступал отец. Он сочинял для каждого отдельное пожелание в стихах, непременно перекликающееся с особо памятными событиями из года прошедшего, и сопровождал его вручением неожиданных, но очень приятных сюрпризов. Они никогда не обсуждали, что кто хочет получить в подарок на Новый год, но отец неизменно угадывал наиболее желанные подарки. В нынешний же праздник Алите больше всего хотелось оказаться вдали от дома...
Здесь ей стало все чуждо и противно. Точнее омерзительно, особенно наглядная демонстрация отцом недоверия к ней. Не раз случалось, что при приближении Алиты к беседующим родителям, они вдруг замолкали или тотчас переводили разговор на другую тему. Последним плевком в душу оказалась установка замка в секретере — секции в комнатной "стенке", где хранились рабочие документы Виталия Борисовича. Ключ он теперь постоянно носил с собой.
Сначала Алита делала вид, что не замечает этого, потом, что ей это глубоко безразлично, но вскоре ее начало охватывать бешенство при виде шушукающихся родных и частого открывания и запирания дверцы секретера.
К злости постепенно присоединилось любопытство, но подсмотреть, что хранит в ящике отец, никак не удавалось, а мама с бабушкой упорно молчали. Потому, однажды обнаружив на пианино забытый отцом маленький ключик, в отсутствие родных Алита без колебания и промедления ринулась с ним к заветному шкафчику и отворила его. В ящике ровными рядами были сложены книги и пухлые папки.
В нетерпении Алита раскрыла одну из лежащих сверху папок, гадая, что же от нее могут так настойчиво прятать. Ксерокопии журнальных и газетных страниц, с выделенными маркером строчками, сделанные от руки записи, расчеты, какие-то договора, акты... К чему скрывать то, что не представляет для нее никакого интереса?
В следующих двух папках, судя по заглавиям, хранились тетради и блокноты, исписанные отцом во время частых конференций, семинаров по обмену опытом и курсах по повышению квалификации. Досадуя на бесполезность своей проделки, Алита хотела уже захлопнуть и запереть ящик, но ее вниманием завладел объемный непрозрачный сверток, расположенный в самом низу полки. Она с трудом вытянула его из-под увесистых папок и книжек. Он был тщательно упакован. Настолько, что вернуть ему первоначальный вид после вскрытия вряд ли получится. Пару секунд она сомневалась, но любопытство как всегда взяло верх над предусмотрительностью. С трудом избавившись от обертки, Алита обнаружила под ней нестандартную по размерам коробку из прочного картона. Вздохнув, она аккуратно приподняла ее крышку...
— Так, — строго протянул за ее спиной неслышно подобравшийся Виталий Борисович, — и кто тебе разрешил рыться в моих бумагах?
Нижняя часть коробки выпрыгнула из рук Алиты, соскочила на пол и рассыпала от удара содержимое. Перед открывшей от удивления рот девочкой выложилась невероятная мозаика — бесценная и невозможная, потому, что казалась утраченной навек. Алита в близком к обмороку состоянии узнавала свои рисунки, перекладывала их в руках и ощупывала, словно проверяя, не сон ли это.
Поняв, что толку от его притворной суровости сейчас не будет, как нет дольше смысла играть роль непреклонного родителя, Виталий Борисович обошел стороной невменяемую Алиту и присел на краешек дивана, задумчиво наблюдая за ней.
К девочке, наконец, вернулся дар речи.
— А я ведь поверила... Думала, ты и в самом деле... все выбросил, — разом позабыв былые передряги и обиды, Алита с обожанием, легко посмотрела на отца.
Брови Виталия Борисовича на миг взлетели, по лбу пробежали морщинки.
— Перед тем, как выбросить, я решил показать их одному знакомому, понимающему в этом деле. Он нашел что-то в твоих работах. Уговорил дать тебе шанс...
— Папка! — взволнованно прошептала Алита. — Ты такой... хороший, — ляпнула она, не сумев подобрать нужное слово и справиться с нахлынувшими эмоциями. Бросилась к отцу, взяла его за руки и, как в детстве, уткнулась лицом в его ладони. Виталий Борисович по-доброму, немного лукаво улыбнулся.
— Папочка, мне было так плохо все это время! — сквозь слезы вырвалось у Алиты. — Я боялась, что у нас никогда уже не будет все, как прежде... Что ты меня не простишь, потому что разлюбил...
— Маленькая глупая девочка, — ласково проговорил отец, — и даже такую дурочку я ...люблю... и буду любить всегда.
— Послушай меня, — сказал он, прерывая бурный поток слов прощения, обещаний и признаний дочери, — я даю тебе возможность продолжить заниматься живописью при одном условии: ты должна будешь получить образование в том институте, куда сейчас ходишь на занятия.
Алита, не понимая, с тревогой взглянула на него.
— Если это не повредит твоей основной учебе, ходи на курсы или в секцию изобразительных искусств, рисуй, участвуй в конкурсах. А когда получишь диплом — поступай, как заблагорассудится. В конце концов, можешь пойти на второе высшее. Понимаешь, творчество — такая тонкая штука: перерастет ли хобби в профессию, способности ли у тебя к этому — или настоящий талант — все это проверяется со временем. Если твое увлечение серьезно, то ожидание пойдет только на пользу. А если нет — ты не будешь потом жалеть о напрасно потраченных годах.
Алита молчала, размышляя над словами Виталия Борисовича.
— Надеюсь на твое благоразумие, — заключил он. — Уверен, ты примешь правильное решение.
Алита задумалась. Впереди открывалась интересная дорога взрослой жизни с вопросами, на которые никто не знает однозначных ответов...
