Разбитая любовь
Гласса уже пару часов крутилась перед зеркальной дверцей буфета, пытаясь уловить положение, при котором блики света на ее фигурке начинали отливать розовым. И всё бы ничего, но в поисках нужного эстетического эффекта она подошла почти к самому краю. Еще шаг и...
— Девочка моя! — глухо уронил Декантер. — Во-первых, осторожно! Во-вторых, к чему это стремление к цветовым маркерам субкультуры?
— К чему? — судя по голосу, Гласса нервничала, и даже многочасовые медитации на солнце не помогли. — Я розовое эмо! Особенно после того, как последняя из моих сестер трагически разбилась, мне всё время хочется плакать, а это так... стыдно. Что плохого в решении заменить слезы на цвет, хотя бы иногда?
— Стыдно? — в разговор вмешался Тонгс. — С каких пор выражать чувства стало стыдно? Уже лет сто прошло, а я отлично помню, как от умиления звонко рыдал на весь дом, узнав, что мистер Лир посвятил мне "Прогулку верхом". Потрясения должны находить свое выражение вовне. Иначе получается неискренне.
Гласса, промолчав, отвернулась к стеклу и, судорожно барабаня по нему, стала смотреть, как по комнате бродят лучи закатного солнца. Пробегают по стенам, выпускают на потолок золотых зайчиков. И только за угол, в коридор, не заглядывают. Поэтому там царит темнота, и сколько ни вглядывайся — кухни не увидишь, хотя она и рядом. Всего в десятке шагов.
Декантер вздохнул, поправил хрустальную пробку на голове и, поманив к себе Тонгса, зашептал:
— Всё дело в этой чертовой кухне. С тех пор, как там появился парень, которого привезли с Октоберфеста, Гласса сама не своя. А разве он ей пара? Они ж там сплошь быдло неотесанное. Кабацкий юмор и полное непонимание тонких материй. Ты видел, чтобы хоть кто-нибудь из них плакал? Вот и я — нет. Штампованный бесчувственный народ без души. А наша хрупкая Гласса равняться на них хочет...
— Потеряет себя девочка или разобьется, — нахмурился Тонгс. — Плохо. Может, поможем?
— Как?
— Заставим их самих переживать и плакать.
— Идея — блеск. Осталось найти только способ реализации.
Тут Тонгс задумался. Надолго.
— Боюсь этот орех не по вашим зубам, мой друг, — со вздохом произнес Декантер. — Лишь тяжкие жизненные испытания, меняют характер, а благоприятное окружение их закрепляет, так утверждал господин Юнг, когда мы с ним искали истину скрытую в вине.
— И каким таким испытаниям мы в состоянии подвергнуть это пивное пузо? — Тонгс жутко засомневался. — Чем пронять глиняную псевдобарочную поделку с этой его этнической баварской крышкой? Ручку ему отломим?
— Мы можем изменить его предназначение, — Декантер значительно качнул узким горлом, — наполнить его новым содержанием.
— Даже если мы его серной кислотой наполним, сомневаюсь, что он изменится, — Тонгс покачался на длинных ногах. — Сам Масс Пинта может и не испорченный парень — но эти его полированные приятели: Шейкер со Штопором, безнадежно запущенные гедонисты. И то, что мы с ними одного рода, как раз дает мне право так выражаться.
— Я знавал госпожу пивную кружку из семьи великого археолога — он хранил в ней медные монеты со всего мира, — проговорил Декантер. — Каким интересным собеседником она была! Я уверен, мы найдем подход! Во-первых, я не думаю, что Масс Пинта всерьез намерен провести остаток жизни в народных гуляниях среди свиных рулек и крылышек во фритюре! Во-вторых, Гласса, девочка моя, достойна лучшего. Но, с тех пор, как с того винного биенале не вернулась ее последняя сестра, она безутешна, отказывается от всех фондю и дегустаций на которые я ее приглашал и оборот дела мне глубоко не нравится.
-Ну, мы можем обратиться к Идолу — вдруг выдал Тонгс .
— Идолу? Ты серьезно?
— Ты знаешь среди нас кого-то более брутального, безжалостного и последовательного чем он?
— Ну, мисс Кувалда, если подумать, вполне ему не уступит хотя конечно у нее не такое колоритное прошлое...
— Ты его опасаешься Декантер? Ты знаешь о нем, что-то чего не знаю я?
— Я опасаюсь только одного Тонгс — того, что он от нас за это потребует...А он потребует — я слишком хорошо его знаю.
Металлический ацтекский идол громоздился на полке среди фарфоровых игрушек.
Во времена очень древние, о которых знал только Декантер — так как навел в свое время соответствующие справки — Идол начинал как ритуальная утварь в храме на вершине ступенчатой пирамиды в Теночитлане. В нем сжигали дотла сердца принесенных в жертву индейцев.
Многие годы назад странная судьба привела его на полку буфета в этом доме.
Идол был угрюм, молчалив, начищен до бронзового блеска и почти ни с кем не общался.
Рассказ Тонгса он выслушал невозмутимо. Декантер даже заподозрил, что их не слушают.
Но...
— Ваше дело мне понятно, — неожиданно ответил Идол, выбитое на его лице божество ячменя в ожерелье из черепов страшно зашевелилось. — Глупому мальчишке следует стать мужчиной, достойным юной Глассы. Это возможно. Ему следует пройти страшную и кровавую инициацию — я могу это устроить. Но взамен, я потребую от вас того же. Вы пройдете с большим и глупым Масс Пинтой все круги ада, рука об руку, плечо к плечу.
Потому, что требующий от другого изменений, должен познать их суть не меньше изменяемого, или изменение не состоится.
— Какой варварский обычай, — прошептал потрясенный Тонгс.
А Декантер промолчал.
— Все это ради, Глассы, — проговорил Тонгс.
— Да, кончено, — ответил Декантер.
Они шли на кухню. Паркет сотрясался под тяжестью Идола шагавшего впереди.
На пороге кухни Идол остановился:
— Приведите его сюда.
— А если он не пойдет? — забеспокоился Тонгс.
— Это вам нужно, чтобы он пришел.
— Да, действительно...
И Тонгс с Декантером ступили на кафель погруженной в темноту кухни.
Они шли к дальней стене, где над газовой плитой, как они знали, обитал на полке Масс Пинта.
— Слушай, Декантер, я как-то иначе наше участие представлял, — произнес Тонгс. — А тут мы идем, что-то делаем, а старый индеец валяет дурака на входе.
— Все еще идет не плохо, дорогой друг.
И все оно так неплохо и шло, пока из тьмы откуда-то сверху с диким хохочущим воплем не прилетел старый граненый стакан и прямо перед ними не разбился вдребезги об кафельный пол.
— Старик Ноэль?
Декантер кивнул.
— Ты не расслышал, о чем он кричал?
— Судя по всему, старик просто выжил из ума...
— Думаешь?! Всю жизнь быть ясным и чистым, словно капля воды, и в один прекрасный момент усомниться в реалиях окружающего мира? Ох, сомневаюсь...
Декантер пожал плечами. Но, Тонгс не успокаивался:
— Старик Ноеэль стоял достаточно далеко от Масса Пинта, и тем не менее... А мы хотим свести этого глиняного... — Тонгс вовремя прикусил язык, — вместе с нашей девочкой. Ты же знаешь насколько она ранимая. Ты до сих пор уверен, что мы поступаем правильно?
Вот заладил!
Честно сказать, Декантер не был уже ни в чем уверен, но отступать было поздно. Хрустальной пробкой он чувствовал тяжелый взгляд Идола. Усомниться в способностях металлического ацтека, значит нажить себе врага:
— В любом случае, я буду всегда на стороне нашей Глассы...
— Я тоже, — сказал Тонгс и вслед за Декантером остановился.
Дальнейшая дорога к плите лежала через осколки Старика Ноэля. В полосе света из дверного проёма, осколки сверкали и переливались цветами радуги.
"Красиво!" — подумал Тонгс. — "Глассе бы точно понравилось. Впрочем, зачем ей лишние переживания?"
— Я не смогу дальше идти... — Сказал Декандер и крикнул в темноту:
— Масс Пинта! Не могли бы вы на минуточку спуститься к нам.
На полке над плитой что-то зашевелилось, и минуту спустя вниз полетел Штопор. Поднявшись и отряхнувшись, он сообщил, что Мистер Пинта сейчас к ним спустится.
Масс Пинта шел из сумерек неторопливой поступью. С каждым его шагом Декантер от нетерпения звякал крышкой.
И лишь когда он вышел в прямоугольник света, Декантер и Тонгс синхронно выдохнули.
Масс Пинта был готом. От корней ручки, до клотика на крышке.
— Бедная Гласса, — произнёс Тонгс.
Пока они втроём шли обратно, Декантер успел перекинуться с Пинтой парой слов. Тонгс же шел и молча закипал.
— Ты знал об этом! — накинулся он было на Идола, но Декантер Тонгса придержал.
Тонгс устало обмяк.
Идол улыбнулся.
Декантер впервые в жизни видел, как улыбается Идол.
Впрочем, его улыбка была больше похожа на оскал.
— Пошли, — сказал он.
Всю обратную дорогу Идол молчал.
Когда они вернулись, отяжелевшее солнце окрашивала комнату бордовыми тонами
Гласса, увидев Пинту, аж заметалась за стеклянной створкой. Разбрасывая, нет, скорее — разбрызгивая красные блики света по всей комнате, сейчас она кружилась в танце очень аккуратно, четко чувствуя край.
Пинта поначалу делавший вид, что ему никто не интересен и что он здесь только лишь из-за одолжения, всё чаще и чаще стал поглядывать вверх. Его рассказ об Октоберфесте, о котором он без умолку тараторил всю дорогу, начал обрываться. Было заметно, что думает Пинта сейчас совсем о другом.
У Декантера отлегло от сердца.
— Я отлучусь. — Внезапно произнёс Пинта. — Мне некогда с вами лясы точить.
Он хотел было уйти, но Идол перегородил ему дорогу:
— Рано тебе ещё к ней. Ты ещё глупый мальчишка! И тебе следует стать мужчиной, достойным юной Глассы.
— Отойди! — попытался прорваться Пинта, но Идол так на него зыркнул, что у Масса в основании треснула ручка, а с крышки слетел клотик.
— Слушай меня. Внимательно слушай, — зашелестел Идол. — Только пройдя испытание, ты станешь достойным нашей Глассы.
Он сделал паузу, наклонился ближе к Пинте и зашептал.
Пинта отшатнулся.
— А ты что хотел, мальчишка? Так принеси мне его. Сердце твоей истинной любви.
Декантер и Тонгс переглянулись.
— Хм, а если учесть, что мы проходим испытание вместе, нам тоже принести каждому по сердцу? — прошипел Тонгс. Идол нравился ему всё меньше.
— Конечно! — изображенное на ритуальной утвари божество будто сверлило собеседника глазами. — Чем больше сердец, тем успешнее жертвоприношение, тем благосклоннее судьба.
Вдруг в камине вспыхнули дрова. То ли сами собой, то ли подожженные лучами закатного солнца, ставшими за миг до этого кроваво-красными. Особенно странным было то, что никаких дров в камине раньше вовсе не наблюдалось. Ибо он был электрическим.
Будто предугадывая движение Пинты, который потихоньку отступал от Идола в сторону кухни, дверь в коридор скрипнула и захлопнулась с громким треском. С потолка посыпалась штукатурка. Запахло жареным.
— Во что вы вообще меня втянули? — взвыл Пинта. — Чего я вам сделал-то?
— Хотели, чтобы ты стал подходящей партией для нашей девочки, — прохрипел Декантер, тщетно пытаясь не дрожать под взглядом огненных глаз древнего божества, которое, казалось, начинало выбираться из тела своего Идола. — Чтобы научился чувствовать...
— А кто вам сказал, что я не чувствую? Если я не ною любовную лирику под буфетной дверью, то, значит, неподходящая партия? А у меня, между прочим, серьезные намерения были...
— Теперь это уже не имеет никакого значения! — грохнул голос Идола, захохотав в углах громким эхом. — Выполняйте условия испытания, иначе сами будете проглочены жертвенным пламенем и познаете настоящее горе!
— Но я не ведал истинной любви вот уже много лет! — звякнул Декантер. — Вино-то теперь пьют из бутылок!
— И орехи покупают уже очищенными! — добавил Тонгс.
Пинта уперся спиной в стену и съежился под отчаянными взглядами остальных:
— А меня... меня вообще в сувенирной лавке купили! И я, черт побери, даже не знаю, каково оно на вкус, это пиво!
От камина по полу пролегла полоса багрового света, будто приглашая прогуляться в огненный зев. Божество протянуло призрачные пальцы к Пинте. Декантер дернул того за ручку, чтобы вывести из ступора, и крикнул "Бежим!"
Бежать было тяжко.
Особенно Декантеру. Сколько лет он не бегал? Пять? Десять? Двадцать?
Совсем форму потерял!
Тонгс бежал увереннее. Естественно — виски сейчас в почете.
Но позади всё же был Пинта.
Видно действительно он был из сувенирного магазина. Вот так и лопаются все легенды.
Словно мыльные пузыри.
Бежал Пинта переваливаясь с ноги на ногу. Крышка потерялась где-то у серванта. Ручка почти отвалилась...
Декантеру жалко стало гота. Ну какой, скажите, из такого увольня готт?
Ну, полюбила его Гласса. И не с такими живут. Любовь зла...
Гланое, чтобы не обижал.
А что касается Идола...
Вот от кого Декантер не ожидал, так от него. Двадцать с лишним лет маскировался тот под порядочного "человека". И на тебе!
Ой-ёй-ёй!
А самое главное, что Декандер, считавший себя сторожилой серванта, если не комнаты, ничего не мог поделать в этой ситуации.
Или мог?
Люди не пьют больше из графинов ни вино, ни коньяк, ни даже водку.
Декандер резко остановился.
Остановился и Тонгс.
-Хватай Пинта и бегите! — Крикнул ему Декандер. — У Пинта с Глассой всё будет хорошо! Я знаю... А его попробую остановить.
Декандер прислушался к себе. Страха небыло. И других мыслей не было. Слышны были только глухие удары: сердце готово было выскочить из груди.
Может быть от быстрого бега, а может быть от того, что Декандера от Идола отделяла пара шагов. Не больше...
Декантер встал у него на пути и зажмурился.
Должен был последовать удар подобный удару молота и хруст раздавленного стекла.
Не последовал.
Декантер понял, что смотрит на навеки скрещенные бронзовые ноги Идола. А лик его значительно выше.
Декантер медленно посмотрел вверх.
Лучше бы не смотрел. Сквозь металлические глаза Идола огненными языками смотрело разгневанное божество.
Декантер мгновенно потупился — один удар этой махины и его собственное хрупкое резное горло будет перебито.
-Страшно? — произнес бог из Идола.
-Конечно, — признал Декантер.
-Склоняешься? — спросил Идол.
-Неизбежно...
-Покоряешься силе?
-Ваша способность к безупречному анализу потрясает...
-Глумишься?
-Что вы, — Декантер вздрогнул, его хрусталь рефлекторно запел. — Признаю очевидное.
-Жертвуешь собой.
-Скорее надеюсь, на снисхождение по причине старого знакомства, — Декантер поежился. — Право, зачем вам, например, мое сердце? Оно вырезано алмазом на прозрачном стекле, в ряду прочих орнаментов — стилизованное и колкое, похожим на живое оно становится только если я наполнен вином и то это скорее оптическая иллюзия если вино красное.
-Ну, ну, голландский кувшин, — божество в Идоле покачало тяжелой головой, — Уж ты то знаешь, что сердце на жертвеннике, это не главное. Просто символ. Точка в акте. Шаманы искавшие в тебе истину не говорили с тобой об этом? Главное в великом жертвоприношении — ты сам, твоя решимость, твои чувства. И ты полон этим, полнее, чем когда-нибудь наполнялся кровью лоз. Я принимаю твой драгоценный дар.
-И я могу не надеяться? — Декантер сжался ожидая удара.
-Только на чудо, — произнес Идол тяжело глядя в сторону буфета.
Чудо подало голос у Декантера за спиной:
-Декантер!
-Декантер! — звенела Гласа приближаясь.
От отчаяния Декантер едва сам не разбился об паркет. Гласса — девочка, рюмочка моя, зачем...
Тяжело покачиваясь и бухая по полу твердыми краями, смеялся Идол.
-Декантер, я здесь. Я с тобой! — запыхавшись, произнесла подбежавшая Гласса.
— Девочка, — произнёс Декантер. — Милая моя девочка. Уходи отсюда, тебе незачем на это смотреть! Я готов принести себя в жертву вашей любви, лишь бы вы были счастливы.
— Но ты дорог мне, Декантер, — сказала девушка стеклянным голоском. — Дорог, как друг. Дядюшка Идол, может быть, всё это испытание не нужно?
Кровавое божество нахмурилось.
— Поздно что-либо менять, юная леди. Жертвы должны быть принесены. Поторопимся, а то...
Декантер оглянулся на буфет. Тонгс и Пинта успели спрятаться под полкой, и это было хорошо. Огненная рука медленно поплыла к голландскому кувшину, готовая поднять его под потолок и с размаху отпустить. "Сейчас это свершится, — подумалось Декантеру. — Я стану набором хрустальных осколков, рассыпанных по полу. Главное — жертва будет принесена".
Неожиданно божество исчезло. В коридоре послышались голоса — много разных звуков, таких громких и совсем не похожих на голоса обитателей серванта и кухни.
Хозяева появлялись в квартире не так часто — вероятно, это было не единственное их жилище... Декантер и все остальные, включая идола, послушно замерли, превратившись в обычные предметы интерьера — закон присутствия работал безотказно.
В гостиной кто-то включил песню "No One Was Saved" группы Frosted Glass.
— Доченька, накрывай на стол, да прихвати посуду и рюмки, — послышался чей-то голос. — Я пока разогрею еду.
— Ба, да тут всё раскидано, — сказал второй женский голос, гораздо ближе. — Видимо, заходил Бэн и как всегда забыл прибрать.
На большой стол забрали почти всех — Глассу, Штопора, глупых Ложек с Вилками, шесть молчаливых братьев — Фужеров, сестёр — Кружек и их кузен, Тарелок. Замершего идола поставили на дальнюю полку, а Декантера с Пинтой отнесли обратно, на кухонный стол, чтобы не мешались.
— Как скоро всё закончится? — холодно спросил Декантер у Пинты.
— Не терпится снова увидеть её? — ехидно отозвался гот. — Я-то уж видел, как вы с ней миловались перед тем, как тебя чуть не разбили.
— Брось ревновать, — проговорил кувшин. — Ты же знаешь, что я желал вам счастья.
— Счастье, несчастье — какая разница! — раздражённо сказал Пинта. — Я молод, я ещё не знал любви. Хочу чокнуться с ней, понимаешь!
— Скажи мне, ты знал, что будет торжество?
— Да, — сказал Пинта и подошёл ближе. — Как и старик Ноэль, поэтому нам и пришлось его убрать. Извини.
— ...Сынок, принеси ещё кувшин, перельём вино для Барбары, — послышался голос из кухни. — А то зачем из бутылки, это так вульгарно.
— Тебе повезло, старик, — прошептал толстый гот и замер.
Чьи-то сильные руки подняли Декантера и понесли его из комнаты. Когда его поставили на стол, кувшин почувствовал настроение недвижимых, смолкнувших друзей. Празднество... это и радость, и страшное испытание — многие из жителей серванта могли погибнуть.
У Декантера сняли крышку. Виноградная кровь наполнила всё его хрустальное естество, зажгло алым огнём вырезанное на боку сердце. Глазами-точками он искал Глассу и в конце концов нашёл — в руках у полной, некрасивой Хозяйки.
"Девочка моя, хрупкая моя, — думал кувшин. — Прозрачная, такая ронимая. С слезой на боку. Уронишь и не склеишь потом. У этих людей нет души, им наплевать на наши чувства, им лишь бы только пить и есть — вот всё, что они хотят и умеют. Вся жизнь, все цели их сведены к этим двум процессам. О боже... как небрежно они держат её в своих жирных руках".
— Налей мне вина, — послышался голос Хозяйки, и Декантера подняли над столом. На короткий, неуловимый миг они с Глассой соприкоснулись телами, и кувшин прошептал рюмке:
— Девочка моя, я... я всегда хотел сказать тебе, что...
— ...Пьём за жениха и невесту, господа! — послышался бодрый мужской голос. — А для счастья будущих молодожёнов, по старинному обычаю, не забудем разбить одну из рюмок или фужеров.
"Только не её! Только не мою девочку!"...
