Апокалипсис сознания
Вчера я проснулся раньше семьи и пошел с холма искать маленьких рыбок после отлива. Рыбки лежали в голубой траве и умирали. Я клал их в большой карман грязных штанов. Оглядывался по сторонам, опасаясь шорохов и лишних звуков, торопливо наклонялся, а потом вновь и вновь оглядывался. Сквозь желтоватое марево солнце пробивалось призрачными лучами, освещало каменистую тропку, окруженную прозрачными лужицами. Мой мир, мой дом и моя отрада. Когда отец проснется, он достанет из кармана зажигалку, подпалит черный кирпич торфа из оставшихся запасов, нальет в котелок воды...
Кто знает, как пахнет вареная рыба, тот ведает о счастье. Я буду сидеть рядом, щуриться на языки изменчивого пламени. Потом я прижмусь к матери и...
-Авель, что ты делаешь? — крик сверху был испуган и зол. — Я же сказала тебе...
Мама? Что такое, мама? Прекрасное утро. Прекрасное весеннее утро и чудесное теплое марево... Все хорошо. Так хочется показать, что в карманах столько рыбы! Мама, мы ведь с отцом часами ищем хотя бы горстку, а сегодня... Сегодня она валяется под ногами.
— Авель, беги сюда! Немедленно бе-е-е-е-е-ги! — истошный вопль заставляет сорваться с места и понестись назад. Я не понимаю безудержного ужаса, я не знаю, почему внезапно появившийся наверху отец бежит ко мне навстречу, размахивая руками. Ведь солнце такое теплое, ведь желтоватый туман так мягок и так сладко пахнет.
Внезапно я увязаю в жидкости, я чувствую, как сошел с дорожки, которую изучил до последнего камня. Двенадцать лет мы ходили здесь. Отец запрещал покидать камни. И очень злился, когда мыском ботинка, который был велик мне на три размера, я касался голубой травы или белого песка.
Я никогда не думал, что песок может так быстро подрастать, засыпать каменные дорожки. Я никогда не думал, что песок — ТЯЖЕЛЫЙ и ЗЛОЙ!
Отец схватил меня за запястья уже на склоне холма, когда я по колено утопал в поднимающихся полуволнах. Наверное, они вырывались из самой земли? А вода? Вода уходила под землю... Вода, которая могла заполнять глубокие впадины низины, тянувшейся к далекому пустому горизонту.
— Пап, песок решил убить рыбок, — только и успел я сказать, когда отец с защитной маской на лице дернул меня вверх, подхватил и побежал наперегонки с шуршащим, ругающимся потоком белых песчинок к вершине.
На самом краю я получил подзатыльник от матери, а потом терпеливое молчание отца, который направился к большому мешку, появившемуся в нашем доме под небом только вчера.
— Песок, — сказала маленькая сестренка Атта, сидевшая на камне, служившем нам столом.
— Да-да, — подтвердила мама. — Сегодня плохой день. Не будет еды... Долго не будет... — и вздохнула.
Я хотел порадовать свою семью. Я достал собранную рыбу и протянул маме с надеждой, что она простит меня за проступок. Конечно, я знал, что нельзя спускаться вниз. Мы жили на холме всегда. Я никогда не отправлялся в чрево низины один. Я много раз попадал в ловушки гнилой воды и болел от огня голубой травы, которая кусала кожу. Но я никогда не видел песка... По осени впадина наполовину заполнялась водой, зимой — только однажды, когда мы с отцом пошли проверить ловушки, покинув небольшую пещеру на холме, — я видел, что эта вода стала твердой и блестящей. Но...
— Авель, брось!!! — мать так закричала, что я со страхом кинул рыбу на землю и громко заплакал. Я плакал, а отец собирал наши пожитки в мешок. А Атта — она тоже стала плакать. А песок вдруг перестал шуршать и остановился на краю холма. То есть холма уже не было — только равнина.
— Отец, ему поможет лекарство? Когда газ начнет свое действие? — спросила мама, отступая от меня на шаг.
— Сегодня! Все бесполезно. — отец посмотрел на меня недобро, пугающе, от чего я заплакал еще сильнее. Мне хотелось прижаться к кому-нибудь родному. Мне казалось, что произошло что-то необъяснимо ужасное, что делает родителей нервными и напряженными.
А рыба у моих ног перестала шевелиться, почернела, словно с самого начала почувствовала недоброе. "Мама, — хотел я сказать, — светит солнце. Мама. Потеплело. Наконец будет хорошо". Но промолчал и низко опустил плечи.
— Близко не подходи, — рыкнул на меня отец, закидывая на плечо мешок. — Атту бери, — приказал он матери.
И мы пошли от нашего дома в том направлении, в котором никогда не ходили. Отец уверенно огибал черные стволы деревьев, оставляя на земле глубокие следы от сапог. Следом за ним семенила мать с сестричкой. А я шел в отдалении — все еще наказанный.
Помню, я очень устал, когда в просветах показалось странное сооружение, напоминающее камень, только камень очень длинный и плоский.
— Платформа, — вздохнула мать и опустила Атту на твердую дорожку, сквозь которую пробивалась зеленая-презеленая трава.
— Надень на нее респиратор и сама возьми, — отец тоже остановился, достал из кармана четыре маски, три пустил в дело, а последнюю покрутил в пальцах, глядя на меня, и бросил в сторону. — Пошли, скоро поезд. Следующий только через неделю.
Он заковылял к камню быстрее, заставляя нас всех почти бежать. Я хотел поднять свою маску и надеть... Я ведь тоже часть семьи. Или я наказан? Папа...
Теперь мы стояли на платформе и молчали. Атта достала из грязного свитера свою тряпичную куклу и начала ее учить пра-а-льно го-о-о-рить. Отец раскурил трубку, которую оберегал, как единственное сокровище. А мама — она смотрела в одну точку, плотно сжав губы, и из глаз ее катились слезы.
Внезапно земля задрожала. Я пытался не бояться дрожи земли, но все равно к горлу подступила волна, а пальцы похолодели. Огромное чудовище неслось к платформе. Оно собиралось открыть пасть и показать свой желудок. Почему же родители спокойны?
— Не бойся, Авель, — сказала мама и посмотрела на меня очень ласково. А потом удержала за ногу отползающую и скулящую Атту.
Что же теперь?
— Входи внутрь, молчи... — отец улыбнулся одним уголком рта.
Черные проемы остановившегося чудовища дыхнули смрадом и чужими голосами. Никогда я не видел столько подобных нам. Никогда я не знал, что... на двух ногах ходит не только наша семья. Дрожь била меня, а в карманах стоял запах не то рыбы, не то еще чего-то ужасного. Колени жгла непонятная боль, в грудь ползла тяжелая желтая змея солнца.
— Поедем прямо в центр, — отец поставил мешок на пустую лавку напротив косматого мужика в двух пальто сразу.
— На метро поедем? — спросила мать и села с Аттой туда же, на сиденье.
— Да.
Я продолжал мяться у входа в желудок чудовища, которое дернулось и заскользило по земле все быстрее и быстрее. Люди в масках обернулись и посмотрели на меня. И моя семья в масках тоже смотрела на меня.
— Заболел? — спросила одна женщина со странными обожженными руками. И моя мама кивнула. Она больше не плакала, а только все поглядывала в мою сторону.
За окном мелькали картинки — некрасивые, черные, однообразные. Много-много одинаковых коробок, дымящих камней, железных ящиков с ровными дырами. Чудовище изредка останавливалось и впускало в себя новых двуногих с масками на лице. Двуногие сторонились меня. Занимали пустые сидячие места, терлись друг о друга грязной одеждой. И разговаривали. Одни интересовались, что нового происходит в столице родины, другие — какими-то ценами на лекарства, одежду и провизию, третьи узнавали, куда не следует ездить.
Моя семья молчала. Даже Атта уснула, свернувшись калачиком на руках мамы. А я все слушал про великого господина под названием Москва и думал, что город — это такое место, где находятся все нужное для двуногих. Даже их страхи. Потому что про страхи говорили больше всего. Все боялись заразы. Все тыкали в меня пальцами и качали головами. А я вовсе не болел. Только рыбы собрал и ноги ею обжег. Подумаешь? Родители просто меня наказали, вот увидите!
Последний резкий гудок разрезал гул голосов, когда чудовище начало останавливаться, а незнакомые чужие суетиться и собирать свои пожитки.
— Приехали, — занервничала мама, прижимая сестренку сильнее. — Пошли скорее. На вокзале много людей. Нам бы в ночлежку.
Отец только зарычал в ответ, что, мол, в зале ожидания остановимся. Там двери плотные, ничего не случится. Они со всеми направились к выходу, я — следом. Хотел бы ближе, но отец кулачище огромный показал.
Никогда я не видел Москвы. Вот ведь огромные какие пещеры бывают! Здесь у чудовищ дома. И двуногим здесь место найдется. Они потоком стекаются к черным проходам, они толкаются и ругаются. Быстрее, быстрее, быстрее... Вихрь оттеснял меня, люди оттесняли меня... Мама! Подожди! Куда ты? Мама, вы меня потеряете...
Я упал от очередного толчка, быстро поднялся, но уже не увидел семьи. Я побежал, я бежал быстро, заглядывая в маски, изучая одежду по признакам, я не думал о жгущей боли в ногах и животе. Где же вы? Поток нес меня вниз, по переходам, потом по движущемуся механизму. Свет стал странным и неживым, маски шарахались от меня, но среди масок мелькали и просто лица двуногих, которые бесцельно бродили среди спешащих грязных незнакомцев.
— Малыш! Малыш! — кто-то коснулся моего плеча. Этот человек был без маски, с красным лицом и глазами без белков. — Ты кого-то ищешь?
— Мама и папа, Атта, — я беспомощно оглядывался. — Мы приехали на большом чудовище, которое гудело... с чужаками.
— Понимаю,
— Они меня потеряли...
Человек взял меня за руку.
— Я должен их найти.
Я не сопротивлялся, я очень устал. Мне было нехорошо.
— Тебе надо присесть. Пойдем. Сюда. — по темному переходу мы вышли в тоннель и сели на пол. — Хочешь есть? Пить?
— Пить!!! — горькая жажда мучительным стоном вырвалась наружу. — Дай! — я выхватил бутыль и долго и жадно пил, не чураясь вкуса и запаха, не вспоминая о родных и не боясь. А потом я уснул. Я спал там, на холме. Я чувствовал, что спал на холме рядом с отцом, матерью и сестренкой. Я прижимался к ним и чувствовал их тепло. Но проснулся с совершенно посторонними людьми, которые лежали вокруг, заполняя огромную пещеру, в которой едва горел свет.
И сразу почувствовал невыносимое жжение.
— Я уже привык, — сказал тот человек, что дал мне пить.
Он приподнялся и посмотрел на меня с вопросом.
— Пойду искать. Они, наверное, волнуются...
— Они уехали.
— Как? — от удивления я сел.
— Как все уезжают. Ты им не нужен. Ты заболел.
— И ты? — я сглотнул болью.
— И я!!! Совсем недавно. Здесь многие совсем недавно. Нам скоро будет все равно. Потерпи. Уйдем под землю, и еще, знаешь, ни о чем не будем думать. Просто жрать. И опять жрать.
— Что жрать? — я испуганно отстранился.
— Все!
Я вскочил, я побежал. Я бежал по тоннелям, потом вверх по черным движущимся механизмам. Я ужасно не хотел жрать. Я думал, что увижу маму и папу. Что они скажут мне, что эти черные пещеры не существуют, а есть красивый и опасный холм, дарящий счастье.
Мне казалось, что если я выбегу на желтое весеннее солнце, то быстро найду дорогу домой. Вот она платформа. Там брезжит гаснущий день. Никого. Тишина. Двуногие ушли? Где все? Какая горькая боль. Я закашлялся кровью, медленно идя к краю длинного плоского камня, вдоль которого стояло чудовище — к выходу. Зажмурился от сыплющегося в глаза песка. Свет жег невыносимо. Сознание путалось. Голод наступал на желудок. Я сел, спустив ноги. Затем прыгнул... Захлебываясь в рыбьем запахе, в памяти о впадине. И голодный вновь пополз во тьму, прямо во тьму под плоским камнем. Оттуда я с вожделением смотрел на человека в маске, который быстро шел к черным коробкам. Чем темнее становилось, тем больше мне хотелось есть.
