Пока издательство неспешно работает с первой книгой, авторский коллектив потихоньку корпит над второй :-))
А кто угадает какому классическому произведению здесь алаверды, тот риальне посан и правильные книги в детстве читал!
______________________________________
Луна показала мутный лик, испещренный темными пятнами — словно оспа поразила небесное светило. Вольфраму некстати вспомнилось, что серебряный диск часто называют "солнцем мертвых". Причем, ошибочно — всяческие призраки предпочитают полную темноту, кровососы и упыри луну недолюбливают по каким-то своим счетам. "Солнышко" она, пожалуй, лишь для оборотней, и то не всех.
Тварь, что скрывалась в лесу, оборотнем точно не являлась.
Отакар словно прочитал мысли меченосца. Поляк выбиваясь из сил тащил на себе едва переставлявшего ноги мавра, запыхался и был крайне зол.
— Вот что за паскудство такое?! Каждый раз, когда надо в кровь разбить чью-то лохматую морду, луна светит вовсю?! — шумно выдыхая, вопросил Отакар. — Лыбится, сволочь серебристая... — и потребовал. — Помогай! А то наш Абрамка совсем плохой...
Абрафо и в самом деле был совсем плох. Мавра колотило будто в лихорадке, несмотря на теплую овчинную безрукавку. Копье в его руке выписывало острием широкие петли, по лицу струился пот. Темная кожа блестела, как намазанная маслом .
— Бросай его, — мрачно прогудел Вольфрам. — Помрешь уставшим. Передохни.
— Че? — не сообразил поляк. — Кого бросать?
— Не уйти, — все так же ровно, с мертвенным спокойствием, пояснил немец. — Тварь близко.
— Курва их мать! — громко выразил отношение ко всему происходящему Отакар, но мавра выпустил. Абрафо безвольно осел на траву, копье он не выронил, но скорее из-за судороги, что свела пальцы, нежели от готовности сражаться. Оружейник тихо бормотал на непонятном языке — похоже, молился на родном наречии. Из-за пазухи Абрафо выкатился уже бесполезный компас. Сломанная безделушка легла на сыроватую землю стеклом вверх и стало видно, что стрелка встала точно напротив "N". Как приклеенная, без тени прежней дрожи.
— Хорошо, — пробормотал Вольфрам, проводя сапогом по траве, словно бык в дурной гишпанской забаве под названием "хорридус". — Роса еще не выпала, ноги скользить не будут.
Отакар ничего не ответил, решив "послушать землю" по ведьмачьему примеру. Для верности сорвал и разжевал травинку, как часто делал Мирослав. Стебель оказался горьким, вяжущим и никакой ясности уму не добавил. А вот земля, остывшая за ночь, неприятно холодила ухо.
— Вовремя из леса вышли, — продолжал негромко рассуждать меченосец. — Промеж деревьев оно бы нас схарчило в миг.
— Оставьте меня, — неожиданно прошептал Абрафо, раскачиваясь, но по-прежнему не выпуская оружие. Копье мавр держал как весло.
— Заткни хайло, — рыкнул Отакар, не поднимая голову.
Мавр послушно умолк и закачался еще сильнее. Немец сбросил плащ, затем снял перевязь. Клинок меча тихо прошелестел, скользя по дереву ножен. По своему обыкновению, Вольфрам воткнул его острием в землю, как большой молитвенный крест, и начал тщательно разминать запястья, готовя связки и мышцы к тяжелой работе.
— Цирк уродов, — пробормотал Отакар. — Можно по деревням кататься, деньги собирать. В Бремен, опять же, заехать, на ярмарку.
Он закрыл глаза и еще раз попробовал прислушаться. Как и следовало ожидать, ничего не происходило. Рядом шумел Вольфрам, тяжело притоптывая и приседая, как борец перед кулачной потехой. Шептал непонятные слова Абрафо. Еще шуршала трава на легком ветерке, скрипели беспокойные букашки, и доносился невнятный гул, словно корни глубоко внизу шумели, переплетаясь и раздвигая плоть самой земли.
В тот момент, когда поляк собрался плюнуть и признать, что ведьмака, даже самого паршивенького, из него не получилось — произошло. Как будто невидимая, но плотная завеса опустилась, скрывая гренадера от окружающего мира. Недожеванная травинка распустилась на языке медовой сладостью, наливая тело силой и готовностью к схватке. Отакар почувствовал касание Силы. Не доброй, как божье благословение, и не злой, как заемная, дьявольская мощь малефиков. Чужой силы, стоящей наособицу и от мира живых, и от мира мертвых.
Вот, значит, как слушал окружающий мир ведьмак, подумалось гренадеру. Но почему лес и равнина ответили ему, Отакару, человеку верующему в Христа и потому колдунства избегающему? Случайно ли так вышло или природе, что раскинулась вокруг, было отвратительно и чуждо создание, что пришло за их чернокожим товарищем?
Сила скользнула по коже теплой волной, обострив слух. И Отакар тоже услышал.
Стук. Стук. Стук. Стук.
Не слишком далеко, но и не рядом, что-то равномерно гремело, будто костяная погремушка, и звук этот расходился по земной толще, словно круги на воде. Стук повторялся часто и в очень знакомом ритме, причем каждый новый удар по земле складывался из короткой серии в три-четыре стука потише и помельче. Все ближе и ближе.
Стук. Стук...
Отакар оторвал порядком подзастывшее ухо от земли, поднялся на ноги, отряхивая перчатки от прилипших комочков земли. Выплюнул измочаленную травинку, которая вновь стала полынно-горькой.
— Идет. Большая тварь, с медведя, не меньше. Стучит когтями, как в барабан долбит. Не уйдем.
— А я так и говорил, — скупо и безо всякого веселья улыбнулся Вольфрам. — Здесь и будем драться. Хорошее место.
— Эй, мавра черная, вставай, — Отакар обратился к Абрафо без особой надежды, скорее для порядка. — Съедят. Или жопа отмерзнет.
— Он не боец, — тихо произнес Вольфрам, отвернулся и продолжил с необычной для себя витиеватостью речи, — демон страха и призраки прошлого захватили его душу. Биться будем вдвоем.
Отакар сплюнул, смачно и весьма искусно, выражая одновременно и критику чернокожего оружейника, который их, собственно, поставил в такое положение, и презрение к будущему противнику. Презрение, надо сказать, больше показное, потому что левая, увечная рука поляка слегка подрагивала, а по спине змеилась струйка пота. Отакар считался одним из лучших в роте оборотнебойцев, но, слушая равномерный стук чудовищных когтей, подумал, что на такую тварь надо бы выходить не меньше, чем вдесятером. И уж никак не вдвоем.
Чертов мавр, чертовы страхи и чертов компас!
Но говорить подобное вслух было как-то неловко и неудобно, можно даже сказать унизительно для репутации. И поляк лишь снова цыкнул зубом и сплюнул в траву. С некоторым трудом, надо сказать, поскольку во рту от страха пересохло.
— Уходите, уходите, пока можете, — пробормотал Абрафо, точнее выдавил сквозь лязгающие от ужаса зубы, дробя отдельные слоги на всхлипы. — Это не ваш бой, не ваше наследие. Уходите...
— Нет больше той любви, если кто душу свою положит за други своя, — назидательно сказал Вольфрам, подхватывая меч. Немец положил клинок на плечо и повернулся в сторону опушки. Вовремя.
Серая тень скользнула вдоль черной границы деревьев. Отакар уважительно присвистнул — тень была больше обычного медведя раза в полтора. Вольфрам строго поглядел на мавра — тот окончательно лишился разума. Абрафо скинул овчину, разорвал на себе рубаху и пал ниц, что-то быстро-быстро проговаривая. Ни слова было непонятно, но оружейник явно о чем-то молил. Рыдания сотрясали дородное тело чернокожего, на мокрой от пота спине белели три длинные полосы — старые шрамы от огромных когтей — лезвие таких широких и рваных следов не оставляет.
Вольфрам покачал головой, однако ничего не сказал. Лишь проверил, качнув плечом, легко ли будет вынести клинок на удар. Отакар взвесил в руке тесак, скривился и, кинув свое оружие рядом с Абрафо, подобрал копье мавра.
Серая тень сдвинулась, повернула низкий, покатый бугор, который располагался там, где у обычного существа должна быть голова. Лунный свет отразился в зрачках создания холодными зелеными отблесками. Поляк невольно вздрогнул, и даже невозмутимый Вольфрам шумно выдохнул. У тварных созданий, даже тех, что живут среди вечной тьмы, таких глаз не бывает. Этакие замогильные зенки сверкают у призраков и прочих умертвий, не принадлежащих миру живых. Но серое чудовище казалось вполне тварным и очень, прямо до отвращения, натурным. Материалистичным, как сказал бы хитромудрый Мортенсен, любящий щегольнуть красивым словцом.
Тварь припала к земле и двинулась полукругом, заходя со стороны луны. От ландскнехтов монстра теперь отделяло не больше двадцати локтей — из дамского баллестера можно достать. Не сговариваясь, люди шагнули вперед, вставая между ночным пришельцем и рыдающим в смертном ужасе оружейником. Поляк глубоко втянул воздух. Удивился — чудище оказалось с наветренной стороны, однако никакого запаха от него не происходило. Вообще ничего! А ведь должно нести как от стаи мокрых псин, вон, сволочь, здоровенная какая!
— Мавр не боец. И в самом деле будем вывозить вдвоем, — Отакар надеялся, что прозвучало уверенно, поскольку мелкая дрожь захватила и нижнюю челюсть. — На острие не пойдет, не дура.
Вольфрам молча кивнул, соглашаясь с невысказанной, но очевидной мыслью — тварь достаточно хитра, чтобы зайти со стороны мертвого светила. А значит, и по-медвежьи, встав на задние лапы, вряд ли навалится. Да и туша у нее скорее уродливого волка-переростка... Почему-то вспомнились давние гиены. Кажется, скотина и в самом деле чем-то отдаленно напоминала тех африканских собак. Только гиена зверь все-таки малый, в половину от большого волка. А этому созданию не был ровней даже большой черный волк, что водятся в самом сердце Шварцвальда.
— Принимай по фронту, ты поустойчивее, — тихо предложил Отакар, крепче сжимая древко маврова копья. — Я попробую с бочины достать.
Вольфрам снова кивнул, одним движением плеча скинул меч. Чуть присел, будто в землю врос, принял классическую стойку для "узкого боя" двуручником — левое плечо вперед, рука на пяте клинка, правая на рукояти, ближе к навершию, острие смотрит в центр фигуры противника. Рубить тварь было бесполезно — слишком большая скотина. Оставалось лишь надеяться, что удастся засадить клинок в пасть или на худой конец проломить череп. Вряд ли башка у чудища прочнее доброго рыцарского доспеха, хотя кто его знает... Так или иначе, видя когти врага, фон Эшенбах отчетливо понимал, что у него будет только один удар, больше не успеть. И если повезет, еще один у Отакара. После чего кто-из них — меченосец или колдовской гиеноволк — ляжет в траву навсегда. Немцу захотелось помолиться, чтобы как обычно в минуты страха обрести силу в обращении к Всевышнему. Но Вольфрам лишь крепче сжал рукоять меча, потому что есть время говорить, и время биться насмерть. Господь всевидящ, и если будет на то Его воля, Эшенбах переживет эту ночь, дабы восславить Его милость.
Страшилище сместилось еще немного вперед. Шелестела трава под мощными лапами, постукивали и шуршали неубираемые когти, однако потусторонний враг не издавал ни звука и даже, кажется, не дышал. Лишь странное, едва уловимое свечение, похожее на болотный огонь, обволакивало шкуру, похожую на щетку сапожника — волос короткий, но густой и жесткий. Неясно было, это призрачный свет исходящий от самой твари или так луна подсвечивает шкуру серебристыми лучами. Двинулись короткие полукруглые уши, прижимаясь к покатому черепу, похожему на гранитный валун и на вид такому же тяжелому. Лязгнули зубы в широченной пасти.
— Все немцы — козлы, — тихо сказал Отакар неожиданно для самого себя. — Но хорошо, что твой меч рядом. Вольфрам издал странный звук — то ли поперхнулся, то ли фыркнул. Кажется, он даже хотел что-то ответить, но не успел. Серая чудовищная тень бросилась вперед, все так же в полном молчании и зеленоватом свечении, словно огромная гнилушка на болоте. Прямо к Абрафо, словно и не стояли на пути два готовых к бою ландскнехта.
