Полностью подконтрольные сельхозпредприятия, организованные не сходом жителей, а властью, где можно было устраивать любые эксперименты, а при случае они станут противовесом и единоличной, и колхозной стихиям — дадут товарные количества зерна, если у тех вдруг возникнут какие-то непонятки — навроде той хлебной забастовки, что устроили кулаки в конце двадцатых — пока было неизвестно, сможем ли мы предложить деревне адекватный набор товаров, из-за которых она будет хотеть работать больше, чем ей необходимо для прокорма.
Конечно, с совхозами была проблема в том, что они могли быть неэффективны. Но тут уж можно поиграться с оплатой — ввести и сдельщину, и оплату за участие в научных экспериментах, за опробацию новой техники и технологий ведения сельского хозяйства — без личной заинтересованности может не выйти эффективных исследований — даже энтузиазм иссякает.
А так совхозы могут стать локомотивом в механизации сельского хозяйства.
Тем более что и Ленин в своих апрельских тезисах ратовал за "Создание из каждого крупного имения (в размере около 100 дес. до 300 по местным и прочим условиям и по определению местных учреждений) образцового хозяйства под контролем батр. депутатов и на общественный счет.".
Подняли мы и декрет "Об организации Государством посева хлебов" от 28 января 1919 года, в котором говорилось:
"2. Поля, находящиеся в пользовании отдельных лиц и коллективных хозяйств (коммун, трудовых товариществ и артелей) и не могущие быть засеянными ими в 1919 г., причисляются временно к фонду земель для государственного посева хлебов."
И на основании этого декрета мы выпустили указ о прирезании к совхозным и колхозным полям земель тех единоличников, кто по каким-либо причинам пока не мог их обрабатывать. Причины были разными, но от них зависело только то, временно или постоянно мы прирезаем эти земли. Если единоличник вставал на сторону немцев — он лишался земли автоматически, если же он был призван в нашу армию, то временно, да еще за это и приплачивали его семье — получалась как бы аренда.
В общем, мы посдували пыль в том числе и с совсем уж старых документов и, опираясь на них, издавали свои указы — закон, осененный временем — он более прочен. Хотя и более поздние времена пестрели желанием развить крупное сельхозпроизводство. Так, в 1928 году пленум ЦК ВКП(б) принял резолюцию "Об организации новых (зерновых) совхозов", в которой говорилось "утвердить задание на 1928 год с общей площадью вспашки, достаточной для получения в 1929 году 5-7 млн пудов товарного хлеба", а "к урожаю 1933 обеспечить получение товарного зерна от этих хозяйств в количестве не менее 1 650 000 тонн (100 000 000) пудов", причем все это — "на свободных земельных фондах", то есть предполагалась распашка новых земель. При общем сборе за 1927/28 в 77 миллионов тонн доля совхозов получалась вроде бы и небольшой — всего 1,6 миллиона — пять процентов. Но это виделось как первый шаг к действительно крупному товарному производству зерна.
Так, в двадцать восьмом в Сальских степях Северокавказского края был организован совхоз "Гигант". Размером сорок на семьдесят километров, из которых уже распаханных полей было менее десяти процентов, остальное — целина. И уже в двадцать восьмом они вспахали еще пятьдесят тысяч гектаров земли, а к тридцать четвертому площадь пашни достигла двух с половиной тысяч километров. Четверть миллиона гектаров одних только полей. Целый Люксембург. Вот к таким объемам мы и стремились. Правда, в тридцать четвертом Гиганта разукрупнили, оставив ему только пятьсот квадратных километров полей, ну так мы не доросли даже до этого объема — наши тридцать тысяч гектаров новой пашни — это всего лишь триста квадратных километров, так что нам было к чему стремиться, тем более что площадь только Западной Белоруссии составляла более ста тысяч квадратных километров.
Пока же, организовав на этих землях десять совхозов, мы стягивали в них технику, специалистов, стройматериалы, рабочую силу. Причем по тяговооруженности мы сразу же переплюнули Гиганта, в котором в первый год трудилось четыреста Катерпиллеров. У нас было всего сто семьдесят тракторов, зато сотня танков увеличивали их в пересчете по мощности еще в три раза. И опережающее насыщение совхозов техникой виделось нам пока единственным путем быстро выстроить третью опору нашей продовольственной безопасности. А, памятуя о многочисленных примерах неэффективности совхозов, я настоял, чтобы оплата труда производилась так же, как и в колхозах. То есть наши совхозы по сути были теми же колхозами, но с высокой, порой до ста процентов, долей средств, вложенных властями, а не самими колхозниками. Поэтому-то, не видя фактической разницы между этими формами хозяйствования в плане оплаты труда, в совхозы охотно шли малоземельные крестьяне, оставшиеся без кормильцев семьи единоличников, да и колхозники из малоземельных колхозов тоже становились работниками совхозов. С учетом практического равенства пахотных площадей я предполагал, что наша зависимость от единоличников и колхозов будет гораздо меньше, соответственно, нам не будет грозить хлебная стачка, и, соответственно, можно будет не проводить повальную коллективизацию или, еще хуже — реквизиции. Но тут, конечно, еще надо было считать и смотреть — в экономике, особенно местной, я еще был не силен, поэтому, возможно, напрасно дул на воду.
Пока же, помимо техники, мы насыщали совхозы специалистами — агрономами, ветеринарами, зоотехниками. Ну и практически вся живность, добытая нами, шла на совхозные фермы — наши ДРГ уже с начала августа начали делать рейды в том числе и для поиска бесхозной живности, каковой мы считали всю живность, что находилась на временно оккупированных территориях. Конечно, гребли не подчистую, оставляя крестьянам хотя бы по одной корове — остальное все-равно заберут немцы. Но, прежде всего, это были колхозные стада, а также скот, отбитый у немцев, ну и реквизиции у крестьян, вставших на сторону врага. Немало было и крестьян, которые желали переселиться под наше крыло, соответственно, их скот тоже вливался в совхозные стада — естественно, "на время", под расписку, что становилось еще одним якорем, привязывавшим часть населения к новым властям. Так что к середине августа проводка колонн скота на нашу территорию становилась обыденным явлением — с моей подачи их стали называть "корованами".
И взрывное расширение совхозных ферм стало очень наглядным примером преимуществ социалистических форм хозяйствования, позволявших быстро концентрировать усилия на отдельных участках. Правда, большую роль тут сыграла и трудовая мобилизация — после того, как было построено больше половины из намечавшихся оборонительных укреплений, все больше народа из нашей трудармии стало направляться прежде всего на помощь совхозам, затем — колхозам, а единоличники справлялись сами. Но и такая переброска сил впечатляла народ — в отдельные дни на совхозы работало до тридцати тысяч человек — мужчин, женщин, подростков, даже людей преклонного возраста — кому-то ведь надо вести учет, кормить работников. Тем более что за время строительства укреплений сформировалось много бригад, как правило, из живущих по соседству, выдвинулось много людей, проявивших какие-то организаторские способности, способных стать бригадирами, а то и краскомами. И вся эта масса с конца августа по первую половину сентября провела просто грандиозные работы.
Всего по состоянию на 1 января 1941 года в БССР имелось 7 миллионов 942 тысячи голов скота (не считая лошадей) — почти по одной скотине на человека. Из них где-то треть — крупный рогатый скот, остальное — козы и овцы. Мы к началу сентября освободили территорию длиной двести и шириной в среднем пятьдесят километров — узкую полосу, протянувшуюся от Пинска, но не включая его, на северо-запад — через Барановичи, до Гродно — общей площадью десять тысяч километров, что составляло десять процентов от территории Западной Белоруссии или чуть меньше пяти процентов от территории всей БССР. Немного, но и немало, к тому же еще по пятьдесят километров на запад и на восток были нам доступны рейдами ДРГ — тут уже была спорная территория — на каких-то ее участках была наша власть, на каких-то — немецкая, причем немцы понемногу выдавливались с нее. Так что в скором времени у нас будет уже треть по территории, но не более четверти населения западной Белоруссии, хотя где-то уже залезем и в восточную. Но это — все-равно под миллион человек — в конце лета-начале осени мы начали резко прирастать территориями и населением, после того, как прорвали блокаду и вырвались в немецкие тылы.
Так что стягивание скота на совхозные фермы стало одной из основных хозяйственных задач в этот период — к началу сентября только на совхозных фермах стояло уже под двадцать тысяч коров, хотя и фермами их еще нельзя было назвать — порой это был просто загон, даже без крыши. Фермы мы строили. Лесопилки, кирпичные и цементные заводы, рубка леса с конца августа работали почти только на фермы. Практически все запасы картона и дегтя пошли на изготовления толя — ничего другого в больших количествах для покрытия крыш мы изготовить просто не успеем. Но народ строил фермы даже не дожидаясь каких-то материалов — плетни из жердей и веток замазывали глиной, крышу покрывали соломой и корой — и заводили коров на постой — работники совхозов дорожили свалившимся на них богатством и относились к скотине как к большой драгоценности. Начало занятий в школах перенесли на середину октября и школьники массово включились в дело сохранения стад — каждой школе было выделено по десять-двадцать коров, чтобы давать школьникам молоко, хотя бы по стакану в день, поэтому учащиеся и учителя также активно возводили пристройки рядом со школами.
Ну, ладно — до первых морозов всю скотину разместим, даже сложим печки для обогрева — кирпича хватит. Так ее же, скотину такую, надо кормить ! Даже при минимуме в два килограмма сена на сто килограммов веса средней корове в день потребуется десять килограммов сена. Про молоко при этом можно будет особо не думать — литр, от силы — пара литров в день — это все, что выдаст корова на таком рационе. Хотя и на том спасибо. То есть на двести пятьдесят дней стойлового содержания (округляем вверх) одной корове потребуется две с половиной тонны сена. При продуктивности наших диких сенокосов в тонну-полторы с гектара, на каждую коров потребуется скосить по два гектара, и это — самый минимум.
Правда, осеннее сено, из старой травы, не слишком-то и подходит для кормежки — много вещества перешло в клетчатку, что плохо для молочной продуктивности. Да в и навозе после такого сена остается много семян, то есть удобрение тоже не очень-то хорошее, так как с ним на поле будет заноситься много сорняков. Но молодой травы взять уже неоткуда, так что берем что есть и не жужжим — пропустим перепрелый навоз через курятники, где куры выберут из него всякую живность, а заодно и часть семян — тоже должно получиться неплохо. А учитывая, что с голодухи коровы готовы жрать и солому, наше сено, если его хватит на весь сезон, покажется им деликатесом. Все познается в сравнении.
Соответственно, на двадцать тысяч коров нам потребуется скосить сена с сорока тысяч гектаров — четыреста квадратных километров. Вручную, косой, человек может скосить четверть гектара в день. Сто шестьдесят тысяч человеко-дней. Если вывести в поля двадцать тысяч человек, они управятся за восемь дней. Но не выйдет — слишком много других работ, да и все ли смогут работать в таком режиме — неизвестно. Конная косилка с шириной захвата в метр скосит такую же площадь за час. Это сто шестьдесят тысяч уже человеко-часов, или шестнадцать тысяч человеко-дней из расчета десятичасового рабочего дня. На те же восемь дней потребуется уже две тысячи человек и столько де конных косилок. Которых у нас в десять раз меньше. Тракторная же косилка с шириной захвата два метра в час скосит уже два с половиной гектара — в десять раз больше, чем конная, и в сто — чем человек с косой. Эти несложные расчеты еще летом, до того как у нас образовались такие большие стада, подвигли нас собирать косилки откуда только можно. Более того, начав с ремонта, мы уже пришли и к их изготовлению, осилив к концу августа выпуск уже трех прицепных тракторных косилок в день. А ведь каждая косилка — это минимум двадцать гектаров скошенной травы в сутки. Соответственно, изготовленные нами и собранные по окрестностям восемьдесят семь тракторных косилок давали каждые сутки полторы тысячи гектаров сенокоса каждый день — пятнадцать квадратных километров. Общий накос был меньше возможного из-за поломок и переездов с поля на поле. Двести семнадцать конных косилок добавляли еще тысячу гектаров. А ручную косьбу мы просто запретили, навязав как единоличникам, так и колхозникам добровольно-принудительную механизированную косьбу, за что они отдавали нам двадцать процентов сена, заготовленного на их землях, и это еще помимо десятипроцентного налога сеном с сенокосов, что они тоже платили. Просто работы предстоит и так выше крыши, так что нечего тратить человеко-часы на заранее непродуктивный труд, если есть возможность его ускорить. Хотя крестьяне в основном были не в обиде — все понимают, что идет война, да и сэкономленное время они могли потратить на подкашивание небольших лесных полян, тем самым компенсируя оплату и налог.
Такие же простые расчеты заставляли нас наращивать парк и другой сеноуборочной техники — ворошителей, механических граблей, сеноскучивателей. Их количество возрастало примерно по той же схеме — собрать по округе, начать ремонт, постепенно переходя и к изготовлению. С освобождением Барановичей мы уже начали прикидывать, какое из предприятий города приспособить под более серьезный выпуск сельхозтехники, но в конце августа мы освободили Волковыск, где находился специализированный завод по производству сельхозтехники, поэтому вопрос отпал сам собой.
Вот на что уходило много ручного труда, так это на сушку. Хотя по количеству осадков сентябрь уступает августу и тем более июлю, но менее жаркое солнце медленнее сушит сено, а дожди идут не такие интенсивные, как летом, поэтому, при меньшем количестве осадков, их продолжительность выше. Поэтому крестьяне активно строили сеносушилки самых разных конструкций. Где-то устанавливали длинные — метров по десять-пятнадцать каждый — домики из жердей и накидывали на них сено, чтобы оно лучше продувалось. Где-то строили полуоткрытые сараи с плоскими жердяными ярусами, на которых и лежало сено, а чтобы оно быстрее сохло — порой проводили понизу короб, через который от небольшой печки шли горячие газы — естественно, не внутрь помещения. А где-то просто устанавливали такие многоярусные полати в строениях, даже в домах — и сушили сено там. Народ готовился к зиме, отлично понимая, что теперь им не на кого рассчитывать. Но тут недостаток перестоянной травы оборачивался к выгоде — такая трава содержит меньше влаги, чем молодая, поэтому она сохла раза в два быстрее.
Таким образом, к началу сентября мы вышли уже на две с половиной тысячи гектаров накоса в день — двадцать пять квадратных километров, ну или квадрат со стороной пять километров, если бы все поля были вплотную друг к другу. Соответственно, в день мы обеспечивали минимумом кормов более тысячи буренок, а с учетом того, что мы занимались заготовкой кормов начиная с середины июля, пусть и в меньших масштабах, можно было рассчитывать, что мы прокормим и сорок тысяч коров, причем с рационом не десять, а как минимум пятнадцать килограммов сена в сутки. Это если исходить из производительности нашей техники. С территориями было сложнее — осталось мало полей, на которых можно было бы развернуться — один-два гектара — и надо ехать на следующее поле. Поэтому все чаще на такие поля мы стали запускать конные косилки, а прицепные, на тракторах, пошли на запад и на восток, на оккупированную территорию — ДРГ и бронегруппы оттесняли или истребляли немецкие гарнизоны, создавали периметр безопасности в десять-двадцать километров — и на поля выпускались тракторы, которые быстро скашивали траву, следом за ними шли конные грабли, которые сгребали валки свежескошенной травы в копенки, их потом грузили на прицепы или подводы и утаскивали на нашу территорию. Правда, вскоре оказалось, что немцы далеко не всегда пытались отдавить нас обратно — такое обычно случалось, если мы подбирались к какой-нибудь дороге или достаточно крупному населенному пункту. Поэтому мы начали понемногу отжимать территории и уже в нормальном порядке косить и сушить сено на них, вывозя уже готовый продукт.
С овцами было попроще — их минимальная потребность — килограмм сена в день — в десять раз меньше, чем у коровы. Так что, несмотря на то, что овец скопилось у нас уже в два с половиной раза больше, чем коров — пятьдесят тысяч, мы считали их по остаточному принципу. Хотя этот остаточный принцип даст нам уже зимой сто пятьдесят тонн шерсти и около пяти тысяч полушубков. Это только с совхозных овчарен. Колхозы и единоличники дадут налогами еще трижды от этого количества. Так что мы уже сейчас, несмотря на ведущиеся бои, возобновили работу на гродненском суконном комбинате — если считать, что при обработке будут потери даже в треть от этого количества, то все-равно получим четыреста тонн шерстяной ткани, и, например, если будем делать только драп плотностью в семьсот грамм на квадратный метр — это 280 000 квадратных метров ткани — 70 000 шинелей, причем очень плотных. Шинелей же полегче, с тканью в полкило на метр, выйдет уже сто тысяч. Оденем всех, ведь у нас еще есть и лен. Так что овцы были стратегическим ресурсом, в отличие от коз — попадавшихся нам под руку коз мы отдавали совхозникам в домашнее хозяйство.
Но в дополнение к сену была у нас и еще одна подпорка — кормовые дрожжи. Местные бумагоделательные и соломоцеллюлозные заводы, барановичский сахарный завод поставляли много отходов для местных же заводов по производству дрожжей, которых только на нашей территории было три, а на расстояниях пятьдесят-сто километров — уже целых десять. Так что даже без расширения территории мы могли рассчитывать на сто двадцать грамм дрожжей в день на одну совхозную корову. Но хотелось бы по-больше — хотя бы полкило, поэтому мы уже вводили в строй еще два цеха, для которых успели до войны завезти оборудование, но не ввели его в эксплуатацию. А промышленники уже присматривались к производству оборудования своими силами — если получится вводить хотя бы по цеху в месяц, кормовыми дрожжами будут обеспечены не только совхозные, но и колхозные фермы. А там, глядишь, дойдет очередь и до единоличников. Пока же, естественно, почти все дрожжи шли в совхозы — народ тут еще не проникся в массе полезностью этой добавки, а ведь полкилограмма дрожжей дают прибавку в надоях до пяти литров и до полупроцента жирности. Ну, если даже не пять, то хотя бы два-то литра мы получим, а это в дополнение к существующим трем — уже пять литров молока от одной коровы ! От двадцати тысяч — сто тысяч литров в день. И это только от совхозных, а нам ведь сдавали молоко — в виде налогов или обязательных поставок — и единоличники, и колхозники. Это и детям по поллитра в день, и на творог-сыр будет оставаться — для килограмма сыра надо от шести до пятнадцати килограммов, для творога — примерно семь. По маслу — из литра получается от двадцати до семидесяти граммов, в зависимости от жирности молока, сорта масла. То есть в нашем — властей — распоряжении может появиться неплохой "пряник", и ради этого стоило побегать как угорелым, расшивая узкие места.
А тут я еще закинул удочку микробиологам, работавшим на дрожжевых заводах.
