Послушать профессиональную аудиоверсию моих книг можно в группе ВКонтакте 'Книги Веры Петрук' https://vk.com/clubverapetruk/.
Глава 1. Третий жених
— Как же тебе повезло, милая, — сказала Рина и погладила Ламию по голове. — Если бы мне такой жених достался, я бы его одним куриным бульоном не кормила. Напекла бы пирогов из всего нашего курятника. Но тебе, конечно, хотя бы с супом справиться.
В глубоких черных глазах девушки блестели искры возбуждения и счастья, но Ламия знала, что радость на лице сестры была маской. Рина, как и остальные шестеро незамужних сестер Ламии, отчаянно завидовали.
— Брысь, — прицыкнул на девушку Ёрик и тоже погладил Ламию по плечу. — Не слушай эту гусыню, сестрица. У тебя все получится. Хочешь, я помогу тебе курицу поймать?
— Это нечестно, — оттолкнула брата Марица, старшая из сестер. — Ламия должна сама все сделать, разве не слышал? Что по мне, так обычай этот дурацкий какой-то. Я бы что-нибудь посложнее для будущей жены придумала, чем суп куриный. Права Рина, вот пирог с голубятиной все бы мастерство хозяйки показал. А тут — тьфу, — Марица в сердцах сплюнула на покрытую навозом землю курятника. — И ребенок справится.
— Обычай есть обычай, радуйся, что у нас таких нет, — оборвал ее Ёрик. — Давай, Ламия, люди ждут.
В курятнике столпилось человек десять, привыкшие к людям курицы беззаботно клевали просо, и Ламия подумала, что, если бы тип, которого ей сосватали с утра, приехал раньше, она бы с вечера посадила курицу в клетку, и сейчас ей не пришлось бы возиться с очищением птичьего зоба. А еще она подумала о том, что можно "нечаянно" промахнуться и всадить топор в чью-нибудь ногу. Тогда, может, и ротозеев на вечернем мероприятии станет меньше. Впрочем, на это надеяться не стоило. На третью свадьбу главной ведьмы деревни точно соберется весь Яников Светоч. Всем же интересно, что с третьим женихом случится. А в том, что с ним что-то произойдет ни у кого сомнений не было — разве что у отца, который мечтал избавиться от обузы в виде Ламии уже давно и не упускал ни одного шанса.
Сама Ламия запрещала себе думать и о свадьбе и о женихе с того момента, как отец сообщил ей о том, что торговец коврами из Цертуссы, остановившийся у них на ночлег, согласился взять ее в жены, чем несказанно обрадовал всю семью. А так как мнение Ламии давно перестало что-либо значить, праздник для родни, действительно, был значимый.
Ее первая свадьба состоялась в тот год, когда у Ламии пошла женская кровь. Отец с нетерпением ждал этого события и сразу сосватал Ламию сыну пекаря с соседней улицы. Тогда к свадьбе весь Яников Светоч готовился, ведь роднились две большие семьи, а значит, скучные будни сельчан обещали прерваться, как минимум на неделю. Ламия мальчишку знала с детства, любить не любила, но и неприязни не чувствовала. Куда больше ее напугали слезы матери, которая еще никогда слабости не показывала, и даже когда ее второй ребенок умер при рождении, не проронила ни слезинки. Мать всегда была сильной, трудилась от зари до зари, с другими женами отца не ссорилась, хотя ее, как и теперь Ламию, в семье не любили.
И вот тогда, накануне той свадьбы, с матерью прямо истерика случилась. Чего она только не делала, чтобы отца отговорить — и на коленях перед ним ползала, и в вечной любви клялась, и чудеса разные обещала, лишь бы дочка еще в девках походила. Сама Ламия замуж не особенно хотела, но и ничего против не думала. Рано или поздно, а любая девка должна замуж пойти, иначе позор семье и ей лично.
В общем, отец на расправу был суров, наказал тогда и мать, и Ламию, заперев обоих в бане — успокоиться и о жизни подумать. Позже, спустя годы, Ламия не один раз пыталась вспомнить ту ночь, но воспоминания обрывались на захлопнутой за спиной дверью.
Девушка поймала попавшуюся под ноги пеструшку и, схватив ее за крылья, понесла к окровавленному топчану, где обычно казнили всю домашнюю птицу. Толпа ротозеев, возбужденно переговариваясь, выкатилась из курятница следом. Покружив птицу в воздухе, Ламия уложила успокоившуюся тушку на пень и, уверенно взмахнув топором, отсекла курице голову. Кровь брызнула ей в лицо, окропив также шею и крошечную родинку между ключицами — ту самую, которая появилась у нее после ночи в бане.
Очнулась тогда Ламия уже в семейной избе, рядом с первой женой отца, которая недовольно промывала ей рану на груди и бурчала, что нехорошо, когда сначала свадьба, а потом похороны. Мать ту ночь не пережила.
Недолго прожил и первый жених Ламии. Бедняга наступил на змею, когда выкупал невесту у родителей. Тогда во дворе главного кузнеца деревни толпилось не меньше двух десятков человек, а с утра горланили песни свадебные ротозеи — в такой шум даже самая дурная змея близко к людям не подползет. А серая малия, вот, пришла. Тогда Ламии все припомнили — и схожесть имени с ядовитой змеей, и гордый нрав, и необычную для сельчан внешность. Прозвище "ведьма", которое раньше только шептали, теперь каждый считал обязательным громко произнести при любом ее появлении на людях.
Как считала сама Ламия, главная ее беда была в волосах — белых, словно молоко, пушистых, словно пух одуванчика. Людей со светлыми волосами не любили не только в Альцироне, но, как утверждал отец, и во всем Годелэнде. А если у тебя еще белые брови и ресницы, то ты совсем уродина — с таким клеймом Ламия и выросла. Отец был уверен, что мать Ламии согрешила с демонами на стороне, потому что сама была из той самой породы женщин, которые считались красотками. Ламия хорошо помнила длинные, черные, как сажа, волосы матери, всегда пахнущие домом и добротой, ее красные, яркие губы, которые целовали нежно и любяще, и темные, загадочные глаза, над которыми взлетали гордые брови. В Альцироне все красотки были сочные, темные, с большим количеством красок — природных и искусственных — на лице, в одежде, волосах. В деревнях, вроде Яникова Светоча, женщины были крупнее, чем горожанки, поэтому тем сильнее выделялась среди сельчанок мать Ламии, чья талия могла соперничать в изяществе с молодой березой, которую отец посадил в день их свадьбы и которую срубил, когда жена умерла.
Ламия же была другой. От матери ей не достались ни цвет волос, ни тонкость талии, ни нежность кожи. Да и у отца — крепкого смуглого мужчины с крупным носом и темными волосами — она ничего не позаимствовала. Родилась маленькой и белой, как моль, с серыми, почти прозрачными глазами, которые ей с детства велели держать опущенными в землю, чтобы никого не сглазить. Ламия не слушалась, огребала от старших, но выводы не делала. На кухню ее не пустили жены отца, которые со временем отстранили Ламию и от другой женской работы, поэтому она трудилась в поле с братьями, в результате чего тонкая от природы кость обросла крепкими мышцами, а белая кожа, отчаянно сгоравшая на солнце, хоть и не стала смуглой, но приобрела цвет яблока, прихваченного первыми морозами. О мягкотелости, которая в последние годы ценилась среди богатых сельчанок, можно было и не мечтать. Ламия уже и не помнила, когда могла ущипнуть себя за бок и ощутить плоть между пальцами. Кожа обтягивала ее туго, словно перчатка, а глаза на худом лице глядели остро, словно нож, прячущийся в руках убийцы.
Второго жениха удалось с трудом найти, когда Ламии уже шел двадцатый год. Никто из местных не хотел брать в жену девицу с белыми волосами, несмотря на то, что ее отец обещал щедрое приданое и долю в семейном хозяйстве. Тогда домашние додумались послать сватов в Горный Ключ, деревню, которая находилась достаточно далеко, чтобы слухи о проклятой невесте в нее не дошли. Правда, староста возражал, так как боялся, что "в случае чего" агрессивные горяне придут мстить. Отец к тому времени был достаточно богат, чтобы не прислушиваться к мнению сельского главы.
Однако староста был человеком мудрым и не ошибся. Когда жениха переехала его же телега, груженая тяжелыми сундуками с подарками для невесты, горяне сожгли кукурузное поле и перерезали всех овец на дальнем пастбище. Отцу Ламии пришлось платить и за урожай, и за скотину.
Поймав убежавшую с топчана безголовую тушку курицы и проигнорировав просьбы зевак посмотреть на "куриные пляски", Ламия направилась к горячему котлу, радуясь, что Ёрик избавил ее хотя бы от нагревания воды. Чан выволокли во двор, чтобы все могли видеть, как будущая жена управляется с потрошением. День выдался холодным, последний месяц осени ничем не отличался от зимы, и гости жались поближе к костру, грея руки над кипящей водой. Еще с утра прилетел северный ветер, распахнул чердачную дверь сарая, разметал сено по двору, в общем, понатворил всякого, словно в обиде, что его не пригласили. Ближе всех к котлу стоял хмурый тощий парень в шубе из красного меха — фигура настолько яркая, что сначала Ламия приняла за жениха его. Потом Рина, которая всегда узнавала новости быстрее других, великодушно объяснила, что мага пригласил из Хартума отец. Ворожей должен был лично проследить, чтобы свадьба "прошла, как надо".
Деликатность сестры удивляла. В другой раз Рина, непременно, высказалась бы прямо — мол, колдун нужен, чтобы жених не умер, но сейчас, видимо, девушка хотела произвести впечатление на свиту гостя, где кроме самого жениха было еще достаточно молодых парней. Собственно, жениха Ламия так и не увидела, но ей было все равно. К будущему мужу неприязни она не испытывала — в конце концов, он должен был увести ее в другой мир, а за одно это уже стоило быть благодарной. А вот, кто ее раздражал и злил по-настоящему, так это колдун. Все утро ходил за ней, словно привязанный, следил за каждым жестом и взглядом, а вещи, которые она трогала, потом обязательно нюхал, словно они должны были пахнуть ядом. Лишь поднявшийся ветер отогнал парня к котлу, откуда он пристально наблюдал за ней, недовольный, что процесс поимки курицы занял так много времени.
Взвесив, чего она хочет больше — выйти замуж и уехать или остаться и терпеть, Ламия выбрала первое, поэтому аккуратно опустила тушку в чан, подавив желание плюхнуть курицу в воду с размаху, обдав брызгами зевак и мага особенно. Пусть смотрит, ей не жалко. А вдруг, действительно, разглядит в ней проклятие, так еще и поможет чем? Уехать из Яникова Светоча нужно было непременно, любым способом.
Поэтому Ламия одарила сурового парня в красной шубе самой лучшей улыбкой и, усевшись на табурет возле еще горевшего костра, принялась щипать мокрую тушку. Не сказать, что она умела делать это хорошо, но занятие расслабляло и отвлекало от тяжелых мыслей.
Впервые Ламия попросила отца отпустить ее еще в четырнадцать лет — через год после несостоявшейся свадьбы с сыном пекаря. Родитель взял ее за косу, намотал на кулак и предупредил, что, если она еще раз заявит о подобном, ее побьют. Ламия не продержалась и полгода — попросилась с бродячим обувным мастером, который ей приглянулся. Отец слово сдержал, Ламия два дня ревела в сарае, но не от боли, а от обиды на башмачника, который обещал прийти со сватами, но так и не заявился. После второй свадьбы поведение отца показалось уже странным. Почему он предпочитал терпеть ее и косые взгляды на всю семью из-за проклятой дочери? Не легче ли было прогнать с глаз долой, отпустить?
Мысль о побеге грела Ламию давно, но Яников Светоч лежал в долине, окруженной горами, словно середка пиона, скрытая могучими лепестками. Знакомый егерь рассказывал Ламии, что из долины ведут две дороги — западная и восточная. Первая упиралась в переправу на Маро Озере, откуда раз в неделю ходила ладья в порт Хартум на другом берегу. Места на ладье раскупались за полгода вперед, а за билет платили золотом. Вторая дорога, восточная, заканчивалась Великой Рекой, за которой начинались владения врагов — угеритов. Как бы Ламии не было плохо дома, но к черным колдунам угеритов она не хотела. Ей только и оставалось радоваться, что местные женихи на нее давно не смотрели, а шанс стать женой проезжего бродяги, воина, купца — да кого угодно, все еще сохранялся. В свои двадцать четыре года Ламия выглядела девчонкой, чем вызывала дополнительную зависть сестер, которые злились, что она не делится с ними ведьмиными секретами.
Что касалось отца, то, пользуясь особенностями дочки, он смело снижал ей возраст до пятнадцати, а то и четырнадцати лет, когда расхваливал "товар" перед заезжими постояльцами. Ламия же изо всех сил старалась соответствовать заявленным годам, так как в этом цели ее и отца совпадали. Сейчас, вот, ее будущий жених — торговец из Цертуссы — считал, что жене всего три раза по пять зим. Ламия еще не видела будущего мужа и даже имени его не знала, но уже чувствовала жалость к нему и заодно к себе. А вдруг все повторится в третий раз?
Упрямство родителя, не желавшего отпускать ее из дома, однажды объяснила старуха Смерглана — мать отца и единственная женщина в семье, которая относилась к Ламии, если не с любовью, то, по меньшей мере, с симпатией. Когда после очередного неудачного разговора с отцом, Ламия отчаянно рубила ромашкам головы тяпкой, бабка поймала ее за руку, увела к себе в комнату — до того вонючую, что находиться там долго без тошноты в горле было невозможно, угостила куском сахара и заявила:
— Дочка, Савад молод, и у него еще должно родиться много детей. Не спрашивай его больше, и сама бежать не пытайся. Он, конечно, тебя не любит, но в горах ты долго не проживешь. А если с ним что случится, сельчане тебя быстро Крону отправят. Попадешь в Башню Силы и сгниешь там заживо.
Ламия уставилась на старуху, не донеся сахар до рта. Новые имена и названия вызывали у нее жуткий интерес.
— Башни Силы? Кто такой Крон?
И хотя она ожидала что-то в духе "придет время, сама узнаешь", как обычно отвечали взрослые, бабка Смерглана была не того пошива.
— Крон — первый маг Альцирона, деточка, — ухмыльнувшись, ответила она. — Как по-твоему, я стара?
Вопрос был неожиданным, и Ламия с укором посмотрела на старуху.
— Ну, конечно, бабуля, — фыркнула она. — Ты похожа на корку хлеба, которая за печь осенью упала, пролежала там до весны, а потом ее оттуда достали — сморщенную, заплесневелую и вонючую. Такую и есть нельзя, только выбросить.
— Молодец, деточка, — Смерглана улыбнулась, отчего каждая из ее морщин разделилась на двое, а то и на трое борозд. — Так вот, Крон родился в те времена, когда моя бабка еще молоко матери сосала. Он не просто старый, он древний. А теперь другое скажу. Знаешь ли ты, что самое сложное для колдунов заклинание — это заклятье молодости? Только самые могущественные могут омолодить себя с помощью магии — да и то лет на десять, не больше.
— А Крон, наверное, выглядит, совсем молодым? — прервала ее Ламия, никогда не отличающаяся терпением.
— Он как ты, девочка моя. Истинных годов по его лицу не сосчитать. Крона боятся не только угериты, но даже шаманы Цертуссы. Это он заново отстроил Башни Силы, которые возведены по всему западному побережью Великой Реки. Их магия охраняет нас от врагов. Помнишь, в беззвездную ночь Волчье Ущелье светится? Это Башня Сил в нем спрятана. Без этих башен черные маги угеритов давно вырезали бы и нашу деревню, и Горный Ключ, и Хартум. А потом и до столицы бы добрались.
— Так почему мы должны бояться Крона, если он защищает жителей Альцирона?
— Я не говорила — мы, я говорила — ты. Ты должна бояться его, Ламия. В тебе нет ни капли магии, но люди верят, что ты ведьма, а народной молвы достаточно для солдат церкви. Ведь в Башнях Силы заперты именно они — ведьмы, колдуны, маги. Все те, кто не имеют королевской лицензии на магию. Это люди из народа, деточка. Они либо недостаточно грамотные, чтобы сдать экзамен в Магической Академию, либо недостаточно богатые, чтобы заплатить налог на колдовство. Таких ищут по всей стране и отправляют в Башни. Там они гниют заживо, зато мы живем спокойно, и не боимся проснуться ночью и увидеть надо собой морду угерита. А я ведь помню времена, когда набеги с восточного побережья были страшнее, чем неурожай или засуха.
— Но если там такие, как я — неведьмы, то есть, — как же Башни получают свою охранную силу? Значит, не от магии?
— Значит, не от нее, — согласилась Смерглана. — Все это дела Крона, в них лучше не лезть, и на пути его не попадаться. А теперь о твоем отце. Вернее, о твоей матери. За несколько дней до того, как у нее случилась болезнь сердца, от которой она умерла, Сирена пригрозила твоему отцу мужским бессилием, если он выгонит тебя из дома. Она ведь была чужачкой, твоя мать. И хотя у нее никаких волшебных талантов не было, Савад считал ее ведьмой. Вероятно, не без причины. Потому он теперь и боится навлечь на себя проклятие умершей жены и отпустит тебя из дома, не иначе как с мужем.
После того разговора Ламия долго думала, почему из всех видов проклятий мать выбрала именно это, посадив ее в домашнюю клетку? Почему не велела отцу никогда ее не бить? Или, что может быть проще — любить, как родную дочь?
Такие мысли ни к чему хорошему не приводили, поэтому Ламия сосредоточилась на курице, но вдруг обнаружила, что вертит в руках совершенно лысую тушку, а Рина отчаянно тычет ее в бок прутиком.
— Дуреха, давай суп уже вари, полдень скоро, жених заждался.
Время до обеда пролетело незаметно. Почему-то Ламия запомнила даже не то, как ее мыли, наряжали, красили и расплетали косы, а то, как она вытаскивала кишки из курицы и смотрела на свои руки: красные от крови, в черных разводьях от налипших птичьих внутренностей, жилистые и угловатые — от тяжелой работы в поле. Умываясь, она заглянула в розовую воду и посмотрела себе в глаза. Они были бессовестно бледными, с черной окаемкой вокруг серого бездонного поля, окружавшего зрачок. Нет, она не понимала, почему купец из Цертуссы, который мог выбрать любую из ее сестер — всех, как на подбор, красивых брюнеток с черными глазами — взял в жены именно ее. Может, не в красоте лица дело? Впрочем, и хорошей фигурой Ламия не могла похвастаться. Такой мягкой кожи и изящной талии, как у Рины, у нее точно не было. Последний раз взглянув на отражение, Ламия себе улыбнулась. В конце концов, еще оставалась любовь. А вдруг купец видел ее раньше и влюбился без памяти? Бывало же такое, когда человек западал тебе в душу, казалось бы, без особой причины. И может, случится второе чудо, и она тоже его полюбит?
Из-за скорого отъезда жениха свадьбу проводили в сокращенном виде — без расплетин, выкупа и прочих деревенских ритуалов, которые, порой, растягивались на месяц. Однако это не помешало всему Яникову Светочу собраться сегодня во дворе главного кузнеца деревни. Ряды столов установили за баней, чтобы защитить гостей от пронизывающего ветра, и Ламия не могла избавиться от кома в горле с того момента, как ее усадили во главе стола. Баня всегда напоминала ей о самых тяжелых моментах в ее жизни, начиная со смерти матери и заканчивая отцовскими побоями. Мрачная стена бани глядела на нее темными замшелыми бревнами — их не красили ни цветные ленты, ни букеты последних хризантем, которыми охапками болтались на углах и под крышей.
Жених опоздал, а когда его подвели к столу с криками и плясками, Ламия поняла, что чуда не случится. Возможно, старик был хорошим человеком, но в его слезящихся глазах она не увидела ничего, что хоть немного напоминало любовь. Когда-то высокий, но уже согбенный годами, начинающий лысеть, но все еще верящий в свою неотразимую мужскую притягательность, он скользнул по ней равнодушным взглядом, и уверенно занял место рядом, велев наполнить чашку с куриным бульоном, приготовленным будущей женой. По законам Цертуссы праздничный обед предшествовал церковному венчанию, и, хотя сельский священник однозначно высказал кузнецу свое недовольство, Савад хотел всячески угодить гостю. Поэтому церковнику отправили целиком зажаренную свинью с яблоками и нижайше попросили подождать, когда молодые закончат трапезу.
Увы, трапезе не суждено было завершиться счастливым или каким-либо другим браком. Наполняя миску ароматным бульоном, Ламия не могла избавиться от образа собственных окровавленных рук, который прочно поселился в ее голове. Старик принял чашку, даже не взглянув на нее, Ламия же подумала, что не знает его имени. А еще она подумала о том, что вряд ли сможет искренне плакать, если с этим человеком что-то случится.
Первую ложку из чашки старика проглотил приглашенный отцом колдун. Почмокав, он попробовал вторую, а гости замерли, ожидая представления. Ламия смотрела на свои сцепленные пальцы и считала удары сердца. Наконец, колдун удовлетворенно кивнул и передал миску с бульоном жениху, недовольному задержкой.
Старик уверенно зачерпнул, стараясь захватить больше гущи со дна, и неожиданно подмигнув Ламии, лихо отправил ложку в рот. Он умер, содрогаясь в приступах кашлях и отчаянно пытаясь вытолкнуть из легких залетевшую туда куриную косточку.
Третья свадьба не состоялась.
