Наличию на моих складах продовольствия они обрадовались. Особо им понравилось, что запасы мои предусмотрены для длительного хранения. Апельсинам и лимонам в огромных количествах удивились, но когда я сказал, что эти цитрусовые прекрасно помогают от цинги, недоумение у них спало, но все равно выразили сомнение в необходимости подобных запасов. Не верили они, что осада дойдет до такой степени, что у простых солдат выползет эта болезнь. И тут они у меня ничего кроме консервов не выкупили, так что все апельсины и лимоны остались на складах. Сохранить их не проблема — у Чурова они лежали в отапливаемом помещении, так что те не померзнут и прекрасно доживут до самой осени.
Большое оживление вызвал воздушный шар. Стессель даже хлопнул в ладоши, воскликнув "Как кстати!". Его купили без колебаний, выложив три тысячи, окупив таким образом мои расходы на его приобретение. И, после недельной подготовки, обустроили место его расположения на горе Высокой, как раз за моими постройками. Троса для его удержания опять же купили у меня и с его помощью стали проводить частую воздушную разведку, поднимая шар в безветренную погоду до полукилометра. Оттуда прекрасно было видно море на целых полста верст, ну а чтобы поддерживать связь с наблюдателем они протянули телефон. Не мой полевой, запасы которых я до сих пор хранил, а какой-то старый из собственных сбережений.
По поводу воздушной разведки.... Я им сказал, что с удовольствием им в этом помогу и они приняли информацию к сведению. В будущем, когда японцы подступятся по суше, мои услуги им очень пригодятся. Ну а Старку я выдал новую идею:
— Мои летательные аппараты можно использовать и на море и вести авиационную разведку вдали от берега.
— Вот как? И каким же образом?
— Помните как я своими мотоциклами таскал за собою планер?
— Как же, прекрасно помним, — ответили они, уже догадавшись куда я клоню.
— Так вот, подобное можно сделать и с каким-нибудь быстроходным кораблем или катером. Соорудить на корме площадку для чайки, поставить катушку с тросом и телефоном и таскать по морю. Чайку надо будет сделать двухместной, так будет лучше. У судов мощностей намного больше чем у моих мотоциклов, так что с подъемом крыла сложностей не возникнет.
— Почему же двухместной? Вроде и один человек прекрасно справляется с управлением.
— Да, вот один и будет править, а другой высматривать в бинокль корабли и по телефону сообщать координаты.
— Гм, а идея хороша, — после секундной задумчивости произнес Старк.
— Хороша, только как все будет на самом деле? — засомневался Стессель. — А ну как не выдержит ваша конструкция и развалится в небе? Людей угробите.
— Сделаем усиленную раму, сложного ничего нет. Будет, конечно, тяжелее, но в данном случае это никак не скажется на планирующих свойствах. По сути это все равно, что воздушного змея за собою таскать, только им еще и управлять можно.
Они покивали головами. Сравнение было точное. И спустя несколько минут, посовещавшись, Старк выдал свое решение:
— Делайте свою двухместную чайку. Как быстро вы сможете ее нам предоставить?
— Гм, я думаю за три недели построим. Может и быстрее.
— Делайте. Мы ее испытаем и если она покажет свою эффективность, то купим у вас. Какова будет цена?
— Думаю, чайка без двигателя будет стоить две тысячи. Но я бы лучше ее вам просто так отдал, безо всяких денег. Только лишь прошу дать мне возможность самому побывать на корабле и участвовать в пробном запуске. И кинокамеру свою я хочу захватить, чтобы, значит, мне было, что показывать Императору и его супруге.
Моя идея понравилась и потому он дал свое согласие. Для меня потеря этих пары тысяч не критичная, зато я получал уникальные кадры, на которых после войны смогу как следует навариться. И опять же, киноотчет для Николая дорогого стоит. Но в первую очередь, меня волновало мнение вдовствующей Императрицы. Ведь именно на ее поддержку я решил сделать ставку. Она имеет громадное влияние на своего сына, а значит, через ее фигуру я смогу добиться очень многого.
— А что же по поводу воздушной разведки, — добавил Стессель, — то, думаю, это будет прекрасным подспорьем для нашего флота и наши корабли впредь будут более информированы о том, кто же там на самом деле ведет стрельбу....
И после этих слов Старк сдвинул брови и поиграл желваками. Намек коменданта был понятен всем — глупая гибель двух кораблей крейсера "Боярина" и минного заградителя "Енисей" больно сказалась на имидже флотских. Через несколько дней после начала войны, наместник, желая защитить подходы к портам Дальнего и Талиенваня, распорядился выставить минные заграждения и, следуя его приказу, командир "Енисея" положил мины, а утром следующего дня, продолжая работу, наскочил на собственное заграждение и подорвался, погубив, таким образом, и сам корабль и около сотни членов экипажа. На звук взрыва, думая, что японские миноноски снова подошли к нашим берегам, выдвинулся крейсер "Боярин" и, опять же, подорвался на уже выставленном минном заграждении! Экипаж в этом случае, конечно, спасся, да только корабль, вопреки ожиданиям капитана, не затонул, а остался на плаву, а потом и вовсе оказался прибит к берегу. Его хотели было снять и отбуксировать в Артур на ремонт, да только пока чесались, его опять отнесло в море, где он и погиб, по-видимому, опять подорвавшись на минном поле. Блин, да в сталинские времена обоих командиров этих судов расстреляли бы на месте без суда и следствия! Так что, подколка Стесселя была понятна — неумелые действия командиров и откровенная трусость одного из них не лучшим образом ложились на моральный облик всего флота. И Старк, выслушивая упреки, терпел. По слухам его отчехвостил и сам наместник, так, что тот выбегал из его кабинета с горящими ушами.
— Ладно, господин Рыбалко, с вашими летательными аппаратами на море все понятно. А что вы будете делать с воздушной разведкой, когда японцы высадятся на полуостров? Насколько я понимаю, ваша чайка с моторами испытывает некоторые трудности в полете и ей будет трудно выполнить длительную и тщательную разведку. Вот как долго ваш агрегат может держаться в воздухе и на какую высоту он может забираться?
Это спросил опять же Стессель. Он пытался понять, как ему оборонять крепость и подходы к ней.
— С моточайкой не все так просто, — сознался я, — наши двигателя слабоваты для уверенных полетов. Но мы работаем в этом направлении, и думаю, что в мы сможем создать новый аппарат способный прекрасно держаться в воздухе. А что по поводу разведки.... Да, он для этого дела подойдет прекрасным образом. Будет достаточно и одноместного варианта.... И, кстати, если у нас все получится наилучшим образом, то с самой моточайки можно будет на противника сбрасывать бомбы. Например, те же самые мины, что мы производим, если их скинуть на склады со снарядами, то эффект будет просто поразительным.
Для офицеров это было откровением. Ни о чем подобном они и не предполагали. Наступило минутное молчание, в ходе, которой я читал по их лицам осмысление данного факта, а затем Старк, первым подав голос, неуверенно возразил:
— Это же бесчестно....
— Что может быть бесчестного в том, что таким образом мы спасем, сотни наших людей? — по-еврейски кинул я в ответ. — И к тому же, свое бесчестие японцы уже продемонстрировали всему миру, когда напали на нас без объявления войны. Есть такая мудрая и точная пословица — как аукнется, так и откликнется. И она наиболее точно подходит к нашему случаю.
— Господин Рыбалко прав, — неожиданно поддержал меня Тахателов. — Мы будем сидеть в глубокой обороне, и японцы без особого труда нас зажмут. Не будет никакого бесчестия применять то, что поможет нам выстоять. Я бы, кстати, еще бы по проволочному заграждению и ток пустил.
— Ну да, ну да..., — задумчиво протянул Стессель, — еще и ток.... Войны с каждым разом приобретают все более звериный лик. Глядишь, вскоре и пленным в их правах будут отказывать или, что еще хуже, брать их перестанут, а умерщвлять раненых и сдавшихся прямо на поле боя. Это, извините, уже не война получается, а какое-то варварство.
— Как это не печально, но мир все более ожесточается, — развел я руками. — Вспомните, как британцы буров подавляли? Помните их концентрационные лагеря? Так вот, это всего лишь цветочки будущего, настоящий ужас нас ждет впереди. И авиационная бомбардировка на этом фоне будет выглядеть не более чем адекватной реакцией на попытку уничтожения. Так что я не считаю подобное действие бесчестным и чем-то постыдным. Наоборот, постыдно не принять никаких мер для того чтобы сберечь подобным образом сотни наших жизней.
Старку мои слова не понравились. Он их принял на свой счет и потому, глянув на меня не добро, похоже затаил обиду. Ох, как бы мне это не аукнулось....
И вот после этого разговора, после непродолжительной дискуссии, Стессель со мною согласился и высказал желание приобрести мою моточайку для разведывательных целей. Что же касается авианалетов, то он в чем-то со мною был согласен, но не готов был так сразу принять эту идею. Ему нужно было время, чтобы ее как следует обдумать и смириться с моральной точкой зрения.
Потом наш разговор коснулся моих укреплений на горе Высокой. Стессель, после краткого словесного лавирования, скупо мне сообщил:
— Ваши укрепления мы уже осмотрели и пришли к мнению, что сделаны они более или менее грамотно. Не без греха, но в целом удовлетворительно. Стены и своды вполне могут выдержать попадания японских крупных калибров, сектора обстрелов определены правильно. Конечно, есть несколько нюансов, которые вы не учли, но мы их исправим. Надеюсь, вы понимаете, что ваши укрепления мы экспроприируем на нужды крепости?
— Безо всяких сомнений, — кивнул я. — Я иного и не предполагал.
— Замечательно. Тогда, вы немедленно должны передать нам все планы ваших построек на Высокой. И, кстати, возникает вопрос, а зачем вы сделали площадку на восточной стороне горы? Для чего она там?
— Для минометных расчетов, Анатолий Михайлович. С той целью, чтобы они поддерживали обороняющихся навесным огнем и работали по целям из защищенного места. Там они будут в полной безопасности — с запада их будет закрывать вершина горы, а с восточной и южной мы возвели небольшую стену и за нее ссыпали выбранный при земляных работах грунт. Таким образом, эту площадку будет невозможно рассмотреть и со стороны моря, и минометчики будут находиться в полной безопасности.
— Ага, тогда понятно. А то мы все гадали, зачем вы ее сделали. Позже вы нам покажете на месте, как вы себе это представляете, и мы серьезно изучим это нововведение.
— Хорошо, — согласился я. На самом деле это была моя отсебятина, моя придумка. Сама площадка была небольшой, всего на три-четыре минометных расчета, окруженная со всех сторон, кроме северной, защитой, которая не пропустит ни один артиллерийский снаряд. Там же имелось две комнаты, выдолбленные в скале, одна для отдыха расчетов, другая для хранения боеприпасов. — У меня еще имеется купленный пулемет системы Максима, — добавил я, — могу продать.
— Из Америки привезли? Под какой патрон?
— Под наш, под русский.
— Замечательно, за две тысячи триста рублей мы его у вас купим. Цена устраивает? Вот и хорошо. Какие еще вы нам сюрпризы приготовили?
— Полевые телефоны....
— Это как? А чем они от обычных отличаются?
Не скрою, я свои телефоны придерживал на складе, не пуская на продажу, понимая, что они не очень-то пригодны для гражданского пользования. Слишком массивны, в прочных арборитовых корпусах-ящиках, то бишь в фанерных, выкрашенных многослойным лаком и с прочными, неубиваемыми карболитовыми трубками. Один из них я притащил с собою и временно оставил в приемной вместе с Петром. И вот теперь, выглянув, я забрал тяжелый ящик и представил на суд. Офицеры, едва с ним ознакомившись, решили:
— Возьмем на испытания пять штук. Если покажут себя с хорошей стороны, то рассмотрим возможность приобретения. Какова их цена?
— Пятьдесят пять рублей штука.
— С ума сошли? За такой примитив?
— Испытайте их, Ваше Превосходительство....
— Ладно, испытаем. Но эти пять экземпляров вы нам предоставите абсолютно бесплатно.
Как я уже говорил ранее, они, взяв мои телефоны, не стали использовать их на воздушном шаре, а предпочитали орать в трубку в собственные. Что ж, на этом этапе господа военные сэкономили немного денег.
Дальше я пытался развести их на предмет защитных касок и бронежилетов. Идея была здравая, все это признавали, но и все же они категорически отвергли их использование, потому как весь этот наряд будет не по уставу, будет сковывать движение и создавать ненужную иллюзия безопасности. В то, что бронежилет это именно "броне", они почему-то не поверили. Да и я в это особо не верил и сами пластины на прочность не проверял. Согласен — мое упущение и потому на данном этапе я от военных отстал. После, когда раскурочу из мосинки несколько бронежилетов и получу результаты, предложу их военным заново. К тому моменту они может и созреют до этой идеи. Каски также оказались отвергнуты, потому как те, уж совершенно точно не могли защитить от пули, и могли быть пробиты даже из не самого мощного револьвера. Тут я господам напомнил, что при взрыве упавшего снаряда солдата, сидящего в окопе, очень часто поражают именно приземляющиеся камни, от которых каска как раз и призвана защитить. Но и тут было все глухо — Стессель, упрямо, словно попка, мне твердил: "глупости это и не по уставу".
Мы в тот день много еще о чем говорили и много чего они у меня купили. Те же самые велосипеды и примитивные, но качественные мопеды они приобрели у меня под сотню штук. Мотоциклов с колясками взяли три штуки и моторикш тоже три. Моторикши я предложил переделать под санитарные нужды, господа почесали в затылках и согласились со мною и через пару дней прикупили еще пять штук. Потом их отвезли в мастерские при доке и вместо колясок поставили что-то наподобие деревянных, подпружиненных палатей, на которых будет возможно перевозить лежачих раненых.
Кстати, после встречи со штабными офицерами, я прямиком, пока позволяло светлое время, полетел в больничку Красного Креста и безо всякой компенсации подарил им десяток ящиков со своей зеленкой и плюс к этому присовокупил великое множество бинтов, марли, ваты, карболки и прочих лекарств, что почти уже год хранились на моих складах. Врачам это совсем скоро понадобится в неограниченном количестве. Они и сами это осознавали и благодарили меня, предлагали деньги. Но я отказался и лишь попросил их засвидетельствовать мой дар. Не с целью прославиться, а с целью отчета перед самим Императором и его горделивой матерью. Она, едва случиться мною предсказанное рождение наследника и его выявленная болезнь, наверняка потребует моего немедленного прибытия и потребует от меня новых предсказаний. Ну и отчета о проделанных мною работах. Вот потому мне и нужды доказательства моей помощи, так что врачей я попросил мне в этом помочь и они с охотой попозировали перед фотоаппаратом Пудовкина, а статью, что напечатала местная газета, я аккуратно приколол к папке-скоросшивателя. А папка эта, между прочим, Мишкино нововведение, которое он пустил в производство вскоре после моего отъезда. В пару к нему он же запустил и дырокол, который хоть и не был "изобретен" нами и был в эту эпоху уже довольно известен, но выпускал он его полностью хромированным, чем выгодно выделял изделие на фоне остальных безликих. А папка-скоросшиватель, хоть и напоминала уже ныне существующие, но, опять же, на усиках и остальных металлических деталях имела хромовое напыление и в результате этого, ржавые следы не марали драгоценные документы. По сути, тут наших изобретений нет — только лишь усовершенствование, но и это, по признаниям в письмах моего друга, сразу же стало давать небольшой, но стабильный доход. Хромовое напыление нравилось всем, и это было нашим ноу-хау, которым мы спешили делиться.
Что же касается моих будущих предсказаний перед Вдовствующей Императрицей, то у меня их было много. И тем же вечером, после посещения больницы Красного Креста, я, не откладывая в долгий ящик, сел писать письмо с откровениями. Упомянул про те, которые я уже ей предсказывал, чтобы она не забыла, ну и написал новые, страшные и ужасные. Писал тщательно, не торопясь, в течение нескольких дней. А написав, отослал письмо на Мишкин адрес, с той целью, чтобы он мои пророчества прочитал и присовокупил к ним новые, которые я не смог вспомнить. Мария Федоровна, прочитав их, конечно, придет в истинный ужас. А ужаснувшись, а вскоре и убедившись в их правдивости, надеюсь, станет воспринимать мое мнение с самым серьезным вниманием. И вот через нее-то я и смогу воздействовать на Николая, который на данный момент находится под полным влиянием властной матери.
Письмо я отослал обычной почтой. Оно обязательно дойдет, полуостров все еще не блокирован и сообщение с Большой Землей не прервано. Война только еще набирала обороты....
А вскоре после этого, после посещения мною почтового отделения, меня в пустом зале ресторана "Саратов" посетил некий ротмистр. Подошел сбоку, выспросил разрешения присесть и, не дожидаясь ответа, присел на стул напротив меня, откинулся на спинку и, сложив нога на ногу, стал рассматривать.
— Чего вы от меня хотите и кто вы такой? — спросил я недовольно, выпрямляя спину под его наглым и властным взглядом. Сам ротмистр был в тяжелой шинели, которую не удосужился снять при входе, в высокой черной папахе, натянутой до самых бровей. Густая, черная как смоль, борода закрывала его лицо до середины щек, едва ли не до глаз, и лишь один горбатый, покрасневший с мороза нос, прорезал заросли словно ледокол.
— Князь Микеладзе, — представился он, после секундного молчания, — начальник жандармского управления. Совсем недавно прибыл и приступил к своим обязанностям в крепости Порт-Артура, — он замолчал, с ухмылкой наблюдая за моей удивленной реакцией.
Через пару секунд я осознал сказанное:
— Гм, господин ротмистр, чем обязан вашему визиту?
— Рыбалко Василий Иванович? — то ли спросил, то ли утвердил он.
— Да, это я.
— Наконец-то я вас встретил, — осклабился он хищно и неспешно обнажил голову, стянув папаху. Потом так же лениво расстегнул несколько пуговиц шинели, явив на свет божий жандармский мундир. — Не поверите, дорогой Василий Иванович, я, получив распоряжения по поводу вашей личности, только и мечтал поскорее встретиться с вами.
— Чего же так?
— Должок за вами, помните?
— Какой же? — не без удивления спросил я.
— Отчет о вашей здесь деятельности вы мне должны предоставить. М-да, вы здесь почти целый год, а так и не удосужились этого сделать. Нехорошо это, неправильно. Вы, как наш..., — он демонстративно оглянулся — не подсушивает ли кто, и, на всякий случай, снизив голос, добавил, — ... вы как наш агент, просто обязаны были это делать. Писать нам отчеты — чем вы тут занимаетесь, с кем имеете общение, куда и за какой надобностью отлучаетесь. И помогать выявлять неблагонадежных людей. Нехорошо манкировать своими обязанностями, Василий Иванович, очень нехорошо.
— Господин ротмистр, а вы не ошибаетесь ли в моих обязанностях? — с усмешкой спросил я. Этот князь мне уже не нравился. Не нравилась его надменность, наглость. Хотя, признаю, жандармы они такие — профессиональная деформация личности брала свое. А этот еще и княжеских кровей, и судя по густозаросшей физиономии, орлиному носу, сильному акценту и говорящей фамилии — еще и грузинских. А у тех с самомнением было во все времена все прекрасно.
— Ничуть, — не поддавшись на мой тон, ответил он. — У меня есть четкие инструкции по поводу вашей персоны. Там изложено все предельно ясно. Что вы должны, что вы обязаны и сколько я вам за это должен платить. Целый год вы здесь сидели без нашего присмотра и жили вволю. Я не виню вас, я б на вашем месте сделал бы так же, да и любой другой, наверняка, тоже. В этом я вас прекрасно понимаю..., м-да. Кстати, не поленитесь завтра зайти ко мне в управление и получить ваше вознаграждение. Пятьсот рублей, между прочим.
Я не знал, как на него реагировать. Вроде бы — представитель власти и я, однажды попав в их руки, обязан ему подчиняться. Но вот глядя на наглеца Микеладзе, глядя на его противную ухмылку, пробивавшуюся сквозь заросли черной проволоки, я отказывал себе в этом "удовольствии". Подчиняться охранке здесь, в Артуре мне совершенно не хотелось. Да и по справедливости рассудить, что он мне мог здесь сделать? Пожурить? Покачать недовольно головой и отписаться своему начальству о том, что агент Рыбалко вышел из под контроля и отказывается предоставлять отчеты? Ничего серьезного он мне сделать не мог и сам он это должен был понимать. Все-таки я здесь с воли Марии Федоровны и князь, как бы ему это не хотелось, мне в этом месте и в это время совершенно не указ. Фактически — он для меня пустое место. И воздействовать он на меня никак не сможет — я не преступник, чтобы меня арестовывать и отнимать имущество. Я всего лишь агент охранки и ничего более и воздействовать на меня может, вернее мог, один лишь Зубатов. Ну а сейчас, в связи с его отставкой, тот, кто его замещает. Вот так-то.
— Уважаемый господин князь, — начал я говорить, желая отвадить от моей персоны этого жандарма враз и навсегда, — я понимаю ваше служебное рвение, понимаю, что вы на новом месте готовы рвать и метать. Да, я агент охранки поневоле, по собственно глупости, это правда и я обязан работать с вашим подразделением. Но, уважаемый господин начальник, эту обязанность на меня возложили не вы и не ваши рядовые сотрудники, а некто более весомый. И вы уж не берите это на свой счет, но никаких отчетов я вам давать не намерен и никаких сношений с вашей конторой, кроме тех, что касается моих перемещений по стране, тоже. Я здесь нахожусь с воли Марии Федоровны, матери нашего Императора, так что, эти самые пятьсот рублей, что вы мне якобы должны, можете пустить на нужды вашего отделения. Все больше пользы будет.
Признаюсь, с моей стороны получилось хамовато. Не так я хотел ему дать понять, что не собираюсь с ним работать — опять подвел мой язык. Ведь хотел сказать более мягко и не так обидно. Но, теперь-то чего?
Князь, понятное дело, на мои слова обиделся. Покраснел лицом, надул щеки.
— Да что вы себе позволяете.... Какой я вам "господин князь"?!
