И она говорит:
— Нет.
Произносит это так, будто только что ее оскорбили. И бросает гневный взгляд, который ей удается весьма ярко. Полна презрения. Холодна и неприступна. Словно бы только что услышала нечто кощунственное. Отнюдь, это было всего лишь предложение того, чего она втайне желает. То, от чего теплеет между ляжек. То, что заставляет ее пускать сок.
— Нет, — говорит она, и это не просто кокетство.
Это изощренная игра, в которой она привыкла выигрывать. То, что будет потом, если ухажер добьется своего, дай бог, через полгода — ничто по сравнению со взрощенным ею в самой себе чувством исключительной чистоты.
Как лилия бела и так же невинна. Поди докажи обратное. У корешка этого цветка похоронено множество разбитых сердец. Кого не спроси, все побывали под этой маленькой, нежной как у ребенка пяткой.
— Нет, — говорит она всем соблазнам и при этом воображает себя совращаемой монахиней, кроткой девственницей, терзаемой очередным демоном. Сам по себе этот образ оказывает на нее более волнующее действие, чем все ухаживания и ласки вместе взятые.
Таков ее порок.
Что поделать, в ее случае прелюдия может длиться вечность, и начинается она именно с этого протяжного, как стон, на выдохе, немного раздраженного "Нет".
— Нет, — звучит как пощечина. Ведь некоторые любят такого сорта ласки.
Теперь бегите. Бегите прочь. Прячьтесь. И не оглядывайтесь.
Потому что в тот момент, когда вы оглянетесь, вы увидите чудовище с фарфоровым лицом в обрамлении кофейных кудрей. И вам непременно захочется обладать ею, этой хорошо сделанной имитацией. Не качайте головой. Я-то знаю...
До жара в груди, когда вот-вот, кажется, случится инфаркт, до мучительного зуда, от которого спасает только одно средство — обладание ею.
Вам нездоровится?
Майская лихорадка вновь кружит вам голову?
Как, на дворе зима, а у вас в душе цветет и пахнет, но вместе с тем скребут кошки?
Дайте-ка я угадаю. Мадмуазель Кёр снова сказала вам: "Нет"?
