Название: Дар любви..
Автор: ankh976
НЦ-17, слэш, юмор, драма, флафф
Закончено
Это второй рассказ из цикла про альвов (Первый тут: "Домик в лесу").
Саммари: Как часто мы предаем кого-то из постыдной лености души? Как часто мы оглядываемся назад и понимаем, какими эгоистичными слепцами мы были? Это флафф, и гг здесь успевает осознать и одуматься раньше, чем совершит гадость. Сюжетно перекликается с "Домик в лесу".
Посвящается 771487, которая никогда никого не предавала из постыдной лености души.
__________________________________
Дар любви.
Нилино, мой старший брат, подарил мне перед сном болтающую деревяшку:
— Сделаешь из него куклу, и научишь работать по дому. Скоро он вырастет и будет принадлежать тебе. А тебе пора выходить в лес.
— Нашли дурака! — пискнула деревяшка ему вслед.
Я ласково прижал ее к себе:
— Назову тебя Буратино... вредина.
Потом принес своего будущего младшего в комнату и завернул в покрывало.
— Фу, жарко, — сказал он, и я его развернул и засунул в наволочку.
— А так нормально?
— Сойдет, — снисходительно ответило полено, — Только не видно ничего.
— А что ты вообще видишь без глаз, дубинка-Буратинка, — засмеялся я и получил по лбу, — Ах, ты дерешься?!
— А ты чего обзываешься?!
Я с возмущением посмотрел на него, потирая лоб. Морда полена не выражала абсолютно никакого раскаяния.
— Больно же... посажу тебя в угол, будешь там спать... один.
— Ты злой, — тоненько захныкал он, — смешно тебе, что я ничего не вижу? Совсем-совсем меня не жалко, да?
Бедняжка! Мне стало ужасно стыдно:
— Прости меня, маленький, я больше не буду над тобой смеяться.
— Правда?
— Правда-правда!
— И глазки мне сделаешь?
— Глазки... да...
Я установил его на верстаке в углу и, волнуясь, взялся за инструменты. Множество кукол сидело на столе и полках и смотрело на меня слепыми глазками. Некоторые были совсем крошечные, с пол мизинца ростом. А были и большие, на голову выше моего колена. Буратино как раз таким получится... Нилино учил меня их делать и очень радовался моим успехам. "У тебя лучше всех получается," — говорил он, целуя меня в ухо, а я был так горд этой похвалой. Милый Нилино! Теперь понятно, для чего он старался. Я оправдаю его надежды и сделаю самую-самую красивую куклу!
— Ну, давай же, где мои глазки!
Я вздрогнул и, вытерев вспотевшие ладошки, принялся вырезать деревянный глаз. Едва я закончил, как глаз захлопал и закрутился в разные стороны. Совершенно деревянный на вид и на ощупь, он шевелился, как живой! А это значит... это значит, что можно не делать шарниры и не мучиться с их перетяжкой и подгонкой сочленений, можно вырезать цельное тельце, и оно будет сгибаться как угодно!
С воодушевлением я вырезал еще один длинный красивый глаз, сделал тонкие изогнутые бровки, пушистые реснички из стружки, прямую переносицу... Буратино с любопытством косился в разные стороны и пищал, что ему щекотно и колется, повизгивая и хихикая. За окном совсем стемнело, а я почувствовал, что устал.
— Ну, вот, теперь ты доволен?
— Ага. А у тебя лицо смешное, — он захихикал, — И голос такой слышу... Бу-бу-бу!
— Сам ты бубу! — обиделся я, — Ушей нет, а туда же! Слышит он...
— И правда, — пискнула это полено с глазками, — как же я без ушек...
— Действительно, — буркнул я, все еще надутый.
— Ты говоришь... ты говоришь, а я тебя не слышу! Не слышу!!! Пожалуйста, пожалуйста, сделай мне ушки! И... и ротик...
Тут он замолчал — видимо, понял, что ротика-то у него и нет. Только умоляюще хлопал полными ужаса деревянными глазками. Я забеспокоился: а вдруг он вспомнит, что мозга у него тоже нет! Или сердечка. И помрет, так и не родившись. Поспешно сделал ему аккуратное ушко и сказал:
— Сейчас, сейчас все будет, не бойся, маленький.
Глазки доверчиво моргнули. Я привычно вырезал грубую заготовку личика — все мои куколки были почти на одно лицо — глазастые, с детскими мордочками сердечком и пухлыми капризными губками... Индивидуальные черты создавались благодаря фактуре дерева.
Буратино сморщил носик и радостно заулыбался:
— Здорово! Сделай мне быстрее ручки! — зубов я ему не делал, но они у него были. Так же как и острый деревянный язычок, облизавший губы. Хм. А если я его так и оставлю заготовкой — он сам себе все нарастит? Нет, хочу, чтобы был, как я сделаю!
— С головкой закончу — будут и ручки, и попка, и ножки.
— Хочу сейчас! Потом закончишь! — он принялся корчить рожи, вертеть носом и щелкать челюстью. Что же будет, когда у него шея появится... — Сейчас!
— Сейчас я тебе рот зашлифую обратно! — я погрозил ему пальцем и грозно нахмурился, — Если будешь мне под руку пищать.
— Ты злой!
— Зашлифую!
Деревянный мальчишка смирился и сжал губки, глядя на меня очень сердито. Личико его от всех этих гримас словно бы оформилось и заострилось — я был прав, он начал приобретать черты, не вложенные мной, надо было спешить. Я обтачивал и отшлифовывал его, смягчая злющую мордочку и пытаясь одновременно подчеркнуть проявляющиеся особенности. Впервые в жизни меня одолело такое вдохновение, и я работал, как одержимый.
— А теперь можно разговаривать? — спросил он, когда я приступил к телу. Голос у него изменился — стал как у малыша лет 5-ти, а не у как деревянной пищалки.
— Можно. Только не шевелись.
— Ля! Ля! Ля! Ля-а-а-а! — ужасно немузыкально взвыл он. У меня аж затылок свело.
— Я сказал разговаривать, а не орать! И шепотом.
Слава всем богам, он снова обиделся и замолчал. А я уже на остатках куража доделывал его тело. Из грубых форм заготовки появлялись тонкие пальчики с овальными ноготками, худенькие ножки и ручки, мягкий детский животик с ямочкой пупка и круглая попка. С особенным умилением я вырезал маленькую мошонку и приступил к завершающей шлифовке тела.
— Ой, щекотно! — захихикал Буратино, ежась.
— Потерпи, малыш, зато гладенький будешь.
— Ай, не трогай мою письку, щекотно, щекотно! — он замахал на меня всеми конечностями, и я смущенно отступил. Ну, ладно, пусть там сам сформируется.
Я подошел к полке с паричками и принялся задумчиво их перебирать. Они были сделаны из звериной шерсти и волос пяти моих братьев. Красивые, разноцветные... но приживутся ли они, когда Буратино превратится в настоящего мальчика? Я решил не рисковать и принялся собирать стружки для деревянного паричка.
Приближался рассвет. Буратинка прыгал по верстаку и с молодецкими вскриками крутил винтики. Я красил отобранные локоны рыжевато-золотистой пропиткой, душераздирающе зевая. Меня подгонял страх потерять время, иначе бы давно упал и заснул прямо на столе. Мальчишка с хохотом убегал, когда я позвал его примерить паричок, пришлось пригрозить:
— Лысый останешься, все будут над тобой смеяться!
Пока я красил его самого, на этот раз светло-золотистой пропиткой, непоседу приходилось держать одной рукой и коленом. Мне даже пришла в голову мысль привязать его к столу, но я побоялся обидеть малыша и теперь мучился неимоверно. Под конец я закрасил его глазки белым ("Щиплет!!!" ) и приклеил на радужку ("Колется!!!" ) перламутровые сине-зеленые пластинки. Потом с тревогой посмотрел на него:
— У тебя очень красивые глазки получились, Буратино. Ты будешь ими всех насквозь видеть, — и подумал: надеюсь, они приживутся....
— Я тебя уже насквозь вижу! — Буратино гордо задрал нос, а я обрадованно засмеялся и обнял его.
В живот меня что-то кольнуло.
Я опустил глаза и потрясенно сглотнул: в меня упирался сформировавшийся член мальчика, длинный и острый.
— Тебе надо кое-что подправить малыш, — прошептал я, одним быстрым движением отрезая лишнее.
— Больно!!! — взвыл он, зажимаясь так, как будто ему действительно было больно. У меня затряслись руки... Нет, он не может еще ничего чувствовать по-настоящему, Нилино говорил, что все ощущения деревянных мальчишек иллюзорны.
— Прости, прости, сейчас я все исправлю, потерпи, но это же было невозможно просто, ниже колен, так нельзя...
Он корчился, не давая к себе притронуться, а из переливающихся глаз полились настоящие крупные слезы. Смотреть на это было просто невыносимо, но мне все-таки удалось уговорить его убрать руки, и я быстренько закруглил и отшлифовал его несчастную писенку.
— Ну, вот и все...
Буратино поднялся и залепил твердющим кулачком мне в лоб. Опять.
— Злой! Не люблю тебя!
— Так надо было, — виновато пробормотал я и направился к кровати. Сознание плыло и покачивалось.
Буратино прыгал по мне и звонко болтал, ежеминутно вырывая из сонного обморока.
— Пожалуйста, дай мне поспать, — говорил я зарываясь в подушки, а он, естественно, не внимал. Наконец, я не выдержал и вскочил, озверело глядя на вредного мальчишку. Одного взгляда хватило, чтобы всякий сон покинул меня: между ног у него снова отросло... это...
— Боги, как же ты меня замучил!!! — я выскочил за дверь и осел на пол, прислушиваясь к мерным ударам и воплям в своей комнате.
Надо пойти поговорить с Дамиэном, самым старшим моим братом. Дамиэн — первый, он сделал Арико, самого красивого и лучшего из нас, Дамиэн должен понимать в этом лучше всех... Я вообще поспешил, ведь надо было сначала посоветоваться, подготовиться... Но Дэмиэн спит в этот предрассветный час и рассердится, если я ворвусь к нему. К себе возвращаться было страшно и я поплелся к Нилино.
* * *
Моего старшего в комнате не было. Он мог быть у Эргайза, четвертого брата и своего старшего, и тогда мне было суждено маяться безутешным до утра. Но скорее всего... Я бросился в маленькую кладовую, в которой Нилино любил ночевать непонятно почему. И точно, он обнаружился там, на старой лысой шкуре около бочки огурцов.
— Нилино, — позвал я, прижимаясь к нему. Брат вздрогнул всем телом:
— Карлино... чего тебе, малыш?
— Пожалей меня, — я забрался ему под рубашку и погладил живот.
— Бедненький...
Я надеялся, что старший повернется ко мне и проявит побольше сочувствия, но он так и остался лежать, свернувшись калачиком. Я вспомнил, что он всегда какой-то вялый в этой кладовке.
— Пойдем в постельку, Нилино! — я потянул его за руку, — Пойдем!
— Я не хочу... Иди сам...
Я было собирался поскулить и подергать его, но внезапно вспомнил, как изводил меня Буратино. А Нилино всегда был так терпелив ко мне...
— Нилино, — я, ластясь, потерся о него щекой, — Седьмой братец такой злой получился. Он все время ругается на меня и дерется. И еще он... неправильный...
— Ты главное люби его, Карлино, — тихо сказал брат, — И он будет хорошим. Малыши всегда любят своих старших. Даже если те их обижают... Ты же... ты же меня любишь, Карлино?
Он наконец обернулся, его лицо было черно-белым в темноте, а глаза казались огромными провалами.
— Конечно же, люблю, — ответил я, выскальзывая из штанов и притягивая его голову к своему животу, — Люблю, Нилино.
Он несколько раз медленно лизнул мне между ног, а потом откинулся:
— Прости... я так устал... сейчас не могу, прости.
Я, вздыхая, потыкался ему в лицо, и он безучастно раскрыл рот. Нет, ну никакого удовольствия! Впрочем, я знаю, как добиться от Нилино отклика — есть одно местечко у него внутри...
Подхватив брата на руки, я, пыхтя, оттащил его в спальню. Когда же я стану сильнее, сил больше нет выносить свою слабость и мелкость! Я сгрузил его на кровать и принялся медленно раздевать, целуя обнажающееся тело. На бархатисто-нежной коже играли блики от масляной лампы. Какой красивый... Я устроил его попу торчком, широко разведя ноги, и пощекотал припухшую дырочку. Ну, конечно, он был сегодня с Эргайзом, потому и не хочет ничего, наверно.
— И ты туда же, — прошептал Нилино в подушку. Я сделал вид, что не услышал и сунул пальцы в податливо расступившуюся плоть. Он был теплый и влажный, я легонько ласкал его изнутри и снаружи — большим пальцем под яичками. И целовал белые ягодицы и гладил второй рукой живот и спину — по всем самым чувствительным точкам. Понадобилось совсем немного для первого сладкого стона. Я убрал пальцы, и Нилино подался назад, раскрываясь сильнее и словно приглашая войти в свою несомкнувшуюся попку. Как тут отказаться! Конечно же, я вошел, стараясь посильнее приложиться к тому самому месту в глубине. Нилино задрожал и глухо разрыдался, когда я стал резко вбиваться в его упругую задницу. Он всегда плакал, когда я брал его после той кладовой... уж не знаю почему. Ведь приятно же.
Нилино кончил, сильно меня сжимая и утягивая вслед за собой.
— Уже рассвет, через час вставать... Мне надо проверить малыша... — я поцеловал его в висок и закутал в одеяло, — Отдохни , братишка.
Буратино не оправдал моих ожиданий и не разнес на клочки всю комнату. Он вообще ничего не тронул, а лежал на полу в уголке, подложив ладошки под щеку, такой маленький и жалкий, с нахмуренными бровками домиком. И голенький. Я перенес его в кровать и погладил по голове. Стружки уже изменились, став шелковыми на ощупь, а личико вроде бы потеплело. Он был прехорошенький, когда спал. И под одеялом не было видно его ужасного члена... Бедняга, наверно, это моя вина, что он оказался таким изуродованным...
Я пошел на кухню — готовить завтрак. Скоро пришли четвертый и третий братья: угрюмый Эргайз с веселым Эшем. Эш сел на подоконник и принялся болтать о прелестях рыбалки, а Эргайз помогал мне, не забывая позаботиться об Эше — он был очень предан своему старшему. Потом явился Арико и погнал Эша месить тесто для вечернего хлеба. А вслед за ним — Дамиэн, первый. Впятером мы быстро со всем управились и накрыли стол.
— Где Нилино? — спросил Арико у Эргайза, и тот равнодушно пожал плечами. Суровый взгляд второго брата переместился на меня (я затрепетал): — Позови его.
Я бросился в свою комнату — Буратино тихо спал, и только после этого побежал за Нилино. Тот выглядел таким измученным во сне, что я не сразу решился его разбудить. Сначала принес воды для умывания, приготовил одежду...
Когда мы пришли, нас встретило четыре голодных недовольных взгляда: Арико не позволял никому притрагиваться к еде, пока все не соберутся.
— Сколько можно дрыхнуть, Нилино, бессовестный! — воскликнул Эш.
— Простите...
За едой я нервничал и размышлял, что скажу Дамиэну. Кусок не лез в горло. Наконец, все поели, и я подскочил к первому брату:
— Дамиэн, пойдем я тебе покажу кое-что!
— Ой, что бы это, я тоже хочу посмотреть, — развеселился Эш, но никто не поддержал его шутливого настроения, и тогда он ущипнул Арико за задницу и спрятался от расправы за спиной Эргайза.
* * *
— Смотри, — шепотом сказал я под дверью, — только тихо.
Прокравшись в комнату, я откинул одеяло с кровати, демонстрируя своего малыша. Дамиэн изумленно вскинул брови, разглядывая Буратино, а потом склонил голову набок и хитро улыбнулся.
— Всю ночь его делал?
— Тшш! Да.
— Не беспокойся, теперь его полдня из пушки не разбудишь.
— Но как так получилось, Дамиэн? Клянусь, я сделал его нормальным! Это... безобразие само выросло! И теперь не исправляется! — на глаза навернулись слезы, мне было очень жалко малыша.
— Да, теперь ты ничего не исправишь. Он должен будет справиться с этим сам.
Он подошел к полкам и взял в руки одну из кукол.
— А почему ты обратился ко мне, Карлино? А не к своему старшему?
— Ну, — я слегка смутился, — ты же сделал Арико. А он такой красивый. И сильный.
— Арико... — он усмехнулся, разглядывая кукол, — Я и не знал, что ты прекрасный скульптор, Карлино. Это просто невероятно, такая красота, а вы с Нилино скрывали ее от нас.
— Это ведь просто глупые куклы...
— Да. Я никогда не был и близко способен на что-либо подобное. И Арико никогда не был таким прелестным малышом, как ты его изобразил, — он погладил одну из кукол по голове.
К щекам прилил жар, а сердце гулко застучало в моих висках.
— Это вовсе не его я изобразил!
— Ну, конечно. Он же таким не был.
Не веря собственным глазам, я смотрел на своих бесчисленных кукол. А они глядели на меня длинными красивыми глазами Арико, слегка улыбались его четкими пухлыми губами и надменно задирали точеные носики. Арико. Только личики у них были детски округлыми. Много маленьких Арико.
— Нет, — прошептал я, — это случайно получилось... А каким он был?
— Он был грубым чурбанчиком. Я не умел вырезать человечков и сделал ему круглую и слишком большую голову, плоское личико, квадратное тельце, а ручки и ножки — как палочки. Все мои братья погибли, дом был сожжен, а я нашел живое полено, принес его к себе в шалаш и бездарно изуродовал. Я бы никогда не осмелился на подобное, будь рядом со мной хоть кто-нибудь. Но я остался совсем один. Зимой меня взяли к себе соседи, я очень старался им всем угодить, надеялся, что меня оставят... Ведь их было всего четверо. Но весной меня выгнали, сказали, что теперь я выживу сам.
Он закрыл глаза, замолчав.
— Мне было больно смотреть на Арико, я даже плакал по ночам, глядя на то, что я наделал. А он был такой трудолюбивый и ласковый, помогал мне изо всех сил, обо всем заботился. Мы нашли это дерево и стали обустраивать в нем дом. А однажды к нам пришел серый людоед и потребовал Арико себе. Сделаешь себе другого мальчишку, покрасивее, — сказал он, — А этого уродца я заберу себе и съем, когда он станет живым. Разумеется, я не отдал ему своего малыша, и он сказал что съест нас обоих: сначала меня, хоть я уже жесткий и невкусный, а потом подождет превращения мальчика. На десерт, — сказал он. Он принялся рубить дерево, и моя защита начала ему поддаваться, когда Арико выпрыгнул в окно. Я ухожу с тобой, людоед, сказал он. Сначала сожру твоего братишку, ответил тот. А Арико... Арико сказал, что когда он превратиться, то сможет наделать кучу таких же уродцев, как он сам. И людоеду будет пропитание на всю жизнь.
— Они ушли, — Дамиэн задумчиво перебирал кукол, — А я кричал ему вслед: нет, Арико, нет, не делай этого. И не мог остановить его. Я долго искал логово людоеда, надеясь выкрасть Арико, если он еще жив, но не смог найти, все следы были давно потеряны, а я все бродил по лесу. Потом вернулся сюда и чуть не умер от радости, увидев фигурку своего деревянного малыша у порога. Я обнимал его и спрашивал что с ним случилось, и как он смог уйти от людоеда, а он не отвечал и не обнимал меня в ответ. Так никогда и не рассказал, что там было. Он был совсем мягкий и теплый к тому времени, почти совсем похож на живого, и мне было страшно представить, что с ним могла сотворить эта тварь. Арико все так же помогал мне и заботился, но почти не разговаривал и больше не был таким ласковым. А через неделю он проснулся прекрасным мальчиком лет 10-ти.
Дамиэн улыбнулся:
— Но он никогда не стал прежним Арико. Так что... не бойся, Карлино, все изменится.
* * *
Братья ушли в лес, а я немножко поработал по дому, а потом не выдержал — свалился спать. Проснулся от шебуршания и лепета под боком. Буратинка сидел и играл с куклами, разбросав их по всей кровати.
— Хочу кушать, братик!
— Хорошо, малыш.
Я принес ему еды, в которой он тут же извозился, и нашел свои детские штанишки с рубашонкой.
— Это мне? — обрадовался он, — Какие красивые! С собачкой!
На рубашке был вышит волк, и еще маленькие волчата на карманах штанов. Когда-то это была моя праздничная одежда, и поэтому сейчас все было как новое. Штанишки были на лямочках — чтоб не спадали с деревянного тельца. А еще они скрывали его уродство: в одежде Буратино стал похож на ангела, и я обнимал его и подкидывал в воздух, а он радостно смеялся, словно колокольчик.
Мы возились и болтали, превратив комнату в нечто совершенно печальное на вид. Иногда я вспоминал о тесте для вечерних хлебов и бегал его месить. Буратино жаждал мне помогать изо всех сил, так что тесто стало тоже каким-то... печальным. Малыш оказался совершенно не злобным, просто очень активным, а еще он любил покомандовать:
— Так! — говорил он, важно надувая щеки и уткнув руки в бока, — Я буду месить, а ты — помогай! Держи крышку!
Еще он исключительно сам убирался и резал мясо — как хорошо, что он был деревянный, и все его порезы лечились, стоило на них лишь подуть. Через некоторое время они сами зарастали.
Мы едва успели справиться с едой к приходу братьев. Все красиво расставили, переоделись и сели ждать их прихода. Я взял Буратино на руки, мне очень хотелось, чтобы он всем понравился и его полюбили. Теперь на нем были красные штанишки с одной лямочкой, белая курточка, и красно-белый полосатый колпачок с помпончиком — такой нарядный. Я прижимал его к себе и слушал грохот собственного сердца, и голоса братьев в прихожей...
— Какой красивый! — в один голос воскликнули Эш с Нилино, едва зайдя в столовую.
— Красивый... — согласился Эргайз, глядя на Эша, как всегда.
Дамиэн довольно улыбался.
— Седьмой, — сказал Арико, прищурясь, — Наша семья теперь полная. А у тебя ведь истинный дар скульптора, Карлино. Почему ты это скрывал раньше?
Каждый альв от рождения владеет особенным даром, а иногда и не одним.
— Я... я не думал... это ведь баловство одно, Арико, просто куколки...
— Это очень полезный для семьи дар. И доходный.
Я залился краской, вспомнив, как бездарно изуродовал Буратино.
— Карлино обладает гораздо более ценным и редким даром, — вдруг сказал Дамиэн, — Это дар любви.
— О, да, — засмеялся Эш, — обладает и применяет, это точно.
— Я тебя сильнее люблю, без всякого дара, — сказал Эргайз, глядя на Эша, как всегда. Тот одобрительно кивнул.
— Вот только не говори мне, каким образом мы будем применять этот ценный дар, Дамиэн, — скривился Арико.
— Нет, — сказал Нилино, подходя ко мне поближе, — не надо никак применять.
Буратино беспокойно завозился у меня на руках.
— Дар любви лечит души, — тихо произнес Дамиэн, — у Карлино он просто еще не раскрыт.
— Просто страшно становится, как представлю, что будет, когда он раскроется, — ухмыльнулся Эш, — Вон Нилино уже сейчас с трудом встает по утрам от такого лечения.
— Не смей! — вскинулся Нилино. Эргайз заслонил Эша плечом.
— Прекращайте балаган! — Арико хлопнул в ладони, — Отпразднуем рождение нашего последнего брата.
— Его зовут Буратино, — пискнул я.
Все забегали и засуетились, готовясь к праздничному ужину, только мы с малышом так и остались сидеть на кухне. Я рассказал пока ему сказку про огромного серого людоеда, живущего на облаках, и маленького мальчика, хитро победившего его.
— Людоед, я убью тебя! — прыгал Буратино, размахивая черпалкой. Я смеялся, а он с громким стуком падал, заехав себе по носу собственным оружием.
Эти вопли услышал Эш, как всегда прибежавший поесть первым, и в результате мы весь ужин обсуждали нравы и повадки людоедов. "Убью, Людоед", — кричал Буратино ко всеобщей радости. Арико все время молчал, играя желваками.
После еды мы собрались у камина, и там Буратино все же вывернулся из моих объятий и принялся скакать между братьями. Те его со смехом ловили.
— Иди ко мне, малыш! — звал я, с тревогой наблюдая, как Эргайз хватает его за штанишки. Но мальчишка бесился и хохотал все сильнее, прыгая туда-сюда... И, наконец, красная лямка оторвалась, а Буратино вывалился из штанов. Повисла звенящая тишина, в которой железным скребком по моим нервам прошелся нежный голосок смотрящего на меня мальчика:
— Братик, я голенький...
Я бросился к нему, но Эш подхватил малыша первым:
— Смотри-ка, Арико, а мальчонка на тебя похож!
— Отдай! — крикнул я, Эргайз не подпускал меня к Эшу.
Арико, медленно наливаясь кровью, смотрел на Буратино. Тот и вправду был похож на него — только с более острым и вредным личиком.
— И что же ты этим хотел сказать, Карлино? Впрочем, я польщен сравнением, надо только убрать кое-что лишнее, — он опустил руку на тесак у пояса.
— Нет! — крикнул я, рванувшись к нему. Буратино завизжал, а я схватился за лезвие.
— Ты что творишь, припадочный! — Арико отдернул руки от тесака, и тот со звоном упал на пол.
— Людоед! Злой! — взвизгнул Буратино, сбежавший под шумок от Эша. Он с кулачками набросился на второго брата, а я выловил его, заливая кровью.
— Для чего ты хочешь его мучить, Арико, разве не знаешь, что уже ничего не исправить? — я был готов расплакаться, глядя на него снизу вверх.
— Это какой-то бред, — сказал Арико, на миг теряя свою обычную самоуверенность: судя по всему, он этого не знал, — Но зачем ты все время издеваешься надо мной, Карлино?
— Я не специально... почему все время...
Нилино подошел ко мне, чтобы залечить порезанные руки: он обладал даром заклинателя воды и жизни.
— Все само исправится, не беспокойтесь за Буратино, — улыбнулся Дамиэн, — А Карлино и правда — не специально, думаю, он просто хочет поменять старшего... на тебя, Арико.
— Я согласен! — весело воскликнул Эш, — Возьмешь меня, Нилино?
Эргайз ревниво обхватил его за плечи и наградил Нилино мрачным взглядом.
— Что ж, я тоже согласен, — сказал Арико таким многообещающим тоном, что у меня свело пальцы и жарко потянуло внизу живота. Арико... такой сильный... красивый... будет моим! Я облизнулся, посильнее прижав к себе возмущающегося Буратино ("Нет, братик, он злой, злой!" ), и посмотрел на Нилино.
— Если ты хочешь... я не против, — сказал тот, обхватывая себя за плечи и опуская голову.
— Я... — мой голос прервался от волнения, сглотнув, я почему-то вспомнил, как Нилино спрашивал: "Ты же меня любишь, Карлино?"
Арико слегка усмехался, Буратино лупил меня в живот коленками и что-то пищал, а я все никак не мог совладать с голосом, чтобы сказать вожделенное: "Да, хочу". И тогда Нилино поднял на меня глаза и грустно улыбнулся, а я внезапно понял, что ему больно от моих несказанных слов, и что он прощает мне эту боль. Вздрогнув, я оглянулся: все смотрели на меня. Но почему я никогда раньше не замечал, какие разные взгляды у моих братьев...
Изучающий — у Дамиэна. Холодный и властный — у Арико. Эш, самовлюбленный и ленивый, хотел избавиться от своего строгого старшего; но он ничего не ждал — в его глазах плескалось ледяное веселье альва, наделенного страшным даром прозревающего сокрытое. Эргайз держал Эша за плечи и надеялся захватить его, наконец, в полную собственность — конечно же, он не позволит Нилино прикоснуться к своему возлюбленному старшему. Нилино, младший Эргайза, никогда ему не нужный и не любимый — ни малышом, ни взрослым. Эргайз замечал только Эша, и не любил никого, кроме Эша. Он звал Нилино, когда Арико забирал Эша, и выгонял сразу, равнодушно воспользовавшись. А Нилино не хватало душевных сил дойти до постели, он забирался в кладовую около спальни Эргайза, как зверь в нору, и лежал там до утра. Иногда я находил его там, и он все спрашивал: "Ты же меня любишь, Карлино?", ища подтверждения, что он нужен хоть кому-то. А сейчас он покорно смотрел на меня, ожидая, что я наконец отвечу правду — нет, он мне не нужен, ведь я люблю Арико.
— Я хочу тебя, Арико, — сказал я (Буратино укусил меня за шею), — Но ведь я так люблю Нилино, не могу с ним расстаться.
— Вот, пропасть, — рассмеялся Эш, — А я раскатал губу!
Я смотрел в недоверчиво распахнувшиеся глаза Нилино и улыбался.
— Ты стал взрослым альвом, — сказал Дамиэн, — и твой дар раскрылся.
Я обернулся к нему, внезапно понимая, что он хотел отдать меня Арико, чтобы вылечить душу своего младшего. Недаром же он рассказывал утром о сером людоеде. Он заботился об Арико, а об Нилино даже и не подумал, как никто из них. Эш подмигнул мне: он тоже это понимал и смеялся над их стремлениями. Но мне не было смешно, мне было жалко их всех, кроме Эша.
И я осознавал, что отныне всегда буду смотреть в глаза Эшу — нас связывало равное знание, и лишь он поймет меня до конца. Зато остальных я могу просто любить.
