Пришлось принять.
* * *
Дядя не впечатлил. Видимо прохвост — это фамильное. Или половым путем передается. Иван Богданович был высок, осанист, симпатичен — и производил общее впечатление надежности и порядочности. Потому и не понравился. Софья впечатлениям никогда не доверяла, прекрасно зная, как легко казаться и как тяжко — быть. Да и остальное...
Полководец-то он хороший, и голова у него светлая, иначе бы его в Челобитный приказ не пустили, но — здесь он зачем?!
Оказалось — почуял выгоду.
Про золото почти никто и не знал, а вот этот — пронюхал. И пришел к царевичу с просьбой. Мол, ты, государь царевич, разреши мне помочь в освоении рудника. Людишками, деньгами, охраной, опять же... а я в долгу не останусь. Да и многого не попрошу... так, процентик с прибыли. А в знак моих самых честных намерений прошу принять вот эту сабельку драгоценную. И правда — ценная. Камней на рукояти столько, что на пару деревенек хватит.
Алексей только присвистнул.
Нет, вслух-то конечно, было сказано, что царевич думать изволит, за подарок благодарствует, но ответ даст ближе к весне. Когда сам поймет, что с рудником делать.
Где рудник-от?
Да недалече, я сам ездил, но это тайна, тссс.....
А золото есть, точно, я лично видел...
И ведь не лгал. Ездил? Да, в Архангельск. Но кто сказал, что нашел там золото? Не было такого!
Сам золото видел? Еще бы!
Васька в кисете привез почитай что цельную горсть.
Что-то подсказывало Софье, что скоро окрестности Архангельска испытают необычайный прилив народа. Она попросила Ордина-Нащокина навести справки — и получила вскоре ответ.
Клан, всегда клан и только клан. А место государства — сороковое.
Милославские решили подгрести под себя и царевича. Школа им была неинтересна, что с нее получишь! А вот золото...
Ну и кого подослать?
Да Ивана Милославского!
Умен, красив, о войне рассказать умеет, сам воевал — мальчишки на это падки! И Алексей свет Алексеевич заслушается. А уж ежели кто восхитился, да похвалил — ну, тут и дальше можно из него веревки вить.
Софья понимающе покивала.
Не по нраву Милославским, что часть царской семьи не под их контролем. Они ведь только на Марии и держатся, а ее состояние ни для кого не секрет. Умрет она — и пошатнутся Милославские. А ставку на них делать...
Можно бы, да нужно ли? Не те они слуги, ой, не те...
Где первоначально деньги взять для разработки золота?
А найдем. И полетели письма.
С деньгами обещала помочь боярыня Морозова, хоть и со своим условием. На Урал сослали друзей Аввакума — и она желала, чтобы те жили в деревнях рядом с рудником. Ну и чтоб заботились о них не за страх, а за совесть. Софья не возражала.
Процент с прибыли?
Окститесь, дети!
Деньга пойдет — вернете потраченное. А она и так за Иванушку благодарна. Какой молодец вырос!
Самое забавное, что Феодосии это и правда почти ничего не стоило.
Тащили из казны оба брата Морозовы, состояние у них было одно из крупнейших, столько даже Милославские пока не наворовали. А тратить — а куда? Феодосия жила скромно, насколько могла. Ванечка — в школе, Анна Морозова — при царице. И куда тратить?
На хорошее дело.
Оставалось найти людей, знакомых с горным делом — и обеспечить охрану. Ну и все самое необходимое....
Работы — непочатый край. И это пока еще Строгановы не знают. А как начнется дело?
Что они предпримут? Урал покамест их вотчиной был, а тут — пусти на шаг, пролезут на тридцать. Ох, сложно....
Но сдаваться Софья не собиралась. Покусаемся!
* * *
Строганов также навестил царевича ближе к весне — и принялся жаловаться.
Несправедливость-то какая, царевич!
Я, на своей земле ваших людей принял, а вот они мне о таком — и не сказали! Ай-яй-яй, неблагодарность-то какая! Чернющая! Громаднющая!
Алексей Алексеевич покивал — и полностью согласился.
Неблагодарность. Только вот месторождение не на вашей земле. Его вообще в тайге открыли. Как делить будем, ежели там вся земля пока еще царская?
Строганов замялся.
Упускать деньгу ему явно не хотелось. Так-то, если б никто не знал, он бы расстарался и этот кусочек себе прирезать. А сейчас — поезд ушел. Но царевич явно был готов делиться.
Сторговались достаточно быстро.
Золото надо было не только добывать — его надо было еще и обрабатывать. Перевозить, хранить, а с учетом геополитической обстановки это превращалось в ту еще задачу.
А потому — охрану собирались делать комплексную. Стрельцы, казаки, люди Строганова... конечно, рано или поздно кто-то договорится воровать, но скорее поздно, чем рано. Да и тасовать их можно по мере надобности.
Все равно прежде, чем разработки дадут результат — пара лет точно пройдет. Все успеют и прикинуть свою выгоду, и смириться...
Перевезти людей, обустроить их на новом месте, определить месторождение, выкопать шахту, рядом же устроить заводик для выплавки из руды чего поприличнее, хотя бы и слитков — работа не на год. Минимум — два-три.
Тут и разинские сборы пригодились.
Пока людей охранять, пока добро, а кое-кто из тех, что на Дон бежал, и порадовался возможности на Урал переехать. Так уж получилось, что ежели царевич этим делом занимается — то они получаются царевичевы люди и спрос с них другой, и подати другие.
Да и люди нужны. Не в шахте работать, так землю пахать, охотится, рыбу ловить, дома ставить, заводик класть... тем, кто работать хочет, дело завсегда найдется.
И даже тем, кому сабля в руках милее лопаты. Места небезопасные, охрана завсегда нужна, вот там и пригодятся...
И побежали годы.
1669 год
— Михайла, воды подай!
— да, дядь Федот!
Мишка опрометью бросился за водой.
А то ж!
Это в школе он царевичев ученик, а в кузнице тульского мастера Федота — Мишка! В крайнем случае, как сейчас, когда тяжелый день за плечами — Михайла.
Как его в кузницу занесло?
А вот так вот.
Первый выпуск царевичевой школы — он особенный. Детей с улицы взяли, от голода-холода спасли и родни у них никакой, окромя царевича. Вот он, батюшка, здоровья ему да лет долгих, и озаботился устройством судеб выпускников своих.
Незадолго до выпуска принялся приглашать к себе то одного, то другого, расспрашивал, у кого к чему душа лежит, а там...
Называлось это — распределение.
Царевич договорился с мастерами, учеными, приказами по всей Руси-матушке — и разослал всюду своих ребят.
Где подмастерьями, где писцами, а где и вот так, как его, Мишку.
— Понимаешь, Миша, с железками возиться — дело доброе, — Мишка как наяву видел перед собой царевича, его улыбку, синие теплые глаза. — Только ведь добро надо для всех делать. И знание — оно всем доступно должно быть. Вот вы читать-писать умеете, наукам обучены, бою, опять же... но у тебя к военной службе душа не лежит. А у кого из мастеров дети есть — глядишь, у них душа к отцовскому делу не готова. А родители их силой гнут, мол, отцы-деды занимались, а ты не желаешь, неблагодарный? Бывает такое...
Мишка закивал. Да, конечно, бывает.
Царевича он не боялся. Давно по школе всем известно было, что Алексей Алексеевич не чинится и кого угодно выслушает. А уж если чего дельного услышит — рад будет. И наградит соответственно.
А что дельное?
Царевич это объяснил так.
— Все, что необычным, но важным покажется. Люди могут и не увидеть, а вот у тебя глаза свежие, голова светлая...
— а потом куда, государь царевич?
— а ты сначала кузнечное дело как следует освой, а там и поглядим. Будут и у тебя ученики, будет и кузня. Только сперва сам умельцем стань.
Вот Мишка и старался — аж искры из глаз летели. Ради такого-то... да он из кожи вывернется и назад завернется! Был — босяк, грязь придорожная, никому не нужная, а таперича эвон что делается! Да ежели государь ему говорит, что надобно мастером стать, а кузня будет... верил ему Мишка, как Богу. Точно будет. Токмо работай.
Мишка подал ковш с водой дядьке Федоту, и отступил в сторону.
— А чем опосля займемся, мастер?
— Эвон, погляди...
Федот кивнул на сверток на скамейке.
— Принес купец Ванька. Ствол у него, вишь ты, погнулся.
— а можно...
— Ну, погляди.
Мастер Федот мог себе позволить быть добрым. Платил ему царевич достаточно щедро — и регулярно. А мальчишку взять на пару лет, подучить — да разве ж это в тягость? Мальчишка, по всему видать, умный, глазастый, на работу сметливый и не лентяй. Такого учить в удовольствие.
Мишка тем временем развернул, посмотрел...
— Дядька Федот, а как это? Тут что же, пулю внутрь загонять не надо?
Удивление мальчишки было непритворным. Огненному бою они все учились — и помнили, как тяжко было отмерять порох, загонять пулю в ствол, да еще проверь, не осталось ли там заряда, да и тяжело, и долго, и точности никакой — а тут картина явно другая.
— а это гишпанцы придумали. Тут посмотри что есть...
Федот, решив сделать крохотный перерыв, опустился на лавку рядом с Мишкой.
Отчего б и не рассказать мальцу, что к чему? Ведь добрый кузнец из него может вырасти...
* * *
— Сонь, ты только посмотри!
— Да, Алешенька?
— Это Мишка из Тулы прислал! Красота-то какая!
Софья осмотрела здоровущую пищаль. Подумала, прислонила тяжеленую дуру к шкафу.
— И в чем разница?
— Сонь, ты понимаешь...
Софья не понимала, но старалась.
Как оказалось, оружие могло заряжаться по-разному. Оно было дульнозарядное — и казнозарядное. В первом случае все — патрон, порох и прочее, запихивалось именно что в дуло, туда же засыпался порох, все это утрамбовывалось — долго, муторно, неудобно, да к тому же, иногда (читай — часто), по жизненному разгильдяйству, стрелок заряжал ружье дважды. И при выстреле оно уходило в минус за разрывом ствола.
Во втором случае все было аккуратнее и удобнее. Не требовалось все запихивать, клалась пуля, а вот порох располагался отдельно.
Мишка же, увидев где-то казнозарядное оружие, переделал под него здоровущую пищаль. Уж скольких ему усилий это стоило — Бог весть, но оружие стояло сейчас рядом и радовало глаз.
А что можно еще?
Почему оружие называют нарезным? Что-то в стволе внутри...
Софья задумалась. Что-то такое вспоминалось, хотя и смутно. Но это она будет лежать перед сном и вспоминать мельчайшие детали из той жизни. А пока ясно одно — такое оружие упускать нельзя.
— Напиши Мишке. Пусть знает, что это дело важное и все что может — про такое оружие разузнает. А почему мы его не применяем? Вроде как воюем, а оно ж удобнее?
Алексей пожал плечами.
— Сонь, так денег нет на новые пушки, а старые вполне к делу гожи...
— Гожи, ни кожи, ни рожи...
— не ворчи. Пошли лучше, погуляем на улице...
— Пойдем...
Софья тряхнула головой, выбралась из-за стола, с любовью взглянула на братика. М-да, куда и делся пухлячок Алешенька из царского терема? Высокий, широкоплечий подросток с ломающимся баском и выгоревшими до светлой соломы волосами.
Да и она сама изменилась. Уже не девочка по местным меркам — подросток. Тощая, голенастая, с прыщами на лбу и пристальным взглядом темных глаз. Пока еще гадкий утенок. Ничего, это дело наживное. Зато умная и квашней не расплылась, как сестры. И под платьем не жирок нагулян, а мышцы. Восточные танцы — штука завсегда полезная, а Лейла всегда готова поучить девочек чему-нибудь новому. Ну еще бы, ее-то всю жизнь учили...
Софья довольно прижмурилась, осознавая, что у нее сейчас в 'женском батальоне' — пятьдесят две девицы. Ну, не все так радужно, конечно. Первый набор частично уж и замуж вышел, но не за самых худших мужчин. Одной так даже боярский сынок достался — младший, конечно, но это пустяки. Софья пропасть своим девчонкам с голоде не даст. Да и остальные — у кого стрельцы, у кого — мастера, за крестьянина ни одна замуж не вышла. Не из снобизма, нет. Софья и не возражала бы, если бы это был хороший, крепкий хозяин. Ну вот любовь случилась... ан нет!
Вырвавшись со дна жизни, девочки костьми готовы лечь были, лишь бы их туда не вернули. А это значит — место неподалеку от царевны.
Софья помнила всех.
Те двадцать семь, которые вышли замуж, пара так и вовсе за иноземцев и сейчас писали царевне грамотки из Архангельска. И те двадцать пять, которые сейчас были при ней. Четырнадцать — на обучении. Еще тринадцать — то здесь, то там... То у сестры в Кремле, то у боярыни Морозовой, то еще где... пользы от девушек было немеряно.
Нет такого секрета, который не выложит мужчина красивой девушке. Им прогуляться, поулыбаться, в храме на службе постоять, на рынке стакан орешков али медовый пряник купить... а Софье потом читать и думать.
Неспокойно в стране, ой, неспокойно.
Османы опять силы набирают, отец, опять же, здоровьем сдал, а какие его годы?
Жить и жить!
Мать опять в тягости, как ни уговаривали — хоть кол на голове теши. Софья сначала хотела кого-нибудь из девчонок послать, чтобы травки позаваривали, массажи поделали, хоть бы отеки сняли, а потом съездила сама, поглядела на мать — и передумала. Это папаше сорока еще нет, так скоро будет. А матушке-то сорок пять! И в двадцать первом веке таких в роддомах не любят, потому как бывают осложнения. Не у всех, нет. Но — бывают.
Эта беременность давалась Марии Милославской с таким трудом, что без слез смотреть нельзя было. Кожа пожелтела, волосы поредели, пятна пигментные высыпали, отеки — токсикоз во всей красе. Хорошо, если все пройдет нормально. А ежели нет?
Она за это время столько врагов в тереме приобрела, что хоть соли да заспиртовывай! Начиная с недоброй памяти Лобановой-Ростовской, которая никуда не делась — и кончая Анной Морозовой. Стоит только крикнуть, что Сонька-де, нарочно девок своих прислала, чтобы они царицу спортили — и оправдывайся потом пред отцом. Он, конечно, поверит ей, а не кликушам, но у нее ведь и возраст такой... не дай Бог, решит, что ее в терем надо забрать, ой-ой-ой...
Софья уже с ужасом представляла себе, как жить в тереме. Здесь-то она куда как свободнее, вот и сейчас вышли с Алешкой на двор, она плотнее завернулась в соболью шубку, вдохнула морозный воздух.
— Алешенька, как душевно-то!
— Да, у нас тут уютно, в Дьяково. Сонь, я тут в Москву хочу съездить, ты со мной прокатишься?
— А стоит ли?
Февральский морозец ощутимо пощипывал щечки, добавляя румянца.
— Маменьку повидаешь, сестриц... не хочется? Почитай, уж два месяца там не была?
Ну, не была. С Рождества и не была, а сейчас уж конец февраля. И не тянуло. Сплетни ей исправно девочки доставляли, а все остальное — к лешему!
— а ты хочешь, чтобы я с тобой поехала?
— Хочу. Неуютно мне как-то...
Софья поглядела на брата. Внимательно так, пристально...
— Почему? Сказать можешь?
— Нет. Но словно давит что-то...
И как тут не поехать?
* * *
В Кремле Алексей первым делом отправился к отцу, а Софья — к матери. Увидела — и едва не выругалась, забыв про все.
