Просто шла молодая женщина, улыбалась солнышку летнем, а потом в единый миг за сердце схватилась да и на снег осела. Служанка кинулась, захлопотала, помстилось ей, что Нарышкиной плохо стало — ан нет.
Не плохо...
Между ключиц женщины, брошенный с нечеловеческой точностью, торчал короткий арбалетный болт.
Вот тут-то толпа и взволновалась — убили! УБИЛИ!!!
Охрана искать душегуба бросилась, да только следы на снегу и разыскала,, обильно перцем пересыпанные. Собака не прошла чтоб.
Ираклий, как узнал, помертвел весь, царю в ноги бросился. Было что-то такое в Наталье, притягивала она к себе мужчин. Хоть и был на нее Алексей Михайлович обижен,, а все ж приказал искать татя.
Искать начали по всей Москве — и очень скоро нашли душегуба. Сенька Жало, прозванный так за пристрастие к тонким узким клинкам, сказал, что нанял его какой-то высокий худой тип, вроде как старик, но точнее он не скажет. Вот перстень запомнился, да. Перстень приметный. И сапоги у мужчины были дорогие — тисненой золотом кожи. Словно и не нашенские...
И тут кто-то вспомнил, что Артамон Сергеевич эту моду любит....
Слово за слово, слух за сплетню — особенно старались те бояре, которых Матвеев утеснял, будучи подле государя. Да и идея его со свадьбой никому не понравилась. Милославские — те зло уже известное, а вот Матвеев — новое, незнакомое. Ровно что слепень не насосавшийся. Голодные-то они завсегда злее сытых?
Вот и пошел слух за слухом, что де-Матвеев приказал зарезать девку за то, что царя удержать нее сумела.
Что опаивал он царя зельем заморским, кое ему супруга готовит из лягушачьих кишок да мышиных хвостов, и опаивал он государя, пока тот у него в гостях был. А вот как перестали Матвеева до царя допускать, так и закончилось колдовство черное, злобное. Царь-то аж весь светится от счастья!
Матвеев, конечно, отговорился от всего.
Перстень-де у него украли, мало ли кто его теперь носит!
Сапоги?
Так и сапоги дело не сложное, мало ли мастеров на Москве.
Пытать царь его не приказывал, хотел побыстрее забыть об этой истории, но ложки нашлись, а осадок остался. И получил мужчина от царя распоряжение — ехать как можно скорее с Ираклием и до полной победы в Кахети обратно не возвращаться.
Ну, боярское дело такое, царь приказал — боярин согласился и собираться начал.
Софья этому только порадовалась, но оказалось — зря.
Недели не прошло, как попытались убить царевича Алексея.
* * *
Алексей и Иван как раз гостили у Феодосии Морозовой. Та была рада видеть сына, а уж царевича и вовсе принимала, как самого дорогого гостя. Умна была женщина и понимала, что без мужской руки Ванечка вырос бы и слабым, и болезненным — да и вырос ли?
А вот как домой собрались, как поехали по переулочкам московским — тут и вышли на них шестеро татей. Да все с ножами, да рожи тряпками замотаны.
— А ну, стой, сопляки!
И коней под уздцы хватают.
Зря они это. Кони-то у ребят были не парадные, а боевые. Хоть и незаметно это было с первого взгляда.
На Дону коней тоже учат, потому как боевой товарищ. Случись что — и на себе вынесет, и в бою поможет, потому и учат их, что делать, когда враги под копытами....
Ребятам и командовать не пришлось — кони сами на дыбы взвились, троих стоптали, еще одного Алексей саблей достал, в пятого Иван нож кинул, а шестой утечь успел. Ваня закричал, люди прибежали, похватали негодяев, да повели.
Позднее, в пыточных подвалах уже разговорились. А покамест вели негодяев в пыточный приказ, а парни ехали домой и представляли, сколько и чего им выслушать придется.
И пришлось.
Алексей Михайлович взволновался, за голову схватился, приказал Алеше без охраны по городу не ездить. А еще приказал пытать негодяев, пока не выдадут, кто их нанял. Царевны распереживались.
Сказать, что Софья встревожилась?
Это еще было мягко сказано! Братья у нее были, но Алёшка-то один! Уникальный! Сколько в него труда вложено!
Встревожился и царь. Сейчас-то он мог быть спокоен и за страну, и за остальных детей. Более того, понимая, что может уйти раньше своей Любушки, переговорил он об этом с Алексеем — и царевич дал отцу крепкое слово. Что бы ни случилось — всегда у его вдовы будет почет, уважение и понимание. Все, что она пожелает. А коли дети у нее родятся — воспитаем. Не бросим, оженим али замуж выдадим...
Вопрос — кто?! — терзал Софью почти месяц. И весь этот месяц Алексей неотлучно пробыл в Дьяково, по настоятельной просьбе сестры. Казаки патрулировали окрестности, а крестьяне... да ежели б узнали — КТО, так на клочья порвали бы.
Алексей смеялся, но не спорил сильно. Было в нем это качество, редко встречающееся в мальчишках, да и во взрослых мужчинах. Оценить то, что делают ради тебя — и не препятствовать родным, потому что иначе они сойдут с ума от беспокойства.
Но татей мальчишки уходили насмерть. А оставшийся не сказал бы ничего — потому как сам не знал. Заказ принимал старший, он же договаривался, а они даже не знали, на кого лапку задрали.
Конечно, негодяя четвертовали, да толку-то с того?
Разгадка покушения нашлась неожиданно. В дверь к Лейле поскреблась одна девчушка.
— Тетенька, подайте хлебушка?
Лейла, находясь на последнем месяце беременности — они с Патриком принялись так усердно плодиться, что за эти годы произвели на свет трех рыжих мальчиков и теперь хотели девчушку, стала сострадательной. А потому сама вынесла девочке ломоть хлеба с мясом. Та вцепилась в них зверьком, а потом огляделась...
— Тетенька, на Москве бают, что вы царевне служите?
Лейла кивнула.
Действительно, про обычай царевен Анны, Татьяны и Софьи подбирать девочек, давать им образование, а там и замуж выдавать — шептались. И одобряли. И кусочек славы падал и на нее.
— Верно бают.
— Тетенька, а замолвите за меня словечко?
Лейла вскинула брови. Она могла бы, но... с чего? Да и девчушка бездомной не выглядела. Голодной, забитой — да. Но не бездомной. Слишком одежа на ней хорошая, сапожки крепкие, платок хоть и ветхий, но есть он. Синяки, конечно, но все ж...
— У тебя родных нет?
— А я расскажу, кто на царевича нож точит!
Лейла вцепилась в девчонку коршуном.
— Что?! А ну рассказывай!
— Тееееетенька!
Лейла от души топнула ногой.
— А ну молчи! Пошли-ка в дом, сейчас мне все расскажешь, а ежели стоит того твое дело — клянусь, замолвлю словечко царевне. Но коли лжешь... Сама себя проклянешь!
Девочку звали Евдокия, можно — Дуня. И она не лгала, ни в одном слове не лгала.
Год назад двенадцатилетняя девочка осталась без отца и матери. Так получилось, болезни не щадят никого. У родителей был трактирчик, маленький, уютный, из тех, куда стекается уйма народу — и малышка с детства слышала много всякого.
Отцу помогала, матери, и родители берегли ее. Единственное и любимое дитятко.
Дядька же, унаследовавший трактирчик, ребенка и в грош не ставил. А то ж ему, у него жена, да и своих семеро по лавкам, вот к ним сироту и приставили. Да и в трактире, тут подать, здесь подтереть...
Она и делала. Только вот отец трактир держал честь по чести, сброд гонял, а дядька того не мог. Распустил он голь перекатную — и года не прошло, как трактирчик для чистой публики стал пользоваться дурной славой. Принялись там чуть ли не тати сходиться. Но дядька не возражал. Еще и краденое скупать принялся. А недавно...
Этого мужика она давно приметила. Матерущий... Глаза желтые, волчьи, на левой руке двух пальцев нет, в рукаве гирька... как вытянет кого...
Страшно.
Девочка про себя Волком его прозвала и близко к нему старалась не подходить, а тут тетка послала — за соседним столом компания подралась, все на полу оказалось — убрать срочно надо было. Вот Дуня и ползала по полу, собирая заедки, да тряпкой возя, когда...
— Сколько вы за щенков возьмете?
Второй, подсевший к Волку был другим. Неправильным! Не место ему было в их трактире!
Вроде бы и одет он как крестьянин, а все ж таки!
Лейла, получившая в православии имя Лия, вцепилась в девочку клещом и добилась-таки! Расспрашивала про руки, про лицо, про голос — и оказалось, что на руках у него следы от перстней тяжелых, да и сами руки слишком белы. Не бывает таких у крестьян. И запах...
Борода-от у мужчины седая, длинная, а запах от нее вкусный. То дорогие благовония, крестьяне таких век не укупят!
— Обоих?
— Да. Они всегда вместе ездят, так что за каждым бегать и не надо...
— Не возьмусь. Хоть кошель золота насыпь.
— А ежели два кошеля. Или три?
Волк явно заколебался.
— Пять кошелей отсыплю, десять, тысячу золотом дам! Уедешь, дело свое начнешь...
— Насолил тебе, боярин, царский сын?
— Откель знаешь...?
— Да кто ж тебя на Москве не знает. Шапку надвинул, так и лицо поменял?
— Не твое дело! Молчи лучше...
— Так мое или не мое?
— Коли возьмешься...
— Возьмусь. Но заплатишь ты мне половину вперед.
— Десятую часть...
— Тебе, боярин, уезжать скоро.
— Много ты слишком знаешь...
— И того больше знаю, и дело твое сполню.
— Десять дней тебе сроку дам — управишься?
— Постараюсь. Как только в городе они будут. В Дьяково я их не достану, а здесь мое место... И царь своего сыночка не спасет...
Вот тут Дуняша едва себя и не выдала, чуть не вскрикнула, да слава Богу, отвел!
— Молчи! Обоих под плаху подведешь!
— Неуж у тебя, боярин, послать некого?
— Ты бы такое кому доверил?
— Половину вперед.
На чем они сошлись, Дуняша так и не поняла. Собрала осколки да черепки — и на кухню поспешила с самым придурковатым видом. А уже ночью и обмыслила все...
Только слепой да глухой в городе не знал, что царевич да Иван Морозов частенько к боярыне Морозовой наведываются! Да и про Дьяково она слышала. Два дня промаялась, а на третий пришел Волк опять в трактир. И взгляд у него был нехороший...
А на Москве зашептались, что на царевича ночью тати лихие ножи подняли. И той же ночью Дуня решила бежать хоть бы и к Лейле. Про нее давно вся Москва знала, что вхожа та к царевне, а уж через царевну и государю сказать можно...
Как Лейла девчонку не пытала — не лгала та. Так что вернувшийся домой Патрик Гордон был озадачен, приказал заложить карету и лично сопроводил жену с девочкой до Кремля.
Надо ли говорить, что к Софье главную наставницу всего женского батальона, как шутливо называла своих девочек царевна, пропустили невозбранно. И чистенько отмытую Дуняшу тоже.
Девочка как увидела, так и сробела. Но Софья и не таких разговорить умела.
* * *
Спустя два часа Софья задумчиво смотрела в стену.
Вот, значит, как...
Матвеев, с-собака страшная.
С другой стороны, а чего она ожидала? И это он еще не знает точно, кто порешил Нарышкину. Только догадывается...
Да, дело было так...
Фрол Разин смотрел на Софью спокойно. Привык уже разговаривать с этой девчонкой, как со взрослой. Царевич доверял ей, да и сама она — как взглянет иногда, как скажет что — мороз по коже бежит. Опять же Аввакум ее уважает, старшие царевны прислушиваются — не обычная это девчонка, ой, не обычная. Стало быть и выслушать ее не грех, да и послушаться.
— Фрол, здесь добыча из Матвеевских сундуков.
— Да, государыня.
— То, о чем я тебя хочу попросить — опасно. Головы полетят, ежели дознаются. Можешь либо отказаться сразу — либо молчать. Всю жизнь молчать.
Отказываться Фрол не собирался. Хорошо помнил, как дитем рыдал, когда Иванку несправедливо сказнили смертью лютой. И помнил ночь, когда царевич вызвал его к себе и сообщил, что месть свершилась. С тех пор служил он не за страх, нет. На дыбу пошел бы за своего царевича. Ну и за его сестру. Все равно эти дети все делали, как один думали, как один, никогда промеж них распри не было...
— А государь царевич знает ли?
— Знает, просто не в Москве он сейчас. А дело делать срочно надо.
— Так что надобно, государыня?
Услышав все в красках и подробностях, Фрол аж поперхнулся. Ему предлагалось крупно подставить боярина Матвеева — наняв не меньше десятка человек для убийства Натальи Нарышкиной. Вот натуральная Матвеевская одежа, вот реквизит — то есть борода седая, вот деньги...
— Так ведь и правда убьют девку, государыня?!
Софья пожала плечами. Вот уж что ее не волновало. Убьет?
Замечательно. Ни к чему ей такие радости, как обиженная женщина за спиной. Ой, ни к чему! Тем более, Наталья неглупа, два и два уже сложила, начнет супруга против Алексея накручивать — и начнется. Бунт отделение, отложение...
А дивизий пока еще нет. Есть пара полков, в одном из которых, кстати, крутится Патрик Гордон, но покамест соглядатаев там больше, чем необходимо.
Да и Алексей Михайлович... нет человека — нет проблемы. По Ефимии он страдал сколько, теперь ежели Наталья вздумает ему писать али в ноги кидаться.... Это Касимовская невеста гордая была до слез, опозорили девчонку на всю страну, а она даже бороться не стала. А эта не побрезгует. И мужа отравить, и Любаше напакостить...
Нет уж, лучше такое исключить.
Не убьет?
Так хоть напугает — впереди своего визга полетит девка в Кахети и высунуться оттуда побоится.
Поймают убийцу — она в силе, поскольку Нарышкина век больше Матвееву не поверит, а без него за спиной, сама по себе она немного значит. Не поймают? Так все равно бояться будет.
Не то, чтобы Софья хотела убить Наталью. Как получится. Но и слез проливать по Нарышкиной не собиралась.
Кто ж знал, что Фрол так удачно наймет Сеньку Жало? Он сам признавался, что нанял десятка два татей в разных трактирах. И один, вот...
Наталью жалко не было. Туда и дорога.
А вот получить ответку Софье не понравилось. Хотя что тут было удивительного?
Матвеев, сильно обидевшись на поломанную карьеру, то ли переговорил с Натальей, то ли еще откуда все выяснил — и тоже нанял татей. Но уже для охоты на Алексея.
Ну, погоди у меня!
Софья задумалась.
Как быть?
Убивать Матвеева? То бишь нанять для него десяток киллеров? Она может, только смысла в том нет. Не он, так кто еще...
Не-ет, это все должно выползти на свет божий.
Надо составить план, проработать детали, судя по Дуняшиному рассказу, этот Волк заказчика признал... значит — Волка и надобно ловить. Да не просто так, ведь не поверит царь обычному татю, а значит, и Матвеева не тронет. А что можно придумать?
— Соня, ты тут сидишь?
— Что случилось, братик?
— Посольство Речи Посполитой в Кремль пожаловало.
— И что?
— Отец ругается, чуть ли не сызнова воевать хочет!
— ЧТО!?
* * *
Все оказалось не так страшно, как казалось сначала Софье. Просто после войны с Польшей (она же Речь Посполитая) и отречения Яна Казимира — на троне уселся Михаил Корибут Вишневецкий. Как Алексей Михайлович не интриговал — все одно не выбрали Алексея Алексеевича. И вот теперь новоявленный правитель наводил мосты.
Прислал посольство, кланялся... одним словом 'ребята, давайте жить дружно?'.
