Он взлетел по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, дыхание вырывалось из распахнутого, как чемодан, рта горячими клубами пара, взмывающими к кособоким, хоть и недавно побеленным потолкам подъезда, рванул на себя железную дверь тамбура, трясущимися руками выхватил связку ключей и с силой обезумевшего лесоруба загнал нужный, найденный с третьего раза, в скважину, и вот оно, дверь раскрывается, за ней тепло, боже мой, тепло, и Лаура выплывает из кухни, словно корабль, покидающий гавань, за спиной все горит и готовится, и ее мягкое лицо заливает улыбка, она знает, почему он бежал, она была с ним каждый метр дороги, ласковый голос в телефонной трубке, она готова сказать, готова подтвердить, она готова выдать приз.
— Я слышал, — выдыхает он единым махом, потому что это все, что он может сейчас делать, выдыхать и стоять, и смотреть на нее, и наслаждаться тем, что он дома, и Лаура с ним, и самое главное, самое важное... — Еще до того, как ты позвонила, по радио передали, на заводском дворе, по громкой связи, раньше так правительственное сообщения давали, про смерть генсека или начало войны, или еще что...
Она только молчит и смотрит на него, покачивая бедрами, как лодка, стройная, как тростинка, и изящная, словно цветок, слегка улыбаясь и не отвечая, но эта улыбка воодушевляет, и он путается в рукавах куртки, которую скидывает, будто освобождаясь от ненужной кожи, и сначала пытается расшнуровать ботинки, но деревянные с холода пальцы подводят, и он просто выпрыгивает из обуви, как будто под замерзшими пятками развели костер из сухих поленьев, и бросается к ней, единственной, кто может дать ответ, протянув руки в немой молитве, как бросается к Богородице истово верующий, или идет на стволы мрачных карабинеров приговоренный к расстрелу полковник Буэндиа, ведя за собой на поводке не имеющего равных магического бойцового петуха, решительный и полный отчаяния и надежды.
— Ты только скажи, ведь в этот раз-то, в этот раз все тоже официальнее некуда, но вроде не война, и не помер никто, и все вовремя, господи, неужто дождались, если только это правда, мы же сможем, мы же столько теперь сможем, дух захватывает от этого всего, бабушка рассказывала так только от полета Гагарина было когда-то, люди обнимались на улице, совсем незнакомые, и плакали, потому что это было общее счастье и общая победа, и я уж думал, что те времена прошли навсегда, но выходит, что нет, и теперь снова есть радость, и есть чем гордиться, а я-то думал, что не доживу, но, выходит дожил, если только все так и есть, как сказали, что же ты молчишь, ответь — верно это? Верно?
Лаура, его дорогая, его любовь, его надежда, выдержала взгляд. Улыбнулась. Медленно и с достоинством кивнула.
— Все правда. Все, что было сказано. Стылая влажная тьма, дочь безверия и постыдной нищеты, закончилась. Нам дали горячую воду.
