Распыление. Дело о Бабе-яге

Татьяна и Дмитрий Зимины

Дело о Бабе-Яге

Глава 1

Иван

По жизни Лёня Кукиш был человеком довольно скверным, а после смерти и вовсе стал натуральным козлом.

Он лежал на замусоренном полу дворницкой, одетый в драные треники и застиранную фуфайку. Изо лба, покрытого белыми шелковистыми завитками, торчали крепенькие рожки, ноги с вывернутыми назад коленками оканчивались копытцами, а остекленевшие глаза, выпученные смертной судорогой, имели квадратные, как водится у козлиного племени, зрачки.

— Кто-то очень не хотел, чтобы Лёня расстался со своими секретами. — сказал я, присаживаясь рядом с трупом и прижимая пальцы к шее козла.

— Что ты делаешь? — поднял брови Лумумба.

— Надо же констатировать смерть.

— В таком виде не живут, стажер. Мог бы догадаться.

— А вдруг?

— Вдруг бывает только взрыв, когда о растяжку запнешься. Соберись.

Соберись... Двое суток в бронепоезде — и не подумайте, что там предусмотрены спальные вагоны. Затем на перекладных, по жаре, по пыльной степи, к черту на кулички. До сих пор зубы стучат и задница похожа на отбивную.

А всё потому, что начальству приспичило побыстрее. Могли ведь чинно-благородно, сесть на пароход, в дороге поспать, покушать, может, на танцы сходить или кино посмотреть...

Но, несмотря на все усилия, мы опоздали. И зачем тогда все эти жертвы?

Говорить об этом наставнику я не посмел. Не ровен час превратит в какое-нибудь тихое, не подверженное приступам мести, животное. С него станется. И трансформацию, кстати, в отличие от здешнего недоучки, проведет как положено.

— Ладно, записывай, стажер. — прервал мои мысли Лумумба. Я достал блокнот. — Маганомалия уровня Б-тринадцать дробь два. Летальный исход. Адрес... — он растерянно огляделся. — Выйдем, посмотришь адрес. Время... — вынул из жилетного кармана сверкающий репетир и взглянул на циферблат... — Пять часов тридцать две минуты утра. Записал? — я кивнул. — Тогда приступай к осмотру помещения.

Лумумба отошел к окну и, обнаружив там надколотое блюдце с вялым соленым огурцом и вареной сосиской, глубоко задумался над ними. А я, как велено, приступил к осмотру.

Комната сырая, воняет в ней протухшими щами, да еще из закопченных углов таращатся откормленные пауки, явно с кулинарными намерениями. Только что зубом не цыкают... Я старался не смотреть им в глаза. Мало ли что...

Бетонный пол, вместо коврика застеленный старыми газетами, шаткая мебель явно подобрана на помойке. Внимание привлек столик, притулившийся в уголке. Необычного в нем было то, что на столешнице, сделанной из куска криво обрезанной фанеры, содержалось несколько книг. Я подошел посмотреть. Толстый паук, резво перебирая крепкими мохнатыми ногами, подполз ближе и стал жадно принюхиваться. Меня передернуло. Дрессировал их Кукиш, что ли? Имущество охранять... С трудом поборол желание снять ботинок и жахнуть по наглому арахниду что есть сил.

Достоевский, Толстой, Стефан Гейм, Плутарх... Книги были в ужасном состоянии, у некоторых не хватало обложек. Корешки обуглены, на страницах чернеют следы копоти. Коснувшись кончиками пальцев верхнего в стопке тома, я глубоко вздохнул и закрыл глаза.

...Книги горели. Огонь жадно набрасывался на страницы, скручивал штопором корешки, одну за другой пожирал обложки. В воздух поднимались клубы черного пепла. Некоторым повезло: они оказались с краю, далеко от бледно-золотого, гудящего, как доменная печь, пекла. Их выхватывали голыми руками, поспешно ворошили страницы, сдувая искры, а затем прятали под одежду и исчезали в темных подворотнях. Молча, стараясь не встречаться взглядами. Чтобы следующей ночью, если повезет, вернуться, и спасти еще нескольких обреченных...

Я потряс головой. На курсах нам рассказывали, что сразу после Распыления, во времена бунтов, жечь книги было очень популярным занятием. Многим тогда думалось, что конец света означает так же и конец истории.

Значит, покойный Кукиш был не так уж прост... Интересно, что довело его до жалкой дворницкой в одной из заброшенных пятиэтажек, на краю города?

Одна из книг, лежащих в стопке, имела меж страниц небольшой зазор. В нём даже что-то поблескивало, какая-то проволочка. Осторожно подцепив её кончиками пальцев я вытащил женскую сережку. Довольно дорогую: аметист, оправленный в золото, с несколькими подвесками, украшенными более мелкими камушками.

— Что это у тебя? — наставник неожиданно возник за спиной.

— Да вот...

— Где это было? Зачем вытащил? Почему не позвал?

— Проволочка... Она торчала среди страниц, вот я и... Вы же сами велели осмотреть!

— Осмотреть, а не тянуть в руки всякую гадость! А вдруг это бомба?

— Ой, да что это вам, бвана, везде бомбы мерещатся! Откуда им здесь взяться? Нате! — я сунул ему в руки серьгу. — Вот она, ваша бомба...

— Где ты это взял? — смягчился Лумумба.

— Да там выемка в страницах. — я вновь потянулся к книге.

— Не трогай! — меня больно стукнули по пальцам. — Я сам...

Шуганув паука, учитель поводил над книгами руками, как бы ощупывая воздух, обнюхал их, одну за другой, и только потом вытянул ту, в которой была серьга. Раскрыв, сложил губы трубочкой и замычал свой обычный невразумительный мотивчик. Я, сгорая от любопытства, заглянул ему через плечо.

На хрупких страницах прятались мангазейский золотник и пакетик с дурью. Что это Пыльца, я понял сразу, седьмым чувством, известным любому Запыленному. А монета? Всем известно: Мангазейские бароны чеканят только золото...

Раскрыв пакетик, Лумумба вытряхнул на ладонь одну из таблеточек. Достал из жилетного кармана лупу и, вставив её в глаз, повернулся к свету.

— Двояковыпуклое прессование, никаких опознавательных печатей. Производство... — лизнув таблетку, он закатил глаза. — Импорт.

— Что вы имеете в виду?

— То, что ты, молодой падаван, ленив, как конотопская попадья. До сих пор не изучил мою монографию относительно вкусовых различий штаммов Пыльцы, культивируемых на территории РФ! Стыдно должно быть!

— Может, местная лаба? Кукиш об этом и писал: ненормальное количество Пыльцы... — Лумумба стоически вздохнул.

— Влияние на рост культуры эндемичных условий, таких, как: вода, температура воздуха, сырье для базового конгломерата...

— Да понял я, понял. — не дал я учителю сесть на любимого конька. — Не отсюда она. А... Откуда?

— Уроки надо учить. — буркнул наставник, пряча в карман добычу и захлопывая книжку. А потом посмотрел на меня уже не так враждебно. — А ведь ты прав, стажер. Это может оказаться бомбой!

— Я про бомбу ничего не говорил. — открестился я. — На бомбе настаивали как раз вы, бвана.

— Да заткнешься ты, или нет? — потерял терпение Лумумба. — я тебе талдычу об уликах, а ты...

— Да что там улики? — вот не люблю я, когда кричат. Особенно, на голодный желудок: у меня от этого колики делаются. — Затрапезная монетка, пол-грамма дури, да сережка. Была бы хоть пара...

Начальник вдруг посерьезнел, заглянул мне в глаза и заботливо потрогал лоб.

— Что-то ты совсем плохой, падаван. Капец мозга: не иначе, от орков заразился.

Я набычился, готовясь продемонстрировать, как ведут себя настоящие орки, но Лумумба, вновь сунул мне под нос монету.

— На аверсе — герб Мангазеи: конь, а под ним — песец, бегущий в правую сторону. Герб, к твоему сведению, утвержден в тысяча восемьсот двадцатом году. А теперь присмотрись повнимательней, стажер.

Я послушно сощурился. Монета была мелкая, и где там конь, где песец, было не очень ясно. Но что-то... Что-то было с ней не так.

— Вот эта козявка смотрит не в ту сторону! — я ткнул пальцем, накрыв, правда, всю монетку целиком.

— Молодец! — восхитился Лумумба. Пара воспитательных подзатыльников и совсем немного крика — и ты понял, о чем говорит твой старый больной учитель. Но я тебя не виню... — он ласково погладил меня по голове. — Трудно быть умным, для этого напрягаться приходится... — наставник подбросил монетку и вновь поймал. — Что характерно: монета гораздо легче золотой. — сказал он задумчиво.

— Это вы тоже на вкус определили?

— На запах! — он кинул монетку мне. — Каждый уважающий себя маг должен отличать золото от других металлов. У этой, например — железный сердечник. Чувствуешь? — Старинный и уважаемый в определенных кругах способ подделки. На вид — практически не отличить от настоящей, даже краешек можно прикусить. Забрав монетку, Лумумба куснул её крупным, как у лошади, зубом, и продемонстрировал вмятину. — Видал? Любую поверхностную проверку пройдет.

— Фальшивая монета и импортная Пыльца... — пробормотал я, уже не обижаясь.

— Надо думать, это и был сенсационный материал, который хотел нам продать Кукиш.

— Но... Почему тот, кто его убил, не забрал улики? Они ж, можно сказать, на самом видном месте.

— Возможно, не успел. — поджал губы Лумумба, разглядывая камень в сережке на свет. — Не завершил колдовство, не забрал улики... Кто-то его спугнул. И, сдается мне, это были не мы.

Я вспомнил своё прикосновение к окоченевшей шее козлика. Труп пролежал на полу дворницкой несколько часов...

После затхлого, пропитанного сыростью подвала прохладный утренний ветерок приятно бодрил. Небо, усеянное ватными шариками облачков радовало прозрачностью и голубизной, с реки доносились крики чаек и рыбные запахи.

По донесениям Кукиша мы предполагали в нем человека недалекого, но предприимчивого. Никогда он не забывал напомнить о гонораре и существующих надбавках за вредность, и славился умением выговорить для себя самые выгодные условия. Собственно, даже не имея другого занятия, кроме работы на нас, он мог позволить себе жить припеваючи. Найти жилье в приличном районе, с отоплением и горячей водой, а не эту конуру в забытых богом развалинах...

Мы-то решили, что дворницкая на отшибе, подальше от посторонних глаз, всего лишь явочная квартира. Но он жил в ней по меньшей мере несколько месяцев. Напрашивается вывод: Леонид Тимофеев, по прозвищу Кукиш, внештатный сотрудник АББА, нащупал что-то действительно серьезное, и, дожидаясь нашего приезда, решил лечь на дно.

Из заброшенных спальных районов мы попали на берег реки. Здесь было чисто, светло и красиво. Набережная блистала газовыми фонарями, лавочками и урнами, выполненными в виде безобразных хвостатых жаб, по ней степенно прогуливались хорошо одетые граждане.

— А ничего так городок. Подходящий. — Лумумба молодецки оглядел реку, мост с бронзовыми балясинами, островерхие крыши домов на другой стороне и белые, чуть закопченные стены церквушки с разбитой маковкой, виднеющиеся за мостом, на небольшом холмике.

— Подходящий для чего? — угрюмо переспросил я. Всё никак не мог изгнать из памяти сытых пауков в дворницкой.

— Для пенсии, например. — живо откликнулся начальник. — Вот, лет через пятнадцать-двадцать, если повезет дожить, оставлю службу, переберусь сюда и поселюсь в домике с белым штакетником и курятником на заднем дворе... Смотри, какая красота!

Мы остановились и стали любоваться красотой: в рассветных лучах река вся сверкала, будто покрытая серебряными чешуйками, над нею, как истребители, носились чайки. Время от времени то одна, то другая ныряла в воду и появлялась с зажатой в клюве килькой.

— И рыбы здесь много! — порадовался начальник, кивая на завтракающих птиц. — Вот тебе, Ваня, доводилось когда-нибудь рыбачить?

— Не-а.

— А я, признаться, люблю. В Африке, например, есть такая река: Лимпопо...

Мимо берега, ревя, как белуга, и распространяя вонь сивухи пополам с жареной картошкой, прошел катер. Переждав, пока он удалится, Лумумба продолжил:

— Так вот: на реке Лимпопо рыбачат так... — он причмокнул и закатил глаза. — Нужно взять упитанного поросенка и привязать его у воды. И, когда он начнет визжать, крокодил полезет за ним на берег. Дальше надо не зевать...

— Да какая ж это рыбалка? — перебил я. — Это у вас, бвана, охота получается. И вообще: тратить поросенка на какого-то вонючего крокодила, по-моему, преступление.

Видел я этого крокодила в Московском зоопарке: бревно бревном, и тиной воняет...

— Ты дашь мне договорить, или нет? Совсем от рук отбился. Наверное, это моя вина: слишком добрый стал. Говорил мой отец М'бвеле Мабуту, царь народа самбуру: детей надо драть. Очень любить, но при этом лупить нещадно...

Я хотел возмутиться, что какой же я, туды его в качель, ребенок, но над головой послышался оглушительный, быстро нарастающий свист, вроде того, который производит летящий фугасный снаряд. Мы с Лумумбой инстинктивно выставили щиты. По ним тут же растекся горящий напалм. Капая на мостовую, он плавил камни.

— Однако. — пробормотал учитель и выдохнул контрзаклинание в виде клуба ледяного воздуха, которое тут же всё заморозило.

Народ вокруг зароптал. Послышалась брань в адрес магов, от которых житья совсем не стало, и, где-то на периферии, пронзительно заверещал полицейский свисток.

— Ходу. — спокойно приказал Лумумба и мы, осторожно переступив озерцо остывающей лавы, удалились с места происшествия.

Шагая по проспекту, уводящему в сторону от набережной, начальник сиял, как именинник. Черная кожа аж лоснилась на его щеках.

— Чему вы так радуетесь, бвана? — голодный желудок и недавнее покушение как-то не способствовали игривости.

— Всегда приятно получить предупреждение. — ответствовал тот, попутно раскланиваясь со стайкой симпатичных, в голубых платьицах и соломенных шляпках, барышень. — Помогает не расслабляться.

— Да уж. Расслабишься тут. — даже улыбки барышень не могли растопить моего черствого сердца. — Сотрудник погиб, а вы тут девушкам глазки строите. К тому же, нам в этом городишке явно не рады.

— Перестань брюзжать, стажер. А то я тебя выпорю, честное слово.

— Жрать охота. — пожаловался я.

— Ничего, потерпишь. Сытое брюхо к учению глухо.

— А я думал, что голодное...

— Отставить прения! — Лумумба так грозно сверкнул синими глазами, что я испугался: теперь точно превратит. И зажмурился.

— Ладно, расслабься. — сжалился начальник. — Люблю, когда боятся... И он, как ни в чем ни бывало, пошел дальше. — Итак, молодой падаван: от какой маганомалии мы имели счастье уклониться не далее, как десять минут назад?

Я быстренько прикинул:

— Файербол обыкновенный, сиречь — огненный шар. Напряжение... шестнадцать ампер по шкале Бен-Бецалеля.

— А о чем это говорит?

— О том, что в городе есть по меньшей мере один сильный маг, о котором в агентстве не знают.

— И... — подбодрил учитель.

— Лёня не врал: Пыльца в городе есть. И много. — я кивнул на звездообразную обугленную трещину в мостовой. Трещина давно остыла, и прохожие не обращали на нее никакого внимания.

— Опять файербол?

Наклонившись над трещиной, я осторожно потянул носом. Пахло соляной кислотой и желудочным соком.

— Нет. Думаю, это жаббервог.

— Интересно... — Лумумба опять принялся напевать. — Сначала козлик, потом огненный шар, теперь — жаббервог. О чем это говорит?

— Никакого почерка. Или это несколько разных магов, или...