Глава 3
Повернувшись на бок, я смотрел на спящую жену.
— Сколько можно говорить, — улыбнулась она, стараясь прикрыть лицо ладошками, — не смотри на меня, когда я сплю. Я тогда некрасивая.
— Ты всегда самая красивая, — не согласился я и поцеловал её руки.
— Я люблю тебя, — проговорила она, так и не проснувшись до конца и подставила губы для поцелуя.
Ещё несколько дней назад, я боялся, хотя до того момента я не знал, что мне когда-либо придётся познакомиться с этим чувством, потерять её навсегда.
Три дня назад под марш Мендельсона сквозь большие деревянные резные двери дворца бракочетаний мы вошли под сводчатый потолок зала, в котором тётка-регистраторша отработанным тысячей раз произнесённым до этого текстом, уточнила о наших намерениях вступить в брак и толкнула небольшую речь.
Она стояла и, крепко стиснув мою руку, озиралась по сторонам, словно чего-то или кого-то ждала.
Её била небольшая дрожь, невидная для окружающих, но очень хорошо ощущаемая мной.
Я знал, что с ней. Это не было для меня секретом. Она боялась, что опять что-то случится. Но я был на чеку. Если бы кто сейчас попытался причинить вред моей ненаглядной или сорвать мою свадьбу — разорвал бы голыми руками.
Вот и сейчас я, обнимая, держал в руках самое большое сокровище на свете.
— Ты не опоздаешь? — смеясь и пытаясь отпихнуть меня, поинтересовалась жена.
— Могу! — серьёзно кивнул я. — Так стоит ли терять время?
... — Что есть зло? Всего лишь суть, противоположность добру. А кто сказал, что добро — хорошо, а зло — плохо? Если бы не было зла, мир бы так и не познал добра. Да и существует ли оно, добро? Да и зло для одного может послужить добром для другого.
Говоривший это сидел напротив меня. Руки за спиной у него были связаны тонким кожаным ремнём, на первый взгляд не способным помешать хозяину мышц, перекатывавшихся под ослепительно белой рубахой, захоти он избавиться от этих несерьённых пут.
— Ну как? — позади меня скрипнула дверь и вошёл мой начальник. — Ты поосторожнее с ним. Его философию испытали уже не раз. Неокрепшие души — это его вотчина.
Предупреждение было явно излишним. Мои дед с прадедом сломали хребет той гадине, последователь которой умело жонглировал перед нами словами и формулировками.
— Сиди уж! — положил мне руку на плечо Ротмистр, заметив, видимо, или скорее придумав, моё желание встать. Хотя попытка моя и не была так, чтобы очень стремительной. — Послушаем! — развернув стул спинкой вперёд, устроился на нём мой начальник, удобно положив подбородок на верхушку резной витой спинки. Его глаза цепко впились в говорившего. — На Нюрнбергском процессе много таких выслушать довелось. И каждый первый так красиво говорил, что заслушаться можно! — лицо его посуровело. — Только один я из-за таких вот, — указательный его палец грубо вдавился в грудную клетку собеседника, не обращая внимания, что тот болезненно скривился, — остался и ты, сволочь, сейчас без языка останешься, — и в глазах его полыхнул такой огонь, что сомневаться не приходилось. Останется!
Я невольно вспомнил о жене и возблагодарил Небо, что всё было в прошлом. Но из-за ему подобных и его собратьев я сейчас мог оказаться вторым Ротмистром. И от этого мне так на душе поганно стало, что тот сделал попытку вскочить, но Ротмист оказался проворнее.
— Сиди, падаль! — прорычал он.
— Вы чего, мужики!? — ни на шутку задёргался наш визави. — Чего вы?
Ротмистр дёрнул головой и через несколько мгновений охрана утащила его, оставившего нам напоследок неприятный запах.
Ротмистр поморщился и сделал лёгкое движение рукой, словно отгонял мушку. В комнате сразу запахло лесом и я устало откинулся на стуле.
— Гнида! — проговорил мой начальник. — Своими руками бы...., — и замолчал. Я не стал бередить его раны и ждал пока он сам начнёт говорить. Он достал из пачки, валявшейся на столе, сигарету, и прикурил кончиком пальца, хотя зажигалка лежала рядом с пачкой. Его взор был не здесь. Впервые за все годы знакомства я видел, чтобы он курил. Обычно он даже не позволял курить в своём кабинете. В две затяжки скурив сигарету, он поморщился, смял окурок и бросил его в пепельницу.
Он глянул на меня и махнул рукой, зовя с собой.
Поднявшись в кабинет и дождавшись, когда я зайду за ним, он запер дверь и для надёжности подёргав дверь убедился, что она заперта.
Достав из сейфа штоф с водкой из своих дореволюционных запасов, он подумал и оттуда же достал две золотые стопки. Пододвинул к этому богатству небольшую, оказавшуюся так кстати неподалёку, тарелочку, на которой лежали с десяток небольших печенек.
Ротмистр умело наполнил обе ёмкости, набулькав до самых краёв, но ни одна капля при этом не опорошила собой стол. А затем встав, протянул руку, ухватил одну из них и молча, без слов, опрокинул в себя. Я последовал его примеру.
Занюхав рукавом дорогого костюма, он также, не проронив ни слова, повторил процедуру. Я ответил тем же.
Разлив по третьей, он внимательно посмотрел на меня:
— В сорок третьем, — покатав рюмку в ладони проговорил он, — под Сталинградом я потерял своего сына, жена погибла в сорок первом. С тех пор я больше не мог обзаводиться семьёй. Сыну только исполнилось девятнадцать, но он уже был старшим лейтенантом и орденоносцем. Жене было тридцать пять. Красивее и добрее женщины на всей земле было не сыскать.
Я стоял и боялся что-либо сказать. Ещё никогда начальник не говорил со мной про всё это. Я, как и многие, порой считал его бездушной скотиной, но с этого момента сразу вырубил бы того, кто посмел бы при мне подобное сказать.
-0! Как я мечтал вырвать ему сердце, когда слышал его лающий голос!
Я не стал уточнять кого он имел в виду, хотя и так понимал о ком он мог говорить. Выбор был небольшой.
Я сам вспомнил о прадеде, не вернувшемся с той войны.
— Откуда же они выползают? — тихо, словно себя, спросил Ротмистр и ударил кулаком что было сил по столу.
... Из кабинета Ротмистра я вышел часа через полтора. Ну как вышел? Главное, что не выполз. Это уже было хорошо. На прощание с ним мы как-то незаметно перешли на "ты". Точнее я перешёл. Он был не против.
Напоследок он сказал, что я молодец и обещал повышение. Тем более, что теперь мне нужно было кормить не только себя. Но даже и без этого финансовая составляющая моей работы или службы, сам порой путаюсь, меня не беспокоила, так как и так на всё хватало с лихвой, да и приличная сумма, скопившаяся на банковской карте была хорошим залогом того, что о завтрашнем, да и о послезавтрашнем, если честно, дне, хотя бы в этом плане, мне можно было не волноваться.
— Олег! — позвал он, стоило мне ухватиться за ручку двери, чтобы сделать попытку удалиться. Я замер. По имени он не обращался ко мне очень давно.
Ротмистр кинул на стол какой-то документ и я невольно вздрогнул. Даже отсюда я хорошо видел, что это было. Докладная записка. Ревизоры! Кто бы сомневался! Наклепали-таки, что я несанкционированно вмешался в судьбу тех парней, которые тогда спасли жену. Самое поганое, что в верхнем углу я увидел раскидистую резолюцию моего начальника, только что обещавшего мне повышение с короткой формулировкой: "Наказать!"
Не меняя выражения лица, Ротмистр взял документ, сложил пополам и порвал его. Ещё раз и ещё, пока обрывки докладной ни озарил синий свет. Это значило, что резолюция была уничтожена.
Он кивнул мне и я вывалился в коридор.
