Принцип абсолютного подчинения

— Я же уже сказал, что не вернусь к нему и отцом своим не считаю.

— И? — протянул Ник, впившись в его глаза пристальным взглядом.

— Ты можешь делать, что тебе заблагорассудиться. Я обещал подчиняться, и я подчинюсь. — Отчеканил Тим и больше взгляд отводить не стал.

Никита долго смотрел на него, решая, понимает ли этот мелкий негодник о чем вообще идет речь. Наверное, все же понимает, решил он про себя и задумался. Тот их поцелуй уже давно не давал ему покой, но насиловать неразумного мальца, Ник не собирался ни при каких обстоятельствах, пусть даже тот, помня о его упрямстве, с нездоровой покорностью примет любые поползновения с его стороны, все равно это будет насилием над личность. А так, с, в сущности, не плохим парнишкой поступать просто нельзя. По крайней мере Ник на данном этапе их отношений был в этом уверен. К тому же, он сам еще не знал, а хотелось бы ему расширить их рамки, или лучше оставить все как есть, до тех пор, как Тиму надоест притворяться тем, кем он никогда не являлся, и все затухнет самом собой. Но по прошествии года в подобное верилось уже с трудом. Вздохнув, Ник принялся за горячее, и Тим, послушно взялся за свои столовые приборы лишь после того, как начал есть он.

А если, это у него уже не выдуманная строптивостью и гордостью маска, а образ жизни, что тогда? Вытерев губы салфеткой и отложив прибор, Ник все же спросил.

— И сколько ты планируешь так жить?

Тим оторвался от своей рыбы и поднял на него глаза.

— Со мной, сколько?

— Пока не выгонишь.

— А если вообще не выгоню?

— Значит, буду жить.

— А когда закончишь институт.

— Если скажешь, пойду работать.

— А если не скажу?

— Не пойду.

— И чем будешь заниматься?

— Чем захочешь.

— К примеру?

Тим пожал плечами.

— А какие есть варианты?

— Ну, например, постельная игрушка, — с трудом сдерживаясь чтобы не зарычать прямо здесь, прилюдно, угрожающе понизив голос, произнес Никита.

— Значит, буду ей.

— А если выброшу, наигравшись?

— Уйду.

— И что будешь делать без меня?

— Тоже, что и пока ты не забрал меня с улицы.

— Побираться, пока не отметелят и не затрахают до смерти?

— Я не побирался.

— А на что жил те две недели?

— Работал.

— И кем же?

— Машины мыл.

— Это в шестнадцать. Но сейчас тебе...

— Когда совершеннолетний найти разовую работу еще проще.

— И ты готов заниматься этой самой разовой работой?

— А почему нет?

— Тогда почему не найти что-нибудь нормальное, тем более, если к тому времени у тебя на руках уже будет диплом?

— А зачем?

— Что значит зачем? — Ник понял, что звереет. Более абсурдного разговора в его жизни еще не было.

— Зачем мне приличная работа?

— Хотя бы затем, чтобы жить прилично, как ты привык.

— Как привык, так и отвыкну. Мне много не надо.

— Неужели? То есть, если я тебе деньги давать перестану, ты сможешь прожить и без них?

— Вернуть?

— Что? — Ник опешил, о чем это он?

— Те деньги.

— Какие? — переспросил он, все еще не понимая.

— Которые ты мне давал, — хладнокровно пояснил Тим, глядя прямо на него, заметил, как округлились его глаза, и сам, без понуканий пояснил. — Ты же не говоришь, что тебе нужно, чтобы я на них купил. Мне не на что их тратить.

— Так, стоп. — Ник вскинул руку, в голове все услышанное укладывалось плохо, о недоеденном мясе он уже благополучно забыл. — Ты хочешь сказать, что весь этот год брал у меня деньги и просто складывал в коробку?

— В письменный стол. Но, правда, не все. В школе приходилось покупать ручки, тетрадки и прочее, ты ведь хотел, чтобы я хорошо учился, а за неопрятные тетради в гимназии снижали баллы. За одеждой ты возил меня сам и сам платил. А еще до ноября приходилось оплачивать проезд до твоего дома, пока ты снова не стал посылать за мной водителя. Но у меня сохранились все чеки и билеты, так что...

— Ты больной? — Ник перебил его. В душе даже злости на этого невыносимого упрямца не осталось, лишь какое-то омерзительное, тошнотворное чувство вины, коего Ник никогда в жизни еще не испытывал. Вот до чего эта мелкая сволочь его довела. Это надо же, а?!

— Нет. Но если хочешь, я могу пройти обследование.

— Прекрати.

— Что именно? Говорить?

— Нет. Прекрати вести себя со мной так.

— Хорошо. А как теперь мне себя с тобой вести?

— Тим, ты нарываешься, — в голосе мужчины прозвучала угроза.

— Нет, — парнишка отрицательно покачал головой. — Я просто исполняю твое условие.

— Нет, ты просто издеваешься. — Рыкнул Ник и откинулся на спинку стула, прикрывая глаза ладонью. Голова гудела, и отчаянно хотелось лишь одного — одиночества. Ему нужно было подумать, оставшись одному. Очень нужно.

— Иди в машину, — приказал он, даже не взглянув, успел ли Тимур доесть. Тот тут же поднялся. — Я приду позже. — Бросил Ник и остался за столом один. Это было невыносимо, его упрямство. А про деньги и скрупулезно собираемые чеки Нику даже думать не хотелось. Да уж, оказывается, Тимурчик-то весь в отца. Тот тоже, если захочет, бетонную стену лбом прошибет. Но Ник ведь не стена, и с ним так нельзя, и не мешало бы, чтобы Тим это все же понял.

Он вышел из ресторана с четким намерением окончательно и бесповоротно вправить ему мозги, пусть даже действовать придется довольно жестко. А Тима в машине не оказалось. В первый момент Ник замер, испытав странный приступ иррационального страха. Он боялся за него, за Тима, потому что первой мыслью стало, но мальчишку все же пронял учиненный им допрос с пристрастием и перспектива превратиться в постельную игрушку, и тот просто сбежал. А что с ним, не приспособленным к уличной жизни, могут сделать какие-нибудь гопники, Ник представил себе во всей "красе", но в этот момент из-за угла раздался щенячье повизгивание и лай, а вслед за ним прозвучал веселый смех. Никита, плюнув на весь престиж, бросился туда бегом. Свернул в узкий, глухой переулок между зданиями и замер, с трудом удержавшись, чтобы не протереть глаза.

Тим, подняв на руки лопоухого щенка в тонком ошейнике без поводка, смеялся в голос, не видя его. Лицо его так сильно преобразилось, что если бы не знакомая куртка с меховым подбоем, светло-голубые джинсы и молочного цвета сапоги, Ник мог бы решить, что обознался. Но это все же был именно его мальчишка, и как же он не был похож на себя самого в этот момент!

— Тим? — выдохнул он изумленно, о том, чтобы сдержаться и промолчать речи даже не шло.

Мальчишка резко развернулся в его сторону и выронил щенка. Тот плюхнулся на снег, возмущенно тявкнув, но тут же вскочил на все четыре лапы и подбежал к застывшему изваянием мальчишке. Тот смотрел только на Ника, но не ставшим уже привычным беспристрастным взглядом, а глазами, полными тихой паники. Он выдал себя, все-таки выдал. Никита улыбнулся, предвкушая победу. Все же поймал! Осталось закрепить результат. А белый лопоухий щен без роду и племени, ластился к Тиму, преданно виляя куцым хвостиком из стороны в сторону, и все норовил встать передними лапами на ногу и дотянуться до покрасневших на морозе пальцев, чтобы облизать их все.

— Значит, все же только маска, — прокомментировал Ник участливо положив руку ему на плечо. — А если я прямо сейчас прикажу тебе пнуть его ногой?

Лицо мальчишки застыло, он сжал руки в кулаки, радуя Ника такой, по его мнению, однозначной реакцией, но неожиданно для него уточнил.

— Приказываешь?

Ник, почуяв подвох, нахмурился.

— Я сказал "если"...

— Так да или нет?

— А если да?

— Пну, — прозвучал бесстрастный ответ, и это окончательно его взбесило.

Ник отступил от него и ледяным тоном осведомился.

— Хочешь по моей прихоти расправиться с этой шавкой? Ответь.

— Нет.

— Но если прикажу, сделаешь?

— Да.

— Тогда я даю тебе шанс, уговорить меня не приказывать тебе забить этого бесхозного бобика до смерти.

— У него ошейник.

— Да мне посрать, — рыкнул Ник, с трудом сдерживаясь, чтобы от досады не сплюнуть в снег. — Так, что скажешь?

— Чего ты хочешь?

Ник задумался, но очень быстро нашел ответ.

— Поцелуй меня так, как целовал бы, если бы влюбился, — ухмыляясь, объявил он, — И мы в расчете.

Он ожидал увидеть колебание с его стороны, но Тим, слегка наклонился, потрепал своего хвостатого приятеля по взъерошенной макушке между обвисшими ушами, и неожиданно улыбнулся. Ник внимательно смотрел на него. И что теперь? Но мальчишка таким вопросом не задавался, просто шагнул ближе, заглянул в глаза легко разыграв какое-то пугающее обожание во взгляде, и, прикоснувшись к его гладко-выбритой щеке пальцами не обслюнявленной щенком руки, прижался к губам, тут же прикрывая глаза ресницами. Ник даже не сразу сумел сориентироваться, когда мальчишка с волнующей осторожностью раздвинул его губы языком и провел по зубам. Рот приоткрылся сам собой, из горла вырвался сдавленный выдох, и в тот же миг Ник резко развернулся и вжал Тима в обледенелую стену соседнего дома. Где-то внизу и чуть сбоку заходился лаем белый щенок, а они целовались, и Ник чувствовал, как внутри него словно что-то оживает, ворочается, пробуждаясь от комы, и не дает отпустить губы уже задыхающегося мальчишки хотя бы на секунду, чтобы дать ему сделать жадный вдох. Но потом Тим все же не сильно ударил его в плечо, отталкивая и призывая хоть немного отстраниться. Ник подчинился, не отступая. Мальчика, задыхаясь, смотрел на него огромными глазами, хватая ртом морозный воздух. А где-то с боку все так же лаял щенок.

— Тимошка! раздалось со стороны улицы, Ник и Тим оба повернулись на голос и увидели, как щенок кинулся к хозяйке — девочки лет четырнадцати с тонким поводком в руках. — Ой! — воскликнула она, завидев их.

— Ты, девочка, забирай своего бобика и иди отсюда. — Даже не думая отпускать зажатого между ним и стеной Тима, бросил Ник наставительным, взрослым тоном. Девчонка, испугавшись, подхватила питомца на руки и убежала, снова оставив их наедине.

Ник повернулся к Тиму и наткнулся на стеклянный взгляд, направленный куда-то в область его горла.

— Если хочешь, — задумчиво произнес он, подцепляя его за подбородок и приподнимая голову, чтобы заглянуть в глаза. — Мы можем поехать в какой-нибудь питомник или зоомагазин и ты сможешь завести домашнюю зверушку.

— Для того, чтобы кого-то завести, пусть даже хомячка, нужно для начала иметь дом, куда его можно было бы привести. — Голос мальчишки прозвучал так холодно, что Ник, глаза которого непроизвольно сузились, чуть было не поежился под его взглядом, но сдержался.

— А чем тебя мой не устраивает?

— Тем, что он твой.

— Что ж ты тогда с упорством маньяка исполняешь старый договор, чтобы я не выгнал тебя из него, раз он тебе так ненавистен?

— Я — это я. А зверь, которого ты в любой момент можешь приказать убить или еще что с ним похуже вытворить, страдать не должен.

— Значит, ты страдаешь?

— Нет. Я просто живу.

— И что, совсем не хочется хоть немного усложнить это твое просто?

— А зачем? Ты прекрасно все усложнишь и без меня. — В глазах мальчишки сверкали льдинки. Ник улыбался.

— Ты прав. Только раньше я делал это почти неосознанно, просто затем, чтобы проверить тебя. Теперь, мне хочется все усложнить нарочно. Продолжим игру?

— Делай, что хочешь. Мне все равно.

— А стерпишь?

— Стерплю.

— Проверим.

3.

Игра не по правилам или боль тоже может быть приятной, если она не приправлена отчаянием

Тимур и предположить не мог, что угроза, высказанная Ником в качестве ультиматума, может обернуться в нечто подобное. И что ему самому так трудно будет сохранять ставшую уже привычной невозмутимость. Начнем с того, что Никита, как только привез его домой, отправился инспектировать письменный стол. Нет, Тим совершенно был не против, наконец, сдать с рук на руки все эти пестрые бумажки, которыми Ник так щедро снабжал его все это время. Тем более что он давно еще, в самом начале своей жизни у Ника запретил себе их тратить, и держал данное слово. Никита же скрупулезно пересчитал, накопленные им деньги, усмехнулся, посмотрел пристально, почти с издевкой, и оставил его на этот вечер одного. А на следующий день опять лично забрал из универа. И повез не домой, а в магазин. Магазин музыкального инвентаря, и щедрым жестом предложил ему выбрать себе синтезатор и другие примочки, если, конечно, таковые ему нужны. Тим растерялся.

— Ну, и кого ты ждешь? — ехидно полюбопытствовал Ник, — Если опять в позу встанешь, предупреждаю сразу, выберу сам. А если играть на них потом демонстративно откажешься, найму педагога из музыкальной школы, и будешь играть.

— Хорошо... — голос Тима дрогнул, но он стиснул кулаки, и все же взял себя в руки — Если ты настаиваешь, я выберу сам.

— Настаиваю, — широко улыбнулся ему Ник и остался ждать у кассы, вытребовав себе стул.

Все дорогу до дома Тимура трясло от предвкушения, и он ничего не мог с этим сделать. Весь свой музыкальный арсенал, он оставил в доме отца, когда Ник забирал его, заявив, что не заслужил он такого дорогого хобби. И теперь у него даже голова кружилась оттого, что он, кажется, получит все же возможность хоть изредка играть. Ведь он так соскучился по звукам собственных мелодий и по стихам, разложенным на аккорды и ноты, что продолжал писать, но теперь был вынужден надежно прятать. Правда, другой вопрос, что Ник потребует с него, за такую свою щедрость. Перспектива пугала, но не настолько, чтобы отказаться от подарка. И все равно, возвращаясь домой, Тим ощущал себя висельником, всходящим на эшафот и распевающим похабные частушки, пока еще можно.

Он подключал и настраивал аппаратуру весь вечер, всеми силами гоня от себя мысли о предстоящей расплате, но Ник к нему в тот день так и не зашел. А на следующий опять забрал из универа, молчал всю дорогу и ни разу не притронулся. Тимур начал нервничать. Добравшись, наконец, до своей комнаты, он, напрочь забыв про конспекты, коллоквиумы, лекции, сел за синтезатор, и от безысходности, совершенно бездумно начал играть. Пальцы побежали по клавишам сами, совершенно отдельно от разума. Мелодия из-под них рождалась грустная, но цепляющая душу, он увлекся, погрузившись в мир нот и звуков, и не заметил, как в комнату пробрался Ник, ступая беззвучно, словно кот, подкрадывающийся к замечтавшейся мышке.

— Красиво, но грустно, — выдохнул он ему в затылок, накрыв плечи широкими ладонями.

Тим дернулся, сфальшивив, и почти инстинктивно попытался ускользнуть от прикосновения. Но пальцы на плечах сжались чуть сильнее, и он замер, не решаясь отнять руки от клавиш.

— Продолжай, — прозвучало, как приказ, и он подчинился.

Музыка стала другой, нервной, надрывной. Мелодия осталась той же, но настроение изменилось, сначала неуловимо, а потом, пальцы все жестче стали долбить по клавишам, все отрывистей. Он нервничал, он боялся, он выдавал себя с головой. А потом руки Ника у него на плечах ожили, на миг стало страшно, но вместо грубости или еще чего похуже, мужчина, совсем неожиданно для издергавшегося парня, начал массировать ему плечи, перебирая мышцы почти так же, как он сам перебирал стройный ряд черно-белых клавиш. По телу заструилось тепло.