Бракованный мозг и Орден Феникса

Мне пришлось подчиниться Гермионе и сесть за школьные задания. Рон, оставшись в меньшинстве, пытался бороться за свою свободу и право на отдых, но его бунт был подавлен в зародыше. Обе наши надсмотрщицы, Гермиона и миссис Уизли, не могли нарадоваться нашему послушанию — ради заданий нас даже освободили от уборки.

Дом понемногу оживал после магического истощения. Первой восстановилась наружная защита особняка — если бы не моё разрешение, сюда уже не смог бы войти никто из орденцев, включая Сириуса. Жертва гиппогрифа позволила усилить защиту закрытой части дома и обновить помещения, в том числе и доступные орденцам. Из комнат исчез толстый налёт пыли. С изъеденных занавесей посыпались дохлые докси и бесследно впитались в пол, а сами занавеси приобрели первозданную целостность и чистоту. Потускневшая мебель вернула былой лоск и свежесть, паркет и ковры засветились прежним великолепием.

Эти перемены были заметны только мне. Остальные жители особняка находились под мороком родовой магии и по-прежнему видели его пропылённым, изношенным и обветшалым. Это они еще дёшево отделывались — никто не учил их, как опасно жить в чужом и враждебно настроенном родовом гнезде.

Кикимер помнил об осторожности и тоже не свирепствовал. Подумаешь, у каждого орденца какая-нибудь часть одежды с утра всегда бывала заляпана жирной несмываемой грязью. Подумаешь, все вдруг стали спотыкливыми, как Только-Не-Нимфадора Тонкс, и постоянно оскальзывались на ступеньках. Подумаешь, всем вдруг стало страшно и неуютно, а тени в углах превращались в такое, что слабонервные не всегда могли удержаться от вопля. Если учесть, что жильцы здесь полностью зависели от магии дома, могло быть и хуже, гораздо хуже.

В считанные дни все орденцы, кроме Сириуса, стали дёргаными и измотанными. Они не хотели понимать, что дом выживает их отсюда, и приписывали своё состояние чему угодно, только не влиянию особняка. Только Муди, пару раз без видимого успеха шарахнувший Бомбардой по углам, пробурчал, что "магия особняка разгневалась", на что Гермиона разразилась лекцией, что если бы это было так, они заметили бы это сразу, и что пора уже избавляться от суеверий и пережитков прошлого.

Только Сириус оставался неприкосновенным. Но ему было не до того, чтобы замечать разницу, он целыми днями штудировал фолианты по магодиагностике. Морок делал своё дело, орденцы считали, что отсутствие Сириуса на виду у всех — в порядке вещей, и не задавались вопросом, где он пропадает и чем он занимается. Через несколько дней Сириус ознакомился с диагностикой магической защиты недвижимого имущества и собрался к Дурслям.

Я не отговаривал Бродягу. Даже если он что-то не доучил, полное отсутствие защиты он был в состоянии обнаружить, а я настаивал на обучении в основном для того, чтобы он не сомневался в результатах. Благодаря моему сходству с отцом Сириус начал признавать во мне вожака, он охотно рассказывал об изученном и советовался со мной, готов ли он к вылазке. Когда я дал отмашку, он ни свет ни заря оделся по-магловски и отбыл из дома.

Вернулся он еще до завтрака, злой-презлой. К счастью, он помнил, что нарушил прямой запрет Дамблдора, и у него хватило здравомыслия сначала найти меня и отозвать в сторонку, а уж потом давать волю чувствам.

— Гарри, ты уже взрослый парень, ты должен меня понять...

Дальше он разразился потоком отборного мата. Изредка встречавшиеся в потоке цензурные слова донесли до меня, что Сириус не только обнаружил отсутствие защиты, но и сделал соответствующие выводы. Когда он выдохся, я потребовал уточнений и фактически заставил его рассказать всё заново.

Аппарировав к дому Дурслей, Сириус начал с того, что проверил дом и окрестности на наличие любых охранных заклинаний. Разумеется, он ничего не выявил и для начала предположил, что защита на доме не распознаётся примитивной диагностикой. Поскольку Дамблдор давно уже поставил Орден в известность, что защита мешает только злоумышленникам, а все честные, добрые и лояльные люди вроде орденцев вообще не должны замечать её — прямо сказка о новом платье короля, только наоборот — Сириус вспомнил всё, что я рассказывал ему про родственников, и мгновенно проникся духом злоумышления.

Для начала он перекинулся в аниформу и перепрыгнул к Дурслям через забор. Там он подрыл и разбросал все клумбы Петунии, нагадил на крыльцо, а когда Дадли вышел из дома на шум, напал на него и выдрал изрядный клок из его задницы. Дурсля-старшего, вышедшего уже на вопли сына, он основательно отдубасил, перекинувшись обратно в человека. Повозив напоследок Вернона мордой по собачьему дерьму, Сириус бросил полуживого толстяка на крыльце, ворвался в дом и устроил там погром — Петунию, правда, не тронул, а только связал обрывком занавески.

И что? И ничего. Хоть бы какие последствия, не говоря уже о фатальных. Даже сигнальных чар, и то не было. Совместив это с рассказом, как Орден Феникса вывозил меня от Дурслей, Сириус однозначно просёк, что никакой кровной защиты у Дурслей нет и никогда не было. Зато была развесистая клюква Дамблдора, и теперь мой крёстный горел желанием устроить скандал седобородому старцу. Впервые за лето выбравшись из-под домашнего ареста, Бродяга был полон жизни и жажды действия, и я с огромным трудом придержал его рвение.

Ну если скандал нельзя, то хоть что-нибудь...

Под это дело я легко убедил Сириуса, что весь нынешний Орден Феникса — никчёмная компания, которая не сумела справиться даже с такой ерундой, как уследить и позвать на помощь, что толку от неё никакого, что Волдеморту она на один зуб и что своей дурацкой вознёй она только вызывает подозрения и привлекает ненужное внимание к нашему дому, где мы оба в безопасности. И что Дамблдор прекрасно видит это сам, а значит, он определённо что-то снова крутит.

Сириус проникся. Он и прежде-то состоял в Ордене только ради Джеймса, а теперь только ради меня, и никого из нынешних орденцев особо не жаловал, кроме Люпина. Со Снейпом и с миссис Уизли он вообще пребывал в состоянии холодной войны и давно уже начал жалеть, что посадил всю эту ораву себе на шею. От открытого возмущения его удерживала вера, что Орден полезен для борьбы с Волдемортом, но события последнего месяца, помноженные на мои слова, подкосили эту веру на корню. Я едва уговорил его воздержаться от решительных действий на несколько дней, оставшихся до начала учебного года.

Изменения в моём теле, о которых предупреждали портреты, уже начались. У меня появился бешеный аппетит, я радовал миссис Уизли тем, что съедал вдвое-втрое больше, чем прежде. После каждой трапезы у меня ненадолго поднималась температура, словно съеденное сгорало во мне, и едва она опускалась до нормальной, как мне снова хотелось есть. При этом я оставался таким же тощим, хотя меня не покидало ощущение, что у меня крепнет и уплотняется костяк.

Незадолго до отъезда в Хогвартс наблюдательная Гермиона вгляделась мне в лицо и сказала, что у меня вроде бы посветлели глаза. Я отделался словами, что сейчас здесь освещение такое, но предки, похоже, были правы. Цвет моих глаз тоже начал меняться.

Близнецы не расставались с банданами, уныло шушукались между собой и наконец обрадовали мать сообщением, что тоже поедут в Хогвартс. Что их подвигло на это решение, они не распространялись.

За день до отъезда на учёбу у меня появилась новая палочка — такая же мёртвая деревяшка, как и прежняя. После нашего разговора Дамблдор больше не показывался на Гриммо, даже палочку для меня он передал через Люпина. Луни вручил её мне в своей обычной манере — с тихим увещевающим видом, потупившись в пол, словно правоверная мусульманка. Я отказался пробовать палочку, сославшись на то, что полностью доверяю Дамблдору, и он не стал меня уговаривать.

К Люпину здесь давно привыкли и объясняли поведение оборотня его пушистой проблемой, но для меня, лица нового и стороннего, оно выглядело типичным поведением совестливого жулика. Я предвидел, что крёстный не захочет расставаться с другом, и внимательно наблюдал за Лунатиком, прикидывая, что от него можно ожидать. С первых же дней пребывания на Гриммо я почувствовал разницу в их отношении ко мне — если Сириус считал меня родным человечком и стоял за меня горой, то для Люпина я был знакомым мальчиком, с которым он был вежлив и отзывчив, но не более.

Из общения с Сириусом я узнал, что в войну они с Джеймсом даже Питеру Петтигрю доверяли больше, чем Люпину. Как Бродяга объяснил мне — потому что оборотень, но, похоже, истоки недоверия к Луни лежали у них на подсознательном уровне, а пушистая проблема была дежурной причиной. Как бы они ни дружили в школе, сколько бы они ни проказничали всей компанией, Люпин у них всегда был своим не до конца. Да, староста, да, представитель школьной власти. Да, оборотень. Но не только.

Люпину не хотелось доверять. Глядя на сдержанную уклончивость, которой он отвечал на искренность Сириуса, я не мог отделаться от мысли, что благодарный директору мальчик еще в школе был наставлен присматривать за двумя великосветскими раздолбаями — для их же блага, конечно. Не удивлюсь, если и сейчас главной обязанностью Люпина в Ордене было влиять на Сириуса и докладывать директору о каждом его шаге.

Накануне отъезда в Хогвартс у нас с Сириусом состоялся непростой разговор насчёт дальнейшего пребывания Ордена Феникса на Гриммо. Сириус за лето и без меня успел разочароваться как в деятельности орденцев, так и в своей роли при них, а когда обнаружил, что меня держали у Дурслей по ложной причине, он закономерно распространил то же самое и на себя. Вокруг был целый магловский Лондон, где найти человека было не проще, чем иголку в стоге сена, а Дамблдор фактически посадил его под домашний арест.

Такого Сириус и матери родной не простил бы. Собственно, когда-то он ей этого и не простил.

Мы договорились, что он культурно откажет Ордену от дома под предлогом, что здесь стало вообще невозможно жить. Насколько мне было известно, миссис Уизли уже дошла до того, что готова была съехать отсюда под любым предлогом, а если не будет её стряпни, то и остальные не задержатся. Сириус это тоже просчитал и сказал, что дом его угнетает и что он вернётся жить в коттедж дяди Альфарда, где проживал до этого.

Я облегчённо вздохнул. Хоть я и ограничил права Сириуса в доме, тревожно было оставлять его одного здесь.

Гиппогрифа, кстати, так никто и не хватился.

14.

Собирались суматошно. Хоть бы кто из юных Уизли догадался упаковать свой багаж накануне. Миссис Уизли подняла нас с Роном чуть свет, и пока он укладывал свои вещи в дорожный сундук, я пытался доспать. Тщетно, потому что Рон то и дело спрашивал, не видел ли я, куда он засунул свои носки, башмаки, майки, учебники и прочее барахло. Я огрызался, он почти сразу же забывал об этом и снова обращался ко мне чуть ли не за каждой вещью.

Убил бы рыжего, если бы не был слишком сонным даже для этого. Почти всю ночь я прообщался с предками, задавая последние вопросы и выслушивая последние напутствия. В Хогвартс им хода не было, защита замка не пропускала внутрь посторонние портреты. Финеас Найджелус Блэк даже специально предупредил меня, что там находится другой его портрет, не имеющий магической привязки к роду Блэков. Тот портрет олицетворял директорские обязанности Финеаса, он был привязан к магии замка и полностью ему лоялен. Оба портрета общались и порой сотрудничали, но у каждого были свои секреты от другого, поэтому к хогвартскому Финеасу лучше было не обращаться без крайней необходимости.

Предки тщательно проинструктировали меня насчёт разруливания истории с проклятием. Они подробно рассказали, с кого из должников, когда и в каком порядке, что и как нужно требовать, кого не вредно прижать, а к кому лучше отнестись снисходительно в расчёте на его расположение. Кое-что из советов я даже записал, замаскировав заклинанием памятку под список рекомендуемой дополнительной литературы для пятикурсников.

Что касается моей хогвартской кандидатуры в супруги, мне сразу сказали, что достичь договорённости за такое короткое время невозможно. Семья девушки еще не определилась с женихом и обещала рассмотреть предложение Блэков наравне с остальными, а от меня требовалось заинтересовать саму девушку. Предки очень рекомендовали мне постараться, если я не хочу супругу много старше себя, да и девушка, по их словам, была довольно-таки привлекательной. "Чего уж там, настоящая рубенсовская красавица!" — напрямик заявил Антарес, проникнувшийся ко мне искренней симпатией. — "Это сейчас у вас эталоном красоты считается тощая пронырливая стерва, а в моё время очередь женихов за Милли выстроилась бы аж до Японии. Какая девушка, всё при ней и всё на своих местах! Эх, не был бы я немножко мёртв, сам бы за ней приударил..."

Мне было неизвестно, что такое рубенсовская красавица, но что такое тощая пронырливая стерва, я уже хорошо представлял — у меня всё время перед глазами была Джинни. Поэтому я был уверен, что Антарес плохого не посоветует.

Девушку звали Миллисент Булстроуд. Нынешнее правительство держало курс на притеснение старинных семей, поэтому в школе она была записана как полукровка, хотя фамилия Булстроуд принадлежала к двадцати восьми истинно чистокровным. Предки упоминали, что это моя однокурсница, но память прежнего Гарри никак не отреагировала на неё. Впрочем, его память всё реже и неохотнее реагировала на окружение — то ли постепенно рассасывалась, то ли погружалась под слой моих собственных впечатлений.

Ну и ладно, сам разберусь. Если мы с ней учимся на одном курсе, то уж как-нибудь пересечёмся.

Мне всё-таки удалось ненадолго провалиться в сон, чтобы подскочить на кровати от воплей миссис Уизли на тему "как, вы всё еще здесь, а мы на поезд опаздываем!!!". В считанные мгновения я оделся и вместе с Роном выскочил на лестничную площадку, волоча за собой на ручной багажной тележке сундук с вещами и совиную клетку поверх него.

На лестнице царил бедлам. Близнецы заколдовали свои сундуки, чтобы те сами слетели по лестнице в холл — сундуки так и сделали, сшибив по пути препятствие в виде Джинни. Миссис Уизли кинулась спасать покалеченную дочурку и при этом орала так, что с лёгкостью перекрикивала портрет Вальбурги, не упустивший случая оторваться напоследок. С верхнего этажа огромными скачками спустился лохматый чёрный пёс величиной с телёнка — это Сириус надумал проводить меня до вокзала. Гермиона, переждав поток нетерпеливых, одной рукой аккуратно стаскивала с лестницы тележку с багажом, другой держа под мышкой Живоглота.

— Аластор Муди отказывается ехать без Стурджиса Подмора, — сообщила она, поравнявшись со мной. — Охраны, говорит, мало.

— Мы что, уже и на вокзал ездим с охраной? — вяло подивился я.

— Не мы, а ты, — поправила она.

— Совсем свихнулись. Очевидно же, что сейчас не время и не место для нападения. Мы в центре города, на улицах кругом люди, на вокзале тем более.

— Ты это Аластору скажи, — фыркнула обеспокоенная Гермиона. — Если мы не отправимся немедленно, мы опоздаем на поезд.

Очередной вопль миссис Уизли возвестил отбытие. Наорав по ходу дела на Сириуса, которому Дамблдор запретил провожать меня, она наконец справилась с засовами, и наша толпа вывалила на площадь. Машину нам не подали, Аластор Муди остался ждать Стурджиса Подмора, а мы пешком отправились на вокзал. В этом был весь Орден с его организованностью: машина отдельно, охрана отдельно, мы отдельно — бери тёпленькими, если хочешь, но никто не захотел. Минут за двадцать мы спокойно дошли до вокзала пешком, и ничего не случилось, если не считать того, что Сириус напугал двух кошек.